В четверг, 1 июня, в московском клубе «Клуб» в рамках Публичных лекций Полит.ру прошла лекция Ивана Сапогова о ключевых городских пространствах московского «Китай-города» и о способах взаимодействия с ними молодых (и не только) людей.
Добрый вечер, дамы и господа! Честно говоря, мне никогда ещё не приходилось выступать в баре. Вообще, я не так часто выступаю с какими-то публичными докладами, и последний раз, когда я это делал, в одном Архангельском интернет-издании появилась довольно едкая заметка насчёт того, как я выступаю, как держусь на сцене и что за чушь говорю. Поэтому что ещё можно сказать на данном этапе? Появилось много различных анонсов этой лекции во всевозможных телеграм-каналах, и я, конечно, особенно благодарен коллегам из канала «Антрополог на районе». Там было написано, что я молодой и дерзкий антрополог, и что моя лекция строго 18+, потому что я буду рассказывать про какие-то непотребства. Честно говоря, я хотел рассказывать не совсем про это, но коллеги меня в некотором смысле обязали, поэтому как тут без них обойтись. Ещё я хочу оговориться, что то, о чём я буду говорить — это не ситуация на сейчас, и вообще, поелику этнография, к коей я себя отношу, является исторической дисциплиной в силу истории развития дисциплины — в общем, то, что я буду говорить, это история второй половины минувшего десятилетия; то, о чём я рассказываю, кануло в лету. Ещё мне заранее стоит сказать, поскольку были разного рода нарекания на этот счёт, что наркомания — это очень плохо. Я ни в коем случае не поддерживаю употребление наркотиков и вам настоятельно не рекомендую их употреблять. И все тексты, которые будут отсылать к наркотикам, я категорически не согласен с их авторами и заранее заявляю о своей позиции.
Вообще, я очень рад формату, в котором мы с вами встретились, потому что он позволяет мне не вписывать свои рассуждения в прокрустово ложе различных дисциплин, где, скажем, социология потребовала бы от меня строгой теоретической рамки, и, напротив, антропология потребовала бы от меня как можно больше полевых выкладок. Они будут, но не так много, как, пожалуй, надо. И, наверное, перед тем, как я перейду к самой мякотке своего доклада, к его телу, я должен поблагодарить Полит.ру за любезное приглашение меня в этот лекторий. Для меня очень большая честь — выступать в ряду таких имён, которые обычно в этом лектории выступают, я прямо чувствую себя с суконным рылом в калашном ряду. И, конечно же, хочу поблагодарить своего учителя, Михаила Дмитриевича Алексеевского, который непосредственно приложил свою руку к «Яме» в качестве одного из её проектировщиков. И хочу поблагодарить всех своих информантов, которые делились со мной своими всевозможными и довольно личными историями, которые будут здесь представлены в анонимизированном виде.
Речь в моём докладе пойдёт про две локации, ставшими, как я однажды написал, «нервными сгустками в московской урбанистической революции». Это два очень важных объекта и оба они появились в 2017-м году — парк «Горка» и «Яма» на Хохловской площади. Понимаете, какая дивная бинарная позиция — гора и яма! Здесь можно было бы написать какой-нибудь очерк в духе Леви-Стросса «Сырое и приготовленное» — «Гора и яма». Но на самом деле, как бы нам ни казалось, что это два разных пространства с двумя разными историями, в контексте того, о чём я хочу говорить, а говорить я хочу о том, как молодёжь, что тоже не очень удачный термин, на Китай-городе, а это ещё один крайне неудачный термин, потому что к Китай-городу эта окрестность не имеет никакого отношения, это Белый город с точки зрения исторических районов Москвы — и как два этих условных объекта существовали друг с другом в контексте урбанизма, то есть в контексте того странного явления, которое в 2010-е годы достаточно сильно повлияло на облик наших городов.
Итак, «Горка» и «Яма». Как я уже сказал, своему появлению эти обе локации обязаны некоторому урбанистическому явлению. Что такое урбанизм, вынесенный в заглавие моего доклада, я, честно говоря, не очень понимаю, его контуры пока прощупываются очень слабо. Должно пройти ещё какое-то время, чтобы мы наконец поняли, какие интеллектуальные источники этого всего мы можем для себя обозначить. Пока что я, пожалуй, могу только упомянуть Вальтера Беньямина и то увлечение, которое этот автор вызывал в московской интеллектуальной среде в нулевые годы. Для Беньямина очень важна фигура фланёра — такого городского прохожего, праздношатающегося, которую он вынимает из Бодлера. Я никогда не забуду, как мне впервые явился этот концепт. Я тогда учился в Высшей Школе Экономики, была лекция по философии, вёл её незабвенный Александр Андреевич Гиринский, совершенно потрясающий лектор. И как-то раз он, совершенно ни к чему не отсылая, сказал, что ключевая фигура города в модерне — это, конечно же, фланёр. Мне кажется, хотя бы поэтому, учитывая, что замечание не имело особенного значения для темы его лекции, можно судить о том, как Беньямин был важен для московской интеллектуальной сцены и почему очень много народу так активно включились в проектирование всевозможных общественных пространств, в выстраивание всевозможных теоретических и не очень рамок, в писание в Твиттере возможных текстов проектирования этих пространств. Короче говоря, они сделали урбанизм, урбанистику и всё производное от этого тем самым, что может быть поставлено в качестве означающего способного человека представить, скажем, в Тиндере или где-нибудь ещё в таком духе. Можно легко себе вообразить, что человек про себя напишет «я, мол, увлекаюсь урбанистикой», при этом будет не очень понятно, что это такое, но мы с лёгкостью поймём, к чему это отсылает; какая-то парадоксальная ситуация с этой историей.
