…Если всякий дом есть всего только станция, то
почему бы и вагону не быть настоящим домом?
Ф.Степун. Бывшее и несбывшееся.
Открыв журнал «Отечественные записки», не читайте его подряд, даже если текст захватывающе интересен. А если вам попался номер 5 за 2006 год, названный «Анатомия провинции», то девиз этого издания - «Журнал для медленного чтения» - стоит истолковать буквально. Речь пойдет, разумеется, о нашей провинции – русской, точнее - российской.
Русское слово провинция многозначно. Не менее многозначно, а, пожалуй, даже многозначительно образованное от него прилагательное провинциальный. На картине Поленова «Московский дворик» (1878) - типичный русский провинциальный пейзаж: неказистые деревянные постройки, невысокая колокольня на заднем плане, узкие тропинки, несмятая трава, угадываемая тишина. Но очень похожий двор с лавочкой и кустами сирени всего-то полвека назад существовал в реальности и не где-то там, а в ныне разоренном районе вблизи Арбата. Угревшись там, на весеннем солнце, мы с подругой даже забыли, что забрели в этот двор по делу – хотели снять комнату для знакомой девушки, приехавшей поступать в аспирантуру из провинции.
Разумеется, дворик этот и в 1956 году был своего рода оазисом. Но оазис и выделяют потому, что вокруг – нечто совсем иное, предположительно – плохое, то есть пустыня (если понимать слово оазис в его прямом значении) или же – если вы хотите побыть «вдали от шума городского» - оазисом покажется провинциальный городок, какой-нибудь сонный Гороховец или обжитый мною в 60-е -70-е годы тихий эстонский райцентр Выру, или заколдованный Переславль-Залесский в его дотуристическую эпоху.
Своего рода заповедником в Москве долго было Зарядье, где небольшие церквушки, украшенные расписными изразцами, чередовались с двух-трехэтажными жилыми домами и многочисленными палатами, а улички, мощеные булыжником, спускались к Москве-реке уступами и лесенками со стертыми от старины плитами и ступенями. Изразцы были местами отколотые, но яркие, и это лишь усиливало ощущение подлинности. Дымившая за рекой МОГЭС и только что отреставрированный ГУМ воплощали столичность; Зарядье – нестоличную, старую Москву.
Столица в советские времена противопоставлялась не провинции (это слово вообще было малоупотребительно и имело специфические, преимущественно отрицательные коннотации), а периферии (слово регионы я не слышала вплоть до начала Перестройки). С периферии приезжали по вызову и на стажировку. Туда распределяли после окончания вуза – а вот этого мое поколение старалось избежать всеми законными и незаконными способами.
Что касается провинции, то этот концепт отсылал к Гоголю, Чехову, Лескову (придется напомнить, что в СССР до конца 50-х Бунина не издавали и даже не упоминали в университетских лекционных курсах). Вообще же герои русской литературы для нас, студентов филфака, были чем-то наподобие родственников: это они жили в столице и провинции, в уездных или губернских городах, в усадьбах и имениях, в деревнях, селах, городках и заштатных городишках. При этом я решительно не помню, чтобы кого-нибудь из нас интересовало соотношение между административным устройством Российской империи и Советского Союза.
Пространство страны, называвшейся СССР, мыслилось нами в терминах типа Прибалтика, Кавказ, Крым, Урал, Алтай, Средняя Азия, Сибирь, Дальний Восток. Мною это пространство долго переживалось еще и как арена недавней войны (на фронте погибли оба брата мамы; Холокост уничтожил почти всех родных со стороны отца; любимый двоюродный брат был тяжело ранен).
Примерно половина студентов на испанском отделении филфака МГУ были иногородними, что в 1949 году означало прежде всего жизнь в общежитии на Стромынке, в комнатах на 12 человек, и бедность, которую сегодня трудно себе представить. Студенты-русисты ездили в диалектологические и этнографические экспедиции, что, вероятно, как-то обогащало их представления о сельской и провинциальной жизни, но до нас, «западников», доходили лишь экспедиционные частушки и анекдоты.
