Полит.ру перезапускает лекции в онлайн-формате. Режиссер Илья Хржановский стал нашим первым гостем. Виталий Лейбин и Дмитрий Ицкович поговорили с ним о человеке в момент катастрофы, о новом проекте «Бабий Яр» и, конечно же, о «Дау».
Фильм «Дау» уже появился в Интернете. Часть, в которой режиссер рассказывал о проекте, можно почитать здесь. Вторая часть разговора — о проекте «Бабий Яр».
И эта, заключительная часть — о человеке в момент катастрофы.
Хржановский: Что такое современный человек, я не очень понимаю, потому что непонятно, что такое современность. Особенно если центром словосочетания «современный человек» брать всё-таки слово «человек». Советский человек — это современный, или это человек исчезнувший?
«Человек и катастрофа» — это какое-то очень древнее сочетание. И, как мне кажется, в последние годы… катастрофа забылась как ежедневная реальность, в которой жили уж точно мои бабушки и дедушки, родившиеся в начале прошлого века. Они жили в перманентной катастрофе.
Начав заниматься проектом «Бабий Яр», я пережил очень интересное ощущение: что люди вообще не готовы говорить ни про что, что связано с катастрофой, пока катастрофа не начинает быть видимой. Потому что она воспринимается как внешнее обстоятельство. Внутреннее обстоятельство катастрофы, в котором человек на самом деле часто живет (помимо того, что все наши жизни, как еще Бродский справедливо говорил, закончатся катастрофой в виде смерти, к которой мы все приговорены), он от себя отгоняет. С «Бабьим Яром» была такая история. Еще месяц назад говорили: «Пожалуйста, ну зачем нам трогать эти мрачные, негативные темы? Ну, было это, это было, но давайте смотреть на жизнь позитивно!» Но я как кинематографист знаю, что никакого очень хорошего позитива на пленке не может быть без очень хорошего негатива. В этом отношении катастрофа — ощущение и удержание в себе того напряжения, которое есть не в окружающем мире, а на территории твоего собственного мира. Без этого удержания в себе ощущения катастрофы, которая происходит в твоей жизни и в жизни твоей души постоянно, мне кажется, очень сложно содержательно жить. Вопрос дальше — зачем содержательно жить и что такое «содержательно жить».
Это про веселье и радость — потому что мы жили какое-то время в безудержном веселье, которое не всегда означало радость. Потому что радость — это тоже напряженная работа души. Веселье — это то, как мы функционируем, а радость — внутреннее состояние, исходя из которого ты сталкиваешься с какими-то обстоятельствами жизни, и с помощью которого ты через них можешь проходить.
Мне очень нравится время, которое сейчас происходит. Потому что, помимо возможности о чем-то задуматься, это актуализация всех древних и поэтому вечных смыслов, в которых живет человек, где бы он ни жил.
Мне кажется, человеку как таковому это время сделало несколько даров. Помимо адского дара пандемии, который мы получили, есть еще очень странный дар: я сейчас говорю и вижу самого себя, это очень странное ощущение. Мы всё время на себя теперь смотрим. И на других смотрим через какое-то преобразование. Современность подарила нам возможность увидеть себя, то есть отсоединить свое физическое тело от своего некоего духовного тела. Ты изнутри смотришь на себя. Это очень странное приключение, которое можно осознать только во времени, только пребывая в нем. Я предполагаю, что в этот момент начинаешь себя по-другому осознавать. То, что сейчас происходит, — это подарок для осознания.
И что еще интересно — все правила сейчас изменены: например, нельзя курить в кадре, нельзя материться... Можно же курить, правильно? *закуривает* Эти правила отменились. Но есть какие-то более сложные правила, которые не имеют отношения к тому, куришь ты или выпиваешь в кадре, как ты себя ведешь, — но которые связаны с возможностью себя по-другому воспринимать и еще на самого себя влиять. Вот этот момент видения себя -–это момент... это возможность самовлияния. Ты влияешь на себя через вот этого странного себя, видимого на экране.
Практически каждый из людей, живущих в современном мире, видел себя много раз. Он знает, как он выглядит, как он говорит, какой у него голос, как он двигается. Всего 50 лет назад это было уделом редких людей — тех, кто снимался в кино или был политической или какой-то другой звездой. Сто лет назад это было вообще невозможно — Пушкин никогда себя не видел. Вся его система рефлексии располагалась только внутри его души, без видения своего физического тела.
Значит, сейчас физическое тело — курящее, говорящее, записываемое, на которое потом можно посмотреть опять и опять — становится твоим учителем. И ты-говорящий — твои мысли, твой стиль, все твои «э», «бе», «ме», стеснения, не стеснения, точности, неточности — становятся бесконечным автопортретом. Это очень важный и интересный момент, который... у меня к нему нет никакой оценки, кроме того, что я уверен, что это духовное приключение сейчас разворачивается с человечеством. Я вообще считаю Интернет и видео способами, возможностью для развития души и укрепления духа. Если этим правильно пользоваться.