Так вот, «Горка» и «Яма». История Ямы более известна, а история «Горки» менее известна. Урбанистическое наполнение всех этих вещей получилось там совершенно не беньяминовское, конечно же. Больше всего на realpolitik на тексты, которыми руководствовались, которые писали и на которые смотрели урбанисты, в основном был так называемый новый британский урбанизм. А для нового британского урбанизма, особенно в том виде, в котором мы его усвоили, очень важным является такая вещь как сообщество. Мы с вами попытаемся разобраться, что такое сообщество и о каком сообществе в этой урбанистике и городской антропологии или в какой-нибудь ещё дисциплине следует говорить. Во-первых, очень характерно урбанизм характеризует отношение к постсоветскому городу. Город и его среда воспринимается как «принципиально враждебная коммунистическая крепость» — это цитата из образовательной программы института «Стрелка». «Площадь объявляется примером авторитарного градостроительства» — это уже цитата из книги Оуэна Хаттерли, который сам признаётся, что не владеет ни одним из языков Восточной Европы, но тем не менее очень любит писать о том, как авторитарны восточноевропейские города. А «Проспекты...», — а это уже Григорий Исаакович Ревзин, «...это незаживающая рана, нанесённая властью». Вот есть город, он весь такой страшный и кривой, а развитие общественных отношений бесконечно опередило развитие городов, и мы должны сделать что-то такое, должны сломить этому городу хребет и передать его локальным сообществам, которые уже размножились и перемножились, у них переменились потребности, и для этих потребностей мы должны передать им этот самый город. Сообщества становятся чем-то вроде субподрядчика — город нуждается в радикальном улучшении и здесь некое сообщество является субподрядчиком. Более того, распространение этой идеи достигло таких масштабов, что даже профессор петербургского лестеха по фамилии Нефёдов замечает, что «необустроенные общественные пространства откровенно тормозят наше развитие, удерживая его в прошлом». Цель урбаниста — изменить негодный старый город, по которому бродит призрак коммуниста, и передать его людям, а именно сообществам. Казалось бы, сообщество Китай-города или сообщество Ямы — это идеальная на эту тему вещь, которая может нам что-то рассказать.
Хочется вам ещё кое-что показать. Это достаточно случайным образом обнаруженная мною вещь, но подобного рода карты тоже широко использовались в рассматриваемую нами историческую эпоху со стороны проектировщиков. Когда они воображали себе все эти сообщества, они воображали, что в городе существует некоторое количество стейкхолдеров, которые могут быть размещены в хабермасианском, что ли, пространстве делиберализации — в пространстве публичной сферы, где будут учтены интересы каждого, в частности, интересы сообществ, интересы власти и интересы всех. Как мы видим дальше, само понятие сообществ в данном контексте весьма и весьма проблематично, даже, возможно, более проблематично, чем то странное слово «молодёжь», которое я вынес в заглавие доклада.
Начнём с «Ямы» как наиболее медиаизвестном случае. Пожалуй, многим присутствующим известно, что в 2019-м году «Яма» стала местом городского конфликта, где, с одной стороны, были люди, которые выпивали, с другой стороны, были люди, которые не хотели, чтобы там выпивали, и, наконец, была полиция, которая тех, кто там выпивает, в конечном итоге оттуда изгнала. Про парк «Горка», его судьбу и его разгон известно меньше, и про сообщество, которое называлось «КГ» также известно меньше. Я надеюсь вывести его из тени, но начнём, пожалуй, с «Ямы». Обнаруживается, что в «Яме» в районе Китай-города никогда не было столько подростков, «полиция не знает, что делать с улицей/не улицей», «приходится звонить в полицию» — это всё пишут местные жители, комментируя происходящее для журнала «Афиша». На самом деле «Яма» не едина — оказывается, что есть люди, которые любят там выпивать, есть люди, которые там живут, а есть ещё кое-какие люди, которые вообще окончательно исключены. Это классификация Киры Дмитриевны Легут, которую она приводит в своём дипломном исследовании, и, честно говоря, нам одновременно пришла одна и та же идея, я заочно знаком с Кирой по переписке: изучая Китай-город и изучая тех людей, которые там проводят время, я думал, что «Ямы» две, а на самом деле «Ямы» три. Я напрочь упустил из внимания тех самых местных жителей, которые жалуются на то, как им плохо живётся по соседству с шумными тусовщиками.