Страна долго лежала в развалинах. Массовый туризм возник много позже. Даже в Ленинград, куда я страстно стремилась попасть, я впервые смогла поехать только в 1953 – и лишь потому, что у моей тетки там нашлась гимназическая подруга, согласившаяся меня приютить. Из сказанного вытекает, что само понятие провинции с его синонимами, квази-синонимами и антонимами, ассоциациями и семантическим ореолом сильно трансформировалось за последние полвека, а в особенности – за последнюю его четверть.
Для человека моих лет, видевшего в 1942 году вывезенных из Ленинграда дистрофиков и еще заставшего последствия голодомора 1933 года, страна изменилась абсолютно и радикально. Притом, и в большом, и в малом. Прежняя «заграница» - то есть одновременно Запад, Восток и вообще все, что не было закрашено на карте красным цветом, – все это открылось вдруг и сразу. Одновременно многие районы привычно «своей» страны стали мало досягаемыми по разным причинам – там война, сюда нужна виза (что из того, что Грузия – не Россия? Все равно это не Бельгия, а что-то родное). Съездить в Питер на день-другой – и то весьма дорогое удовольствие; а Эстония теперь и вовсе «заграница», а ведь ее провинцию я знала много лучше, чем провинцию русскую.
Не только для коренного москвича, соприкасающегося с провинцией мало и от случая к случаю, Россия, открытая заново, оказалась весьма неожиданной страной. Собственно, этой неожиданной России и посвящен том «Отечественных записок», озаглавленный «Анатомия провинции». Любитель медленного чтения найдет там для себя много нового, занимательного и поучительного. Я же остановлюсь только на материалах, по разным причинам важных для меня самой, отказываясь тем самым от роли рецензента, предполагающей другую, менее субъективную оптику.
Во-первых, это две научные статьи географа Татьяны Нефедовой – одна о Костроме и Костромской области, а другая – об оценке состояния российских городов вообще. Во-вторых, это эссе питерских филологов Татьяны и Павла Клубковых о русском провинциальном городе. С точки зрения жанровой принадлежности, эти публикации можно противопоставить: если результатом научной статьи являются выводы, с которыми мы можем соглашаться или не соглашаться, находить их новыми или тривиальными, то результатом эссе является само эссе.
В данном случае получилось не противопоставление жанров, а их взаимодополнительность, что создает замечательный «стереоскопический» эффект. Этот эффект тем более убедителен, что научные тексты Нефедовой всегда хорошо написаны (см., в частности мою рецензию на ее книгу «Зачем нужна корова»), а эссе Татьяны и Павла Клубковых базируется на солидном историко-филологическом материале - 26 ссылок и все «по делу». К тому же, в этом эссе начисто отсутствует претенциозность, столь часто свойственная культурологическим работам посттартусской эпохи.
Из статьи Т.Нефедовой «Костромская провинция в поисках экономической ниши» следует, что для вхождения в эту самую нишу не существует сколько-нибудь общих рецептов – общих даже для не самой большой области не с таким уж значительным разнообразием природных условий.
Еще в конце XIX века Кострома процветала «на льне» - на Россию приходилось 80% мировых посевов льна и 70% его сборов, из которых в 1880-х гг. треть (!) перерабатывалась именно в Костроме. Дальнейшее известно: лен – трудоемкая культура, в изменившиеся условиях не выдержавшая конкуренции с хлопком. Предпринимавшиеся при советской власти попытки заместить традиционные текстильные предприятия машиностроением не слишком удались, а потом все это рухнуло естественным путем – как мы знаем, не только в Костроме.
При въезде в Кострому разруха бросается в глаза: обветшавшие дома, заваленные мусором спуски к Волге; только на центральной площади на клумбе – цветы (и это в июне…), остальные цветники заросли сорной травой, а в городе все-таки 276 тыс. жителей. Туристы, приезжающие в Кострому на круизных судах, видят несколько слегка подреставрированных старых зданий и множество частных лавочек. Старинные деревянные дома жгут, а на их месте появляются частные особняки или магазинчики.
