Жанр политического прогноза можно воспринимать ровно также, как страницу гороскопов, то есть как легкое фантастическое чтиво. Чтобы внести элемент практической рациональности, следует сразу сказать, с чем мы имеем дело, пытаясь построить политический прогноз – с тысячелетней историей, кофейной гущей или психологией начальства.
«Что нового?» - извечный вопрос, он интересен и развивает кругозор, но если помимо него других вопросов не задавать, все превратится в нескончаемый показ мод и демонстрацию тривиальностей, сор завтрашнего дня.
Эту фразу из романа Роберта М. Пирсига «Дзен и искусство ухода за мотоциклом» вне книжного контекста можно понять двояко – как удобное для эпиграфа описание места новостей в жизни, и как намек на место тривиальностей в ней же. Собственно тривиальности, общие места языка, «общественное мнение» в некотором смысле – это тело политики и истории.
Тривиальности, возникающие вокруг новостей, следует понимать без высокомерия, как у Александра Введенского – «уважай бедность языка, уважай нищие мысли». Общие места потому и общие, что в реальности очерчивают границы стран, иногда отличные от политических границ государств. В них существует, умирает и обновляется смысл существования той или иной большой общности людей. Как заметил Ведедикт Ерофеев, вернее его персонаж Гуревич, раньше, когда возникала неожиданная пауза в разговоре говорили: «тихий ангел пролетел», а теперь – «мент издох». В этом смысле эмигранты первой волны и советские люди с какого-то момента принадлежали к разным общностям, хотя и общее – тихий ангел - тоже никуда не делось, просто спряталось на время. В постсоветской России уже говорят: «мент родился». Может, это зарождение новой общности.
То, как обыденным языком перевариваются новости и события, как они осмысливаются в непонятных для иностранца нюансах языка, анекдотах, штампах общественного мнения, определяет будущее в существенно более важном смысле, чем заявления президента и решения правительства.
Наивной медитацией над смыслом российской общности были значительные явления массового искусства предпоследних лет, типа «Особенностей национальной охоты» или фильмов про Брата, похожих в чем то на серию анекдотов типа «встретились русский, англичанин и француз». На лекции в "Полит.ру" кинопродюсер Сергей Сельянов на настойчивые просьбы поговорить о том, каков секрет, смысл успешного кино в России, сказал, что ему нравится снимать фильмы об «этническом разнообразии мира». Это означает, что был большой и напряженный спрос на сборку общих смыслов и общих мест в период распада и культурной дезориентации 90-х. Успехи кинокультуры прошедшего года, уже, кажется, не обязательно рефлексируют по поводу распада-существования русской-российской общности.
Это все очень важно новейшей российской социологии, в смысле логики рассуждения об обществе. Лучшие образцы социологических исследований в новой России приводят к различным важным выводам, например, об «атомизации общества» и несоответствии представлениям о том, как должно выглядеть общество «здоровое». Сюда же относятся распространенные сетования об отсутствии «гражданского общества». Все это может оказаться лишь следствием слишком грубого инструмента анализа, несоответствия наших политологических и социологических представлений объекту исследования.
Именно в этом месте находится главный политический вопрос ближайшего будущего – об отношении государства и населения, государства и страны. Здесь мы находимся в ситуации политической несобранности, распада. Государство, судя по тому, что оно продемонстрировало в 2004 году, совершенно не умеет использовать ресурсы населения для усиления собственной власти и управления страной, и пытается управлять в унылой административной логике. Это вызывает справедливую «либеральную» критику, в которой подчас тоже имеется презрение к населению: в нем-де недоразвиты «демократические ценности», оно не очень любит чужаков и насторожено относится к «цивилизованным странам». Путин и все вокруг него – это ведь тоже порождение нашей культуры. Главный вопрос – сможет ли откуда-то взяться российская политика, не презирающая собственную страну, и соответственно политики, способные разговаривать с любыми идеологическими противниками (а это нужно, если только они в реальности собираются строить Россию, а не просто поживиться на местных ресурсах).
2004 год окончательно завершил шумную, интересную, конкурентную, но потерявшую смысл политику 90-х. Благодаря той политике общество восприняло некоторые новые штампы, позволившие как-то освоиться с «капиталистической» экономикой и с некоторыми демократическими представлениями. Всего этого, однако, оказалось недостаточно, чтобы построить жизнь в своей стране на сколько-нибудь разумных основаниях. Во многом, кстати, потому, что даже здравым политикам как бы «идеологически свой» циник был лучше, чем искренний, но «идеологически чужой» политический противник.
То, что произошло с российским обществом в конце 90-х и окончательно утвердилось в 2004-ом исторически, вроде бы, позитивно – общество более-менее сорганизовалось по главному вопросу – о существовании России, причем в качестве исторической наследницы империи. Не все постсоветсткие страны могут похвастаться такой исторической определенностью: см., например, Украину, чье единство на протяжении десятилетия было стабилизировано внешним образом – признанием границ мировыми державами, а «рождение нации» в результате оранжевой революции - всего лишь политическая метафора. Электоральный раскол в ней – это не какие-то технологии, а отражение объективного факта наличия проблемы с самоопределением сложносоставного украинского общества.
Российское общество сделало неочевидный выбор. В конце концов, в мире много разных иных, нестрановых возможных способов для самоидентификации людей – личная, семейная, городская, профессиональная и т.п. Более того, строить страну, да еще такую большую и разнообразную – это ответственная штука. Ее невозможно построить иначе, как империю, то есть как общее управления для разных стран и земель, сохраняющих свое культурное и цивилизационное разнообразие.