Итак, есть первая «Яма», «дневная Яма» — это пенсионеры и родители с детьми, они просто там гуляют. Затем, ближе к вечеру, начинает стекаться «Яма-2» — это та самая «Яма», которая впоследствии будет шире всего известна публике. Это люди, которые собираются после работы тихонечко выпить вина с пиццей и поговорить. И, наконец, есть «Яма-3», наиболее разнузданная. Как пишет про неё Легут в своей работе, а работа эта написана по-английски, — это «no respect to other visitors personal space», «сообщество порой без уважения к личным границам остальных отдыхающих». Кажется, что вот эта самая третья «Яма» взялась ниоткуда, в основном говорят про вторую «Яму». Именно тусовщики второй «Ямы» пытались сделать из «Ямы» самое настоящее сообщество с какими-то репрезентативными органами в лице себя самих. Был аккаунт в социальных сетях под названием «Яма Moscow», возможно, некоторым известный, где эти люди пытались реализовать своё право на город, пытались обозначить какие-то границы поведения и нормы того, как можно и как нельзя вести себя в «Яме», организовывали какие-то события в этом пространстве. В общем, эта «Яма» была публичным лицом и была медиатизирована; как я её называю. К сожалению, не сохранился Твиттер-аккаунт одной из участниц, Даши Честь, которая писала там очень интересные вещи. Например, она крайне неодобрительно высказывалась по поводу третьей «Ямы», о тех самых подростках, менее возрастной и более шумной и активно тусующейся группы. Она говорила, что «это не мы, зря вы на нас валите, это совсем другие люди, они приходят позже и они плохо себя ведут, и мы с ними вообще не хотим иметь ничего общего».
Очевидно, что в урбанистике существует идея какого-то локального сообщества и мы должны к нему прислушиваться. На самом деле этих сообществ оказывается достаточно много, одно из них при этом будет, скажем так, не местным, но тоже локальным — оно тусуется в некоторой локации, считает её своим, но при этом там не живёт. Происходит вот такое неожиданное расщепление, которое урбанистическая теория или хипстерская урбанистическая теория, называйте, как угодно, совершенно не учитывает. И на самом деле вот эта третья «Яма» для стороннего наблюдателя, как и парк «Горка» в поздний период его существования в том виде, в котором я намерен его описать, выглядела именно вот так. Во-первых, там был совершенно священный напиток для этой общности — «Blazer». Меня потрясает, как «Афиша», опрашивая жителей окрестностей, зацензурировала название этого напитка, но для меня как для специалиста по Китай-городу совершенно очевидно, что именно он имеется в виду. Вот так мои информанты описывали, зачем они приходят в «Яму» или на Китай-город. Ещё раз оговорюсь — это сообщающиеся сосуды, то есть люди перетекали из «Ямы» на «Горку» и с «Горки» на «Яму». Это была такая история, которая настолько часто и интенсивно происходила, что можно считать, что это одно пространство, но даже здесь не всё так просто. О том безудержном и не знающим никаких границ карнавале, о том самом «телесном низе», про что писали все городские СМИ с некоторым ужасом и недоумением, мы знаем только потому, что, судя по всему, посетители второй «Ямы» были креативщиками и имели достаточный медиаресурс, для того чтобы как-то обозначить себя в этом пространстве. А что касается этих подростков из третьей «Ямы», то они вообще никак не могут себя обозначить и просто остаются безгласными. Более того, пытаясь в духе всевозможных левацких упражнений, тех самых, о которых так остроумно писала Гаятри Спивак, не смог дать третьей «Яме» достаточного голоса в своих исследованиях.
Мне хочется рассказать о парке «Горка» и о том, что там было до того, пока парк «Горка» появился, чтобы стало понятно, какие динамические процессы происходили в этом всём. Во-первых, мои информанты порой говорили со мной о каких-то древних и доисторических временах, связанных с Китай-городом. Они говорили о том, что это место уже достаточно давно облюбовано молодёжью и что тусовка здесь — неотъемлемая часть этого участка городской ткани. Поскольку я занимался не исследованием города и его окрестностей, а именно общественными явлениями, которые там происходят, я даже не знал, что эта локация называется парк «Горка», для меня были больше привычны такие слова как «Полигон» и «Батуты». На самом раннем этапе развития и на самом раннем этапе того, что я мог наблюдать, это всё называлось «Полигон». Дело в том, что до парка «Горка» там просто находился пустырь, и на этом пустыре тусовался тот самый «старый» «КГ», те самые «старички», как их ещё называли в сообществе, которые приходили туда не совсем за неистовым и буйным весельем, хотя как сказать, всё познаётся в сравнении, и эта банальность в данном случае наиболее актуальна. Это была тусовка, которая была основана на слушании определённого рода музыки — как правило, андеграундной музыки, да будет мне прощено такое тенденциозное слово. У всех было желание друг с другом познакомиться и найти себе какого-то соулмейта. Все друг с другом общались, существовали какие-то волны этого движения — туда приходили новые, более молодые люди, но если посмотреть, сколько им было лет, то в основном это были совершеннолетние люди. Омолаживаться «КГ» начал как раз где-то в 2017-м году, и в 2018–2019-х годах это достигло своего пика. Как только там был открыт благоустроенный парк, парк «Горка», то у более молодого поколения посетителей это место получило название «Батуты», поскольку на верхней части, где был полигон, были размещены батуты. И «старички» были не очень довольны, что их сообщество начало распадаться и его нормы начали трескаться. Здесь, на картинке, есть с правой стороны есть очень показательная цитата. К сожалению, я не могу её воспроизвести в её непосредственном и неприкосновенном виде, поскольку там содержится нецензурная брань. Тем не менее реформаторы мне рассказывали, что в старом Китай-городе было не принято очень уж плохо себя вести, и что сами участники этого всего окорачивали товарища, который слишком взорвался и слишком запился.
