Вот и наступил Новый год - соответственно, отгремел праздник, весьма косвенно связанный с религией и уж совсем никак – с идеологией. В этом плане – всеобщности – конкурировать с НГ может только 8 марта, да и то уступает, поскольку там все же брезжит что-то туманное в связи с Кларой Цеткин.
Говорят, как встретишь Новый год, так и проведешь. Что ж, я встретил нормально.
Из ожиданий года самое масштабное – конец света ближе к концу. Далее – в порядке убывания пафоса и календарного, наоборот, приближения - чемпионат Европы по футболу и выборы президента РФ. По разным причинам обсуждать ни одного из вышеупомянутых мероприятий не хочется.
В лучшем случае проживем еще год; станем на год старше – то есть обменяем порцию здоровья на порцию опыта.
Так получилось, что я довольно много общаюсь с молодежью – ну, относительно меня. Это умные талантливые образованные люди примерно 30 лет. И делятся они не на злых и добрых (все добрые) и не по политическим пристрастиям (все брезгливые). А на тех, кто, возможно, уедет из страны, - и на тех, кто (ну, исключая самый уж форс-мажор) непременно останется.
Со вторыми я чувствую кровную связь, потому что сам такой – был и остался (в обоих смыслах). С первыми, как ни странно, - тоже. Потому что мой любимый поэт Георгий Иванов чуть не всю сознательную жизнь прожил в Париже. Да и вообще русский Париж 30-х, русский Харбин, русская Америка – это не моё, но это моё… Может быть, потому что та русская эмиграция наполовину – если не больше – состояла из тех, для кого эмиграция в принципе невозможна. Может быть, почему-то еще – постфактум всё на свете можно объяснить, но эти объяснения недорого стоят.
Трудно объяснить, почему люди, поступившие так, как ты бы никогда не поступил, становятся тебе родными – в том числе, за счет этого контрольного поступка.
Проблема эмиграции, конечно, глубоко личная. Сейчас, впрочем, она смягчена возможностью возвращения – с другой стороны, эта возможность, если не реализуется в первые несколько лет, становится иллюзорной. Уехал слегка подучиться – да так и застрял навсегда. Возвращаясь к молодежи – мне нечего всерьез возразить тем, кто решил эмигрировать. Я выстроил собственную жизнь, как гнездо, по веточке, потому что типовые варианты меня мало устраивали. Мне моя жизнь нравится. Более того, она, возможно, понравилась бы и кому-то еще. Но ее не то что заморочишься строить – даже объяснять, как она устроена, и то заморочишься. И чем удержать человека, дрейфующего туда, где есть более привлекательные типовые варианты?
Тем более ценно иррациональное взаимопонимание, основанное на том, что жить можно только здесь. Родину не выбирают – кто «за»? – единогласно. Теперь со вкусом обсудим детали. В том числе – и критически, и непримиримо критически. Эта критика тем более обоснована, что нам здесь жить. И если мне – ну, в широком смысле слова, – доживать, то моим молодым товарищам – жить без оговорок.
Многое, товарищи, надо менять. Работы непочатый край, и мы традиционно и бережно передаем этот практически нетронутый трудовой фронт из поколения в поколение.
Прекрасно. Одно только слегка тревожит – будут ли мои личные дети участвовать в этом дико интересном и бесконечно творческом процессе разгребания завалов и выпрямления косяков?
Наша любимая страна обладает рядом блестящих достоинств, среди которых попадаются даже и объективные, но она неуютна. И что из этого следует?
Конечно, ничего.
В один из этих праздничных дней мирно гуляю по Замоскворечью. Навстречу – сильно пьяный мужчина в расстегнутом пальто.
- Где здесь посольство Никарагуа? Мне надо визу.
Почему бы и нет?