Робкие попытки выбора другого варианта были сделаны в 90-х – не держаться так уж за свою страну, иметь в виду в качестве цели более комфортную жизнь отдельных общин и граждан – в конце концов СССР распался, и этот распад показал направление движения отдельных республик. При этом надо было бы попытаться навязать каким-либо иным странам ответственность за внешнюю политику и «большое» управление на территориях, быть принятыми целиком или по частям в западный или восточный миры, а самим заняться домом, бизнесом и местным управлением. Не у всех же стран есть внешняя политика, а многие государственные функции в современном мире могут делегироваться наднациональным органам.
Так или иначе мы эти путем не пошли. И если в перестройку были популярны шутки о том, что неплохо бы объявить войну Америке (вариант - Японии) и тут же сдаться, то сейчас любое, даже символическое покусительство на суверенитет России и ее влияние в постсоветском регионе будет встречено ровно так, как встречали порабощенные, крепостные крестьяне освободителя-Наполеона – то есть вилами. Андрей Зорин рассказывал исторический анекдот про Наполеона. «Император удивлялся, почему освобожденные им русские крестьяне ведут против него партизанскую войну. Ему было невдомек, что русским царем не может быть француз, а может быть только… немец».
С этой шуткой связана главная коллизия 2005 года и вообще ближайших лет. По советской инерции, на волне «имперского выбора России» у нас возник не очень вменяемый политический режим, который, с одной стороны, что-то тянет в репрессивную колею какой-нибудь советской «бироновщины», а, с другой, инерция 90-х удерживает от глобальных движений в этом направлении. Причем президент, балансирующий между разными тенденциями, постепенно ослабевает, теряет рычаги управления государством, а за ним со всей очевидностью вырисовываются люди, которые заняты банальным захватом экономических ресурсов в личное управление.
«Питерские» (или некоторые из них), возможно, даже думают, что не просто воруют, а накапливают ресурс, чтобы совершить какое-то важное для России политическое действие. Но это относится к скучной сфере «психологии начальства». Самообман даром им не пройдет, как не прошел он даром для реформаторов 90-х. И эта «элитная» группа скорее всего будет отодвинута от политики в следующем электоральном цикле, как не соответствующая остроте момента.
Острота момента состоит в том, что Россия, несмотря на общественную консолидацию 2000-х, до сих пор не преодолела тенденцию распада государства. Административные действия Владмира Путина последних лет имели дело не со страной, а с разными частями административной системы. И если реформа федеральных округов все-таки привела к большему подчинению региональных силовиков центру, то, скажем, реформа правительства привела к параличу этого органа. Но ни то, ни другое большого влияния на страну не оказало.
Более того, налицо общий кризис государственных институтов и ослабление власти. Вместо малоработающих парламента и правительства приходится строить какие-то иные органы. Политическая власть стремится все-таки найти какую-то не административную, а политическую опору – но Госсовет с назначаемостью губернаторов потеряет смысл, как потерял его Совет Федерации, а Общественная палата вряд ли может обрести функцию парламента.
В России еще ничего не построено из необходимых государственных институтов – органы и центральной, и региональной власти наполовину фиктивны. Армия и милиция существуют по советской инерции и никаких задач выполнять не могут (если не считать отдельных боеспособных частей). Образование постоянно подвергается внешней реформе никак не влияющей на суть дела, государственная медицина постепенно разрушается. Попытка пенсионной реформы, кроме слез ничего не вызывает. Налоговые реформы и снижение ставок основных налогов сами по себе неплохи, но большинство населения как не знало ничего про налоги, так и не знает. Изменения в Чечне произошли скорее вопреки усилиям государства - население республики простоо очень устало от войны и террора. Но даже несмотря на это, ему, скорее всего, не надут по-человечески проголосовать за свой парламент и попытаться организовать свою жизнь.
Внешне Россия стабилизирована ценами на нефть и газ, спросом в Европе и Азии и наличием в арсенале ядерного оружия. Ни то, ни другое не исключает распада по советскому типу, ввиду невозможности существования столь плохо организованной страны и потери скреп государственного единства. Пока такой скрепой является только население, которому в большинстве своем оказалось не наплевать на Россию, и которое способно к самоорганизации, предпринимательству и инициативе. Многие вещи в хозяйстве, образовании, культуре, медицине все еще живы - вопреки экономическим законам и усилиям государства, на силе самоорганизации. Но многое и погибло, включая сотни населенных пунктов. Поддержка населением президента объясняет то, что Владимира Путина еще не съели свои же. Но даже слабый царь должен чего-то добиться благодаря ресурсу доверия страны, а разочарование народа в правителе в России бывает очень жестким.
В новом году, вероятно, будет новая попытка со стороны государственных чиновников создать иллюзию стабильности и наведения порядка. Будет очередная попытка что-то сделать с прогрессирующей административной неразберихой и перераспределить «лишние» нефтедоллары. Иллюзия стабилизации развеется в момент очередного кризиса, сравнимого с крупным терактом, когда даже «новые довольные» начнут понимать: нужно срочно что-то делать. И будут предприняты новые судорожные административные действия из какой-нибудь записки, которая первой ляжет на стол президенту.
Как может быть иначе, когда нет политики, политической конкуренции и политического обсуждения – неясно. Те шары, которые Владимир Путин со товарищи смог вытащить из своей головы, мы давно знаем.