Поскольку парк был устроен таким образом, что фактически это пространство лишилось заборов и тупиков, то идея была в том, чтобы сделать это пространство максимально открытым для всех, началось освоение окрестных территорий, поскольку она вся интегрировалась. И то сообщество, о котором мы сейчас говорим, это, конечно, уже не то сообщество. И вообще, сам термин «сообщество» не имеет никакого практического смысла, на мой вкус. Более того, если мы посмотрим на его использование в западном меньшевизме 1990-х годов, то нам вообще станет не по себе. И тут очень типичная история о чудесном избавлении, очень фольклорный сюжет, и появляется название для особой части, которая никогда не была местом молодёжной тусовки — это "Зига«.Тут это просто значит «зигзаг», поскольку там лестница идёт зигзагом. Начинает осваиваться заброшка, «ЗБ», и она используется для того, чтобы там уединяться, или там «ночуют всякие бомжи» или «бухают малолетки» — так описывают происходящие события более старшие участники.
Надо сказать, что в более поздний период существования туда начинают проникать элементы, которых прежде там не было. В первую очередь, это «офники». Офники выполняют здесь функцию, которая достаточно хорошо описана в этнографической литературе, а именно агрессивно-сдерживающую, гендерно-регуляторную и достаточно агрессивную функцию регулирования социальных норм в городе. Не то чтобы у них было моральное намерение, как у «Льва против», движения, которое разгоняло участников «Ямы». У них просто было некоторое намерение показать, кто здесь ведёт себя правильно, а кто — неправильно, и для этого они прибегали, как мы видим, к разнообразным методам. И мне тут хочется заметить сразу несколько вещей, потому что мне кажется, что здесь есть некоторый радикальный разрыв. Несмотря на то, что оба слоя, о которых мы сейчас говорим, «КГ» старые и «КГ» новые вроде как называются одинаково и все собираются в определённом месте, но вместе с этим мы видим, что это два совершенно разных явления. Я согласен, что, возможно, здесь есть моя некоторая предвзятость, потому что большинство моих информантов было именно что старыми «кэгэшниками», и они подобно римлянам, горюющим о падении великого города и его варваризации, постоянно сокрушались и совершали ламентации на тему того, как же хорошо они тусовались, а те тусуются плохо, их много и они молодые. И это порой доходило до совершенно потрясающих вещей, например, одна информантка мне сказала следующее: «Это же ужас, что такое! Я, когда тусовалась, самый младший возраст был 14 лет, а сейчас это 12 лет, там тусуются 10—12-летние, революция пошла в какую-то не ту степь!», а моей информантке было 15 (смех в зале). Понятно, что старый Китай-город как сообщество, к которому более применим этот самый термин вызывает у меня больше сочувствия, поэтому, может быть, я его более комплиментарно описываю, чем стоило бы. Если раньше это была более романтическая культура или по крайней мере информанты, давно вышедшие из тусовки, вспоминали её как романтическую, когда говорили со мной... Вот, например, романтическая история: «Он стоял на наркоучёте, но вот-вот должен был с него сойти. Его угостили гашишем, но он принёс мне первую тяжку в бутылке и сказал, что не знал, что найдёт во мне настолько родного человека. Это было взаимопонимание просто с первых слов. Просто этот человек (я вынужден пропустить это слово) занимался сексом с половиной Китай-города, поэтому он знает, как действовать с тёлками». То есть действительно, какого-то романтического налёта это место не было лишено полностью. Ещё есть история про «Блейзер» и как раз про культ этого самого «Блейзера» о том, как один из старых-старых участников «КГ» покончил с собой на вписке, выбросившись из окна, и в одной руке у него была сижка, Winston синий, а в другой — бутылка вишнёвого «Блейзера». И это было настолько потрясающее событие, что одна из музыкальных групп, которая имела отношение к этой тусовке, даже написала про это песню. Что касается более младшего и более позднего поколения, то здесь очень многие люди, с которыми мне удалось пообщаться, упрекали его в чрезмерной демонстративности своего поведения — в том, что они слишком много кричат, слишком много ругаются и что они в принципе чрезмерно малы и не достигли того возраста, в котором вот это всё можно делать.