И в этом смысле катастрофой может ведь быть и тот факт, что человек наконец понимает, кто он такой. Не абстрактный человек, а конкретный человек, который видит самого себя. Мне кажется, что это начало огромного, гигантского приключения и какого-то нового типа связи с собой, помимо связи с другими людьми. И это возникновение других опасностей — например, вопросов, которые задаются вне этики, потому что я не знаю, кто меня будет спрашивать, я же не вижу лиц, которые меня спрашивают. В древние времена ты всегда видел спрашивающего, ты видел вопрошающего, ты вступал в отношения. А теперь, собственно, тебя вопрошает некий мир, а ты должен на него реагировать. И на самого себя.
И здесь еще есть история про время, про нелинейность времени. Вот это наличие бесконечного количества записей людей, в том числе людей ушедших… Как эти профили в Фейсбуке: человека нет, а профиль его есть, а видео его повторяется, длится, длится… Это всё тоже свидетельствует о доказательном приходе квантового мира в ежедневную нашу реальность.
Поэтому вопрос «Кто мы?» — скорее, «Кто я?» Это «мы» будет накапливаться из различных «я», и будет образовывать какое-то совершенно другое, общее, свободное тело. Эта закрытость образует совершенно другой уровень свободы вдруг. Потому что ты оказываешься в своем мире свободным. Свободным и одновременно столкнувшимся со всеми проблемами, от которых мог раньше убежать. Я сейчас говорю не про титанические проблемы, которые возникают у людей, теряющих работу, у которых нет возможности или не будет возможности в скором времени себя прокормить (я думаю, что такого будет очень много по всему миру) — но это тоже ставит людей, других людей, у которых ситуация лучше, в вопрос выбора и понимания того, что такое делиться, что такое спастись, что такое спасти, что такое быть спасенным.
То есть мы живем в прекрасное время актуализации важных вопросов, когда они становятся ежедневно актуальными и ты от них никуда не можешь деться.
Лейбин: Анна давно задает вопрос: как спасаться? Как в этой антропологической ситуации… или не знаю, поймите как хотите, вопрос так звучит: как спасаться?
Хржановский: Жить в радости. Я считаю, это очень важно. Не погружаться в пучину саморазрушающей дегустации обстоятельств депрессии. Понимать, что нам дарована жизнь, что мы живы, что мы в данный момент живем. Что мы более-менее здоровы, что мы можем тем, кому плохо, подарить какую-то любовь — это огромная радость. Что мы можем что-то чувствовать. Потому что это так страшно и так легко — оказаться в воронке, вначале дегустационной, а потом просто в прорве — в дыре мрачнейшего ощущения от мира. Потому что ужасные, страшные вещи случались и случаются в истории человечества всегда. А что-то, что в наших силах, мы можем удержать. Поэтому — просто жить, жить полной насыщенной жизнью.
Лейбин: От чего же происходят процессы роста души в современном виртуальном квантовом мире, где смотрящий пользователь видит себя во множестве? Ну, Вы говорили, что это мир как раз стимулирует при правильном отношении…
Хржановский: Ты можешь себя осознавать. Ты себя видишь, но ты видишь другого — этот другой и есть ты. Ты в этот момент можешь понимать, кто ты. Что-то пытаться понимать. А если это накапливается во времени (а нам еще предстоит это накопление во времени, потому что это время только начинается) — ты можешь точнее и точнее себя понимать. Просто с этим надо обращаться правильно. Не отворачиваться от этого, а смотреть прямо себе в глаза.
Лейбин: Нет ли ловушки в том, что мы ожидали и ждем катастрофы? И это ожидание и формирует катастрофу. Ее образ даже виден по фильмам, которые, как оказалось, часто предсказывали наше будущее. Может, у нас есть потребность в катастрофе? Вопрос прямо к Вам, надо сказать, как к творцу миров.
Хржановский: Я не творец миров. Я творец художественных пространств, изготовитель даже, а не творец. Я считаю, что ожидание катастрофы — это как раз история про радость. Надо понимать, чего ожидать от катастрофы, когда мы знаем, что она случится. Когда мы знаем, что мы все умрем. Как нам в этом знании быть и не падать в него? Анатолий Александрович Васильев в одном из своих монологов в проекте «Дау» играет директора института, Анатолия Александровича Крупицу. Он говорит там про то, как сложно и тяжело жить в радости, когда вокруг нас всё время горе. И что если жить в горе, то горе проникает в тебя и тебя уничтожает. Как же жить жизнь, когда горе вокруг тебя, и проходить через него, и при этом чувствовать? Чувствовать его и не отталкивать его. Потому что мы все знаем, что мы умрем и исчезнем. Мы знаем, что миры разрушаются. Но при этом мы знаем, что живем жизнь и можем в этой жизни многое сделать и многое почувствовать, а дальше уже в зависимости от веры, религиозности, веры хоть во что-то — у тебя есть следующие возможности что-то там ощущать.
Я не верю, что ты можешь приблизить катастрофу тем, что ты снимаешь про нее фильм. В каком-то смысле да, если этот фильм сильный. Но иногда ты ее не приближаешь, ты просто ее предсказываешь, так тоже бывает. Мне кажется, что если даже предсказывающие фильмы появляются, — это значит, что-то есть в человеке… что человек может понимать, что такая реальность возможна, и у него будут силы через нее пройти.