Конечно, есть и точки роста – например, фирменные магазины предприятия «Шуваловские колбасы» и многоэтажные супермаркеты. Но население нищает, уходит на заработки куда можно – в том числе, в Москву.
В географических терминах Костромская область – не просто провинция: это макропериферия, поскольку городов в области мало и они очень слабы, а тайга начинается совсем рядом. Сама Кострома расположена как бы в юго-западном углу области – поэтому получается, что хотя от Костромы до Москвы 400 км., но многие уголки «своей» же области от Костромы еще дальше. И область эта в основном лесная.
Парадоксов немало. Например, городок Караваево Костромского района, где находится Костромская государственная сельскохозяйственная академия, преобразовался в село, потому что в начале 90-х для сельских бюджетников появились налоговые льготы. Выглядит это поселение (8 тыс. жителей) как типичный город с многоэтажными домами; к тому же из 5 тыс. трудоспособных 3 тыс. работают в Костроме, 1 тыс. – в Академии. Иными словами, Костромской район – это такой же пригород Костромы, как Люберецкий – пригород Москвы. Но для гармоничного симбиоза в сельском хозяйстве Костромского района нехватает рабочих рук – половина населения ездит на работу в город, на пустующих землях костромичи обзаводятся дачами, а сельхозработников приходится возить автобусами из соседних районов, да еще приглашать молдаван.
Показательны наблюдения Нефедовой, касающиеся города Судиславль, расположенного всего в 35 км от Костромы. Городской статус он сохранил, но сугубо формально: что это за город, где возле каждого дома – огромная поленница дров, потому что там нет даже магистрального газа, не говоря о прочих удобствах.
Живут в Судиславле лесом. Но возлагают надежды на возрождение костромского льна – по наблюдениям автора, необоснованно. Во-первых, еще работающие цеха используют белорусское и даже бельгийское сырье (кто бы подумал?!). Во-вторых, мировой рынок завален китайским льном (специалисты, наверное, об этом знают, я же удивилась). И, тем не менее, нашлась швейцарская фирма «Магрико», планирующая серьезные инвестиции в производство костромского льна . К реальности этих планов Нефедова относится скептически: деревня массово спивается, и именно из-за отсутствия рабочих рук еще в начале 90-х программа возрождения российского льна провалилась. Мало лен вовремя посеять, надо его еще и вовремя убрать, высушить и вообще до всякой машины обработать вручную – только тогда «на выходе» получится подлинный русский лен, а не так называемый льноватин.
Интересны наблюдения Нефедовой, касающиеся взаимоотношений дачников и местных жителей в депрессивных районах Костромской области. Казалось бы, в отсутствие работы среди местных жителей должна возникнуть конкуренция – ведь дачники, как правило, покупают старые избы, а значит им постоянно нужна помощь –то крыша протекла, то забор завалился, то колодезный сруб сгнил. Однако «местные» в лучшем случае готовы продать дачникам молоко и картошку, а за услуги заламывают немыслимые деньги, да еще и не отрабатывают их, а уходят в запой.
Было при советской власти тягомотное словосочетание «человеческий фактор» - меж тем, советская власть вроде бы исчезла, а «фактор» – он-то может исчезнуть лишь вместе с людьми… Вот трудолюбивый кореец Юрий Кан, приехавший в костромскую деревню из Узбекистана. У него под пленкой растут не только огурцы, но еще и помидоры, перец, баклажаны - притом в промышленных количествах и без отопления. «Местные» просят у него денег, он же предлагает им лопату – то есть ту самую «удочку», о которой у нас так любят говорить чиновники. Местные работать не желают, а чиновники не желают давать Кану гражданство – он, видите ли, не работает! Нет гражданства – нет и кредитов. Зато Сквозник-Дмухановские так и не перевелись…
Если Кострома вместе с областью представлена нам как бы сквозь лупу, то российские города в целом рассмотрены Нефедовой еще и с птичьего полета. Результаты этого фундаментального исследования обобщены в статье, которая удачно названа «Увидеть Россию». Вместе с А.И.Трейвишем Т.Г.Нефедовой были учтены оценки социально-экономического состояния городов, основанные на так называемых «паспортах городов», регулярно заполняемых муниципалитетами для федеральной службы госстатистики.