Чем же это всё закончилось? Это закончилось тем, что это всё фактически просто было разогнано. Мне достаточно много рассказывали о том, как это происходило — как парк «Горка», так и «Яма» были в конце концов разогнаны ОМОНом. Тут немножко разные истории. В первом случае там ещё участвовало небезызвестное движение «Лев против», о котором я уже упоминал. Люди, которые поставили себе целью борьбу за здоровый образ жизни, регулярно приходили на это место, как и во многие места, где в городе обыкновенно выпивают, снимали всех на камеру, заливали всех перцовыми баллонами, заставляли выбрасывать куда-нибудь питьё, вызывали полицию. В случае Китай-городе мы таких моральных предпринимателей не увидим, просто это как-то так совпало, хотя, может быть, меня поправят на эту тему. Если здесь и есть какие-то люди, которые выступали в качестве инициаторов разгона, то это, пожалуй, были местные жители. Возможно, когда мы перейдём к дискуссии, некоторые люди заметят это и для меня это будет очень полезно. Но здесь действительно была такая история — приезжало сразу три автозака, забирали всех, пьёшь ты или не пьёшь, напрочь. Местные жители хотели сделать себе такой закрытый дворик, свой собственный двор и своё собственное место, и совершенно не хотели никого туда пускать. Виктор Семёнович Вахштайн, признанный в Российской Федерации иностранным агентом, заметил следующее: «Что имеют в виду, когда термин „маргинализация“ применяют к общественным пространствам? Что есть какое-то хорошее место и в него всегда ходили хорошие люди, считая его своим». Это, скажем, случай «Ямы», куда действительно стала перетекать наиболее активная часть молодёжи с Китай-города — это «Яма» первого сезона. Продолжаю цитировать: «Но потом это место облюбовали какие-то неправильные люди, и теперь мы горестно взываем к помощи властей, чтобы те не дали неправильным людям осквернить наше неправильное место». Итак, эта делиберативная история про то, что у нас все находятся в некотором public sphere в каком-то публичном месте, где находится какой-то форум, Колизей или амфитеатр, который предполагает какую-то эту самую делиберацию, всё это оказывается совершенно меньшинскими построениями, потому что всегда есть кое-что ещё, а именно те самые полицейские, которые приедут, а приедут они, конечно же, по вызову именно что местных жителей.
Когда я пытался собранный мною материал каким-то образом оформить в научный текст, а у меня были попытки пару раз это опубликовать, но не удалось в силу разных причин, я первоначально полагал, что всё это лежит в плоскости социологии и антропологии молодёжи. А сейчас я понимаю, что всё это устроено несколько по-другому, и что этот случай следует рассматривать как пример того, как городское планирование порой заблуждается даже в самых своих прекраснодушных идеях и к чему это может привести. Это история о том, как существуют такие сообщества, которые принципиально не включаются в делиберацию, как существуют сообщества, с которыми никто не хочет, не может и не умеет говорить, несмотря на то что они тоже пытаются как-то претендовать на то или иное пространство. Вообще, хулиганский вопрос, кто имеет больше прав на пространство — те люди, в случае «Полигона», которые сидели и выпивали, когда там ещё был пустырь, любили его таким, какой он есть или те, кто получили его благодаря государственной программе по благоустройству? Тут тоже есть, над чем подумать. На самом деле, тот факт, что огораживание оказалось единственным способом справиться с этим всем, тоже наводит на определённые мысли.
Итак, мы видим, что форма городской жизни бесконечно сложнее, чем та плоская модель, которую им пытаются предпослать, и чем то странное представление, в котором существуют горожане и проектировщики, а больше не существует никого. На самом деле здесь городское правительство не смогло отклониться от инерции. Различные проектировщики старательно пытались его отклонить от этой инерции, но инерция огораживания — я употребляю этот термин, прекрасно понимая все коннотации, которые он несёт относительно первоначального накопления капитала и так далее, потому что это метафорически схожие процессы — вот здесь, на фото, очень хорошо видно, как работает огораживание и как местные жители борются за своё право на город, потому что этим самым правом на город оказывается это право на забор; тот, кто ставит забор, тот и владеет городом.
Сейчас перед вами три снимка одного и того же места, сделанные в течение второго десятилетия XXI века. Вы можете даже узнать — это такое конструктивистское здание в Большом Златоустинском переулке. На снимке 2009 года очень низкий маленький заборчик, который фактически можно перешагнуть. Здесь находятся какие-то общественные помещения, магазины, жилые дома и двор жилого дома, но здесь он пока ещё не двор жилого дома, а просто немножко загороженная детская площадка. В 2019-м году мы уже видим забор в человеческий рост, который нельзя перелезть, и мы видим, что этот забор холят, любят и лелеют, и как бы урбанисты ни распинались на тему того, как вредны заборы и как мы все идём к тому, чтобы заборов вообще не было, оказывается, что этот забор красят и перестраивают и это уже новый забор, который выше и чаще, это такой частокол. На самом деле этот процесс, когда какой-либо двор или какая-либо часть общественного пространства оказывается собственностью тех, кому здесь принадлежит жильё, и эту ситуацию мы видим довольно часто. Допустим, всем сомневающимся рекомендую посетить дворы вдоль Ленинградского проспекта — вы просто не сможете зайти ни в один из этих дворов, потому что они все, особенно в районе Аэропорта, просто загорожены и в них нельзя зайти никому, кроме того, кто имеет магнитный ключ, кто здесь живёт или арендует жильё. Таким образом, мы видим, что нет ничего противоестественного в том, что появились эти заборы. Конечно, люди, которые задумывали эти пространства, были возмущены этим фактом. Они думали, что они строят какой-то принципиально новый город, который будет совершенно по-другому устроен, в котором не будет загороженных пространств и в котором пространства будут открытыми. Возможно, подспудно они что-то и про делиберацию думали, но тем не менее сама идея о том, что есть какие-то горожане и что это всё какой-то единый, неделимый и абсолютно нерасторжимый пласт, совершенно ошибочна. Горожане очень разные, они друг друга, как правило, не любят и друг друга ни во что не ставят.
Пожалуй, будет такой постскриптум. Когда я готовился к этой лекции, я обнаружил совершенно отличное включение, просто потрясающее. Например, одна из местных жительниц, комментируя для пресловутой «Афиши» происходящее в окрестностях метро, говорит следующее: «Пришлось столкнуться с тем фактом, что твой подъезд стал общественным туалетом. День на день не приходится, но подобный сценарий с разной степенью интенсивности повторяется каждый день, только резкий запах мочи около ближайших домов становится всё сильней». Очень забавно, что у меня в полевых материалах является буквально в пандан ей зеркальная цитата моего информанта. Я не буду воспроизводить её полностью, потому что мне будет трудно изъять оттуда нецензурную брань так, чтобы она сохранила хоть какой-нибудь смысл, но я её перескажу. Речь там шла о том, что рядом с «Ямой» есть дом, а этот дом — дом сотрудников НКВД, и всякий нормальный человек должен считать своим долгом сходить туда по малой нужде в окрестности этого дома. Таким образом, мы видим, что некоторым людям, которые в окрестностях Китай-города сталкивались с урбанизмом, не чужд такой классовый взгляд. Завершая, скажу, что интересно заметить, как сообщество, которого все так хотели, которого все так ждали и которое Григорий Исаакович Ревзин по-всякому себе воображал, которое проявлялось через различные переводные тексты, издаваемые издательством «Стрелка», оказалось абсолютно слепо к тому, что на самом деле происходит в городе. Пожалуй, единственным приемлемым вариантом было то самое сообщество «Ямы» в соцсети, запрещенной в Российской Федерации, которое мы видели в качестве второй «Ямы» в работах Киры Легут. Наверное, я сказал не всё, что хотел, потому что я совершенно давно занимаюсь этой темой и сменил много теоретических рамок и фильтров, и все из них были так или иначе были не очками, а скорее какими-то повязками на глаза, и мешали увидеть мне главное. А что же в этом во всём главное, я вам сказать не могу, но тем не менее мы видим, что городская жизнь чрезвычайно и чрезвычайно разнообразна, и всевозможные пошлости урбанистического характера остаются банальностями и плоскостями во всех смыслах этого слова и едва ли могут показать нам то, что происходит в городе на самом деле.
Зритель 1: Во-первых, спасибо за лекцию, было очень увлекательно. Во-вторых, мой вопрос хронологически будет немножечко дальше, чем то, о чём вы рассказывали, но топографически будет соответствовать. Люди, не местные, лишённые Китай-города, «Ямы» и «Горки» — как они пережили вот это чувство депривации того, что у них отняли? Я понимаю, что кто-то просто банально повзрослел. Более того, по правде говоря, Китай-город до сих пор скрывает маленькие дворики, где можно уединиться, провести время, но это, скорее всего, совсем не массовая история. На ваш взгляд, как постоянные посетители, особенно третьей «Ямы», то есть наиболее молодые ребята, у которых это забрали, это перенесли? Может быть, они нашли какой-то эрзац этих пространств? В черте Китай-города, конечно же, то есть не мигрировали куда-то на окраины, а остались в черте Китай-города. Как они всё это перенесли и куда они релоцировались?