Понятно,что главная трудность здесь в том, чтобы из кучи формальных показателей выбрать значащие, хорошо объяснимые индикаторы. Ограничусь одним примером. Все мы худо-бедно чувствуем разницу между обустроенным и необустроенным городом, но чутье – не основание для сравнения. Однако ясно, что город без канализации и без телефонов – это вообще не город. Поэтому вполне содержательный показатель обустроенности города именно как города – это степень обеспеченности жилого фонда канализацией и квартирными телефонами.
Всего в России 1099 городов, их них учтены данные по 1074 городам. Чтобы вы могли оценить степень социально-экономической поляризации наших пространств – то есть «увидеть Россию» - читайте текст. Медленно. И не упустите возможность рассмотреть прилагаемые к статье карты.
А теперь откройте текст совсем иного жанра – эссе Т. и П. Клубковых,- кстати сказать, его сопровождают отличные гравюры с изображением типичных для русской провинции городских видов. Признаюсь, что именно из этой работы я узнала, что слово заштатный изначально было термином – так назывались города, которые некогда, согласно «Городовому положению» 1785 года, были штатными – то есть административными центрами уезда или губернии, а позже, в результате пересмотров состава и границ административных единиц империи, были выведены за штат – то есть утеряли прежний статус.
Русский провинциальный город сформировался к середине XIX века – тогда он и начинает мыслить себя не только в оппозиции столице, но и сам по себе. В эссе рассматриваются главные семиотически значимые места провинциального города – это вокзал, собор, каланча, базарная (торговая) площадь, городской сад (бульвар) и театр.
Авторы отмечают, что даже если в провинциальном городе есть несколько железнодорожных станций, то вокзалом будет называться только одна из них.
Собор – если он уцелел – нередко главная достопримечательность провинциального русского города и главный ориентир. Впрочем, собор может быть построен и в селе, и в монастыре – а вот типично городское сооружение, не встречающееся нигде более – это пожарная каланча. Базарная площадь – тоже обязательная принадлежность города как торгового центра, но в старину в большом городе была еще и сенная площадь, функционально эквивалентная современной автозаправке. Иногда площадь перед собором была одновременно и базарной .
Даже в современном провинциальном городе есть традиционные места для прогулок – это центральная улица, городской сад или бульвар, набережная. К началу первой мировой войны сады были в значительном числе провинциальных городов - например, в Калужской губернии они имелись в шести из десяти уездных и в двух из трех заштатных.
И совсем особая культурная роль отводится авторами феномену провинциального театра – в России первый публичный профессиональный театр появился, как известно, в Ярославле, то есть именно в провинции . Провинциальные актеры и актрисы, густо населяющие страницы русской литературы, провинциальная сцена и провинциальная публика, провинциальный пафос – все это рефлексы русской городской реальности.
О напряженной духовной жизни российской провинции можно многое узнать из источника, не упомянутого авторами – это мемуары русского философа, писателя и политического деятеля Федора Августовича Степуна « Бывшее и несбывшееся» (СПб, 1994). В них есть даже глава, которая называется «Провинция». Впрочем, культурному подъему российской провинции в начале ХХ века посвящены и многие другие страницы этих мемуаров:. недаром их автор объехал чуть ли не всю Российскую империю (а не одну лишь Россию!) с лекциями от «Бюро провинциальных лекторов» , организованном при «Обществе распространения технических знаний».
Перечитывая Степуна, думаешь, что к описанным Т.и П.Клубковыми провинциальным реалиям стоило бы добавить еще и мчащийся через российские просторы поезд – так замечательно он описан Степуном в главе «Вагоны России».
В заключение - поблагодарю своего давнишнего знакомца и отчасти коллегу В.Л.Каганского, вложившего много сил в составление «Анатомии провинции». Не пропустите и две его статьи в этом же номере «ОЗ».