Спасибо большое за вопрос, особенно меня порадовало слово «релоцировались». Вы знаете, мне трудно на него ответить, потому что если сбор интервью методом снежного кома, который очень удобен, когда информант советует другого, который может рассказать больше, возможен для ранних волн «КГ», то вот для этой самой последней волны, для «Ямы-3», для вот этих молодых кэгэшников этот метод практически невозможен. Судя по всему, что-то, называемое там сообществом, упразднилось окончательно к тому моменту, когда там произошла массовизация. Во-первых, такое большое количество людей просто не может знать всех. Может быть, там есть какой-то чат, и я подозреваю, что он был, правда, я его не видел, и там, в местном чате, могут быть люди, которые больше всего туда пишут и могут стать какими-то точками, чтобы это сообщество существовало. Но тем не менее каких-то более-менее проницаемых границ, каких-то устойчивых нарративов, которые я встречал раньше, в этой среде вообще не было. Может быть, это моя ошибка как этнографа и мне действительно не удавалось хорошо установить контакт с этими ребятами, потому что, когда я с ними общался, у меня получались очень короткие интервью. Они длились 10–15 минут, тогда как с другими, более старшими и уже вышедшими из тусовки, людьми я мог говорить по несколько часов. Мне кажется, что они каким-то образом рассосались, и, возможно, те истории, которые мы слышим про Авиапарк и какие-то различные паники вокруг него, возможно, что-то похожее, но я не уверен абсолютно, что это так.
Зритель 2: Я не знаю, что мне добавить после предыдущего выступления, но, собственно, смерть «КГ» не связана с митингом 3 августа 2019-го, когда в парке забирали практически всех, включая моих друзей, например? И, в связи с этим, собственно, вопрос. Вы всё-таки сказали про Авиапарк, я ждал этого примерно всю лекцию. Вы не пробовали это вписать в бóльший нарратив, связанный, допустим, с Фуко и его книгой «Надзирать и наказывать»? Потому что забор достаточно очевидно к этому отсылает, и, в принципе, ко всем этим бесконечным моральным паникам. Вся эта бесконечная бредятина по поводу АУЕ (движение АУЕ было признано экстремистской организацией — Полит.ру), ЧВК в Авиапарке и всего прочего — вы пробовали как-то это вписать?
Спасибо большое за вопрос. По поводу Фуко, конечно, забавное замечание, но мне кажется, что тут речь должна идти не о работе Фуко «Надзирать и наказывать», а, скорее, о каких-то его работах археологического периода. Мне кажется, что здесь задействованы такие структуры классификации, что без пол-литра не разберёшься, как говорится. Какой-то более бóльший нарратив по поводу того, что власть там чего-то не понимает, что делать с подростками — не уверен. Мне кажется, что здесь ужасно удобна марксистская оптика, причём очень кондовая марксистская оптика именно в том смысле, что нет никакой власти, которая не была бы связана с тем или иным классом, и что нет никакого отдельного класса, который называется власть. Что касается Авиапарка — да, это такая история, которую сейчас довольно трудно изучать полевыми методами. Этим занимается мой старший коллега, который, кстати, дал мне немало дельных советов на тему Китай-города — Дмитрий Вячеславович Громов из Института этнологии и антропологии. И даже он до сих пор говорит, что не будет «выходить в поле», потому что там ещё ничего не улеглось, всё очень сильно деформировано, и склоняется к тому, что вся эта ЧВК «Редан» — это на самом деле какой-то онлайн-магазин одежды, что там к этому всему приложилась какая-то странная эстетика, достаточно тенденциозно понятая, и это просто возбуждённое общественное мнение. Мне всё-таки кажется, что фукодианская оптика здесь менее применима, чем, скажем, какая-нибудь политическая теория, потому что Фуко же по своей сути пишет о некоторой перверсии, возведённой в modus operandi, чем о чём-либо ещё. И в данном случае, конечно, это можно было бы применить, но зачем? Кажется, что это цитирование ради цитирования, настраивание рамки ради настраивания рамки. Я уделил много времени приложению разных теоретических рамок к собранному мной полевому материалу, и ни одной из них не нашёл подходящей. Вообще, хулиганства ради, я бы на этом материале скорее проводил бы критику Хабермаса, его младших современников, Лакло и Муффа, которые писали, что мы должны антагонизм перевести в агонизм, что классовые противоречия сгладить нельзя, но в таком особом пространстве мы всё равно можем их разместить и это будут не совсем уж непримиримые противоречия. Но на самом деле перед нами действительно здесь простираются такие уровни, и на первом уровне мы обнаружим, что вот тут выпивают и тут какой-то конфликт. А давайте мы антагонизм в агонизм переведём! Понятно, что на первом уровне, на уровне антагонистической теории, есть ощущение, что само пространство города всё достаточно делибелирует, чтобы возможно было то, что хипстер возляжет рядом с подростком из Химок, а пенсионерка из дома работников НКВД будет водить их, простите за такой парафраз. Тут мы обнаруживаем, что нет, есть что-то непримиримое — есть люди, которые пьют, а есть люди, которые не пьют. Так, а у них антагонизм или агонизм? Давайте всё-таки будет агонизм, и в ответ на это, живописуя саму теорию, появляется эта соцсеть, запрещённая в Российской Федерации, в смысле, не аккаунт, а соцсеть, «Яма Moscow», и там люди начинают говорить от лица «Ямы» о том, что у нас тут «Яма», у нас тут сообщество, мы на самом деле хорошие, и за них начинает вступаться Варламов (Илья Варламов объявлен в России иностранным агентом — Полит.ру). Вот всё, вот у нас противоречие, но мы как бы договорились! Вот мы договорились с местными жителями и с другими интересантами, но я бы выразился грубее. Так и тут ничего не работает! Есть ещё такое специальное, особое сообщество, оно принципиально никуда не включаемо, и оно просто приходит и бухает. Но, знаете, ради чистого хулиганства, я бы сказал, что здесь как зеркале троллей, то есть в каком-то ужасном, перевёрнутом и перверзном виде они отражают все самые новые формы общественной жизни, которые Владимир Ильич нам обещал в своей работе «Государство и революция». Но это, конечно, слишком сильное заявление и я его делаю только ради хохмы.
Зритель 2: Большое вам спасибо и спасибо за то, что так подробно раскрыли взгляд из другой дисциплины. Просто первое, что пришло мне в голову как социальному географу, это как раз Лос-Анджелесская школа и её объяснения по поводу конфликтов, связанных с торговлей крэком в Лос-Анджелесе.
Зритель 3: Во-первых, спасибо большое за вашу лекцию. Очень заинтересовал симбиоз информации из таких издательств, как «Стрелка» и людей, с которыми вы разговаривали, к примеру, информантки 15-ти лет. Вы уже не раз упоминали «Стрелку», и, если уж мы затронули информанток 15-ти лет, то я бы хотела немножко больше послушать про официальные источники. Вы не раз упоминали «Стрелку», она как-то в последнее время очень часто звучит в жизни, позавчера я закинула туда своё резюме. Можете, пожалуйста, нам всем немножко больше рассказать про издательство и про этот институт, какой вклад они внесли в Москву и в общество и, может быть, что-то про их историю.
Спасибо большое! Конечно, этот вопрос не вполне относится к теме моего выступления, но я попробую на него ответить в общих чертах. Институт «Стрелка» — это такая организация, которая пыталась нам сеять разумное, доброе, вечное, скажем так, донести до нас этот самый урбанизм в виде британского нового урбанизма, прежде всего, и каким-то образом усовершенствовать наши города. Это частная компания, в частности, она консультировала, насколько я понимаю, правительство Москвы для программы «Моя улица», была создана вся эта визуальная концепция и весь этот привычный нам серый гранит, благодаря которому, по слухам, в Сибири закончился материал для надгробий. Есть такой анекдот, что из-за того, что в Москве стали всё укладывать в гранит, в Сибири кончились надгробия. Дело в том, что «Стрелка» — это не единый организм. Там есть бюро «Стрелка», которое занимается проектированием и так называемым консалтингом, и есть институт «Стрелка», который в последнее время прекратил свою деятельность, и вот именно институт «Стрелка» занимался тем, что переводил на русский язык всевозможные работы. Поскольку я плохо знаю иностранные языки, то мне трудно сказать, насколько тенденциозны были их переводы и насколько они выбирали из всего многообразия литературы. Вот именно про сообщества в тех книгах, которые там издавались и которые там переводились, говорится очень много. И мне показалось, что это очень важная и очень интересная вещь. В конце концов, мой учитель, Михаил Дмитриевич Алексеевский, работает в «Стрелке», и он долго настаивал на том, чтобы я именно как сообщества рассмотрел это всё происходящее. Но, во-первых, я там не вижу сообщества, во-вторых, мне не очень хочется критиковать коллег, но, несмотря на то, что это были прекрасные люди и во многом отличные специалисты и они действительно очень много сделали для того, чтобы наши города стали выглядеть лучше, чем они выглядели до, вместе с тем некоторая оторванность и некоторая прекраснодушность, которая в данном случае явилась скорее положительным фактом, чем отрицательным, порой не очень хорошо о них говорит. Есть такой анекдот, ходящий в определённых кругах, относительно Григория Исааковича Ревзина и альтернативных центров развития Москвы, и, поскольку мы уже ушли от темы моего доклада, то я хотел бы его рассказать. Когда Москва выросла в 2–2,5 раза по своей площади, стали думать, чтобы не было центра Москвы, такого уж сильно сконцентрированного, а были какие-то альтернативные центры. И различными методами начали пытаться найти эти самые центры, где бы они могли вырасти, чтобы Москва была децентрализована. В частности, они нашли тот факт, что, например, в районе Марьино очень много всевозможного малого бизнеса, думая, что это драйвер развития территории. Конечно же, это имеет не очень много отношения к тому, что это альтернативный центр, просто человеку, знакомому с историей типового индустриального строительства в России, вполне очевидно, что в Марьино количество устроенных пристроенных помещений, предлагаемых для аренды, в частности, стилобатов, которые там тоже очень интересно выстроены и спроектированы, физически гораздо больше, поэтому там больше бизнесов. То есть в этом нет никакого идеалистического и сверхъестественного смысла, что Марьино — это какой-то особый центр, просто, насколько я понимаю, до этого это объяснение было не вполне очевидным. Но, в целом, «Стрелка» — это совершенно отличное место, но мне кажется, что с сообществом они, конечно, ошиблись, они много чего навоображали себе про городское сообщество, а в остальном — это полезная для общества вещь.
