Чуть больше пятнадцати лет назад, 11 декабря1994 года, подразделения Министерства обороны России и внутренние войска состороны Северной Осетии, Ингушетии и Дагестана вошли на территорию Чечни. Задва дня до этого первый президент России Борис Ельцин подписал Указ «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженныхформирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушскогоконфликта» № 2166. В этом документе российская высшая власть давала своюинтерпретацию событий на Северном Кавказе, которые, с ее точки зрения,требовали незамедлительного вмешательства: «Совет Безопасности РоссийскойФедерации констатировал наличие незаконных вооруженных формирований,деятельность которых в течение продолжительного времени вызывает кровопролитие,уносит жизни и нарушает права граждан Российской Федерации в Чеченской Республикеи некоторых районах Северного Кавказа Российской Федерации. В соответствии счастью 5 статьи 13 Конституции Российской Федерации на территории Россиизапрещена и находится вне закона деятельность, направленная на нарушениецелостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства, созданиевооруженных формирований, разжигание национальной и религиозной розни».
Именно этот момент сталточной отсчета первой военной кампании против сепаратистского образованияЧеченской Республики Ичкерия, провозглашенного за три года до этого и успевшегоза это время стать главной головной болью страны-правопреемника СССР и членаядерного клуба. Военная кампанияфедерального центра против «мятежной республики» продлится до августа 1996года. Впоследствии это событие назовут «первой чеченской войной». Данное наименование(вызывающее много замечаний и претензий) станет доминирующим при рассмотрениисобытий 1994-1996 гг. на Северном Кавказе.
«Первая чеченская» станетсобытием, оказавшим (и до сих пор оказывающим) серьезное влияние как навнутреннюю, так и на внешнюю политику России. Что бы мы ни говорили онеобходимости и неизбежности силового воздействия на сепаратистскоеобразование, массовое применение армейских и полицейских подразделений внутристраны само по себе повышает градус ее «секьюритизации» во всех ее проявлениях(особенно, если все это накладывается на специфические отечественные традиции).
Первая чеченская кампаниястала на долгие годы определенным символом для националистических иисламистских сил не только на Северном Кавказе, но и в других российскихрегионах. Это блестяще иллюстрирует небольшой эпизод книги Алексея Малашенко иДмитрия Тренина «Время Юга»: «В 1995 г. авторам этой книги довелосьразговаривать с одним из лидеров татарской оппозиционной молодежной организации“Азатлык”. Беседа была очень дипломатичной и корректной. Однако в самом концеразговора, уже на лестнице, молодой и интеллигентный собеседник не сдержался:“Если бы у нас, татар, были горы и чеченский характер, мы бы России тожепоказали”». Не стал бы полностью исключать существенной корректировки современем взглядов «интеллигентного собеседника», упомянутого двумя уважаемымиисследователями. Вполне вероятно, что юношеский максимализм сменился с годамичиновничьим оппортунизмом. На Северном Кавказе мне приходилось не раз видетьподобную эволюцию, превращавшую вчерашних непримиримых русофобов во вполнеаккуратных чиновников республиканских администраций или журналистов газет,ангажированных властью. Однако проблема все равно остается, чеченский узел досих пор не распутан. Следовательно, есть серьезные основания для постоянной отсылкик декабрю 1994 года. Новые же поколения интеллигентных собеседников вкупе сосвоим юношеским максимализмом имеют намного меньше социальных и культурныхсвязей с «большой Россией» (а значит и интереса к ней, и понимания своих жесограждан иной национальности), чем это было в случае с татарским молодежным активистомили северокавказскими националистами начала-середины 1990-х гг.
Масштабное вооруженноепротивоборство на российской территории поставило немало вопросов вовзаимоотношениях России с внешним миром. Речь, конечно же, идет не только оботношениях между РФ и Западом. В своих мемуарах первый российский президентособо подчеркивает, что «чеченский вопрос» стал своеобразным «моментом истины»во взаимоотношениях Москвы с Вашингтоном и европейскими столицами. Однако в тойже мере эту оценку можно применить и к российско-турецким отношениям. Болеетого, именно первая чеченская кампания стала наиболее сложным испытанием их на прочностьпосле распада СССР. Чеченский вопрос был далеко не единственным, но важнымфактором в выстраивании отношений между Россией и ее соседями по СНГ и остальнойчасти ближнего зарубежья (если иметь в виду прибалтийские республики, которыеникогда в состав Содружества не входили).
Мы не будем навешиватьярлыки или осуждать оппонентов России на просторах бывшего СССР. Отметим лишь,что военные действия на Северном Кавказе изменили многие представления о новойРоссии, а также разрушили немало стереотипов. Россия перестала быть для многихнаших соседей образцом (такие представления укоренились после августа 1991года, когда российское руководство сыграло решающую роль в победе над ГКЧП). В Латвии, Литве и Эстонии после декабря 1994года заметно потускнел образ Бориса Ельцина, который и до этого, и посленебезосновательно считался одним из гарантов независимости государств Балтии. ВГрузии первая чеченская вызвала другие реакции. В личной беседе с авторомстатьи нынешний министр реинтеграции Грузии Темури Якобашвили (на момент нашейвстречи он был вице-президентом Фонда международных и стратегическихисследований) говорил, что подписание Хасавюртовских соглашений между Москвой иГрозным в августе 1996 года развеяло миф о непобедимости России, о ее непоколебимоймощи на Большом Кавказе. Хочется добавить, что далеко не всегда надо спешитьрасставаться со старыми представлениями. Ситуация Южной Осетии и Абхазииавгуста 2008 года это снова подтвердила.
И хотя после начала «первойчеченской» прошло 15 лет, ее проблематика все равно остается актуальной ишироко дискутируется как в России, так и за ее пределами. Это объясняетсяпросто: и сегодня, через 15 лет, проблема Чечни не кажется разрешенной. Что быни говорила официальная пропаганда о «стабилизации» и «укреплении властнойвертикали», - политическое насилие в этой республике является актуальнымвызовом. С одной стороны, мы видим отмену режима КТО (контртеррористическойоперации), открытие международного аэропорта с таможней и почти ежедневно слышимзаявления республиканских лидеров по поводу их лояльности Кремлю. С другой жестороны, мы столь же часто получаем сообщения о терактах и диверсиях (включаяиспользование террористов-смертников). При этом только по официальным данным (аони никогда не являются исчерпывающими), количество инцидентов с использованиемсилы после отмены КТО не только не уменьшилось, но и выросло.
Идеология антироссийскойборьбы за все эти годы существенно эволюционировала. Если в 1990-е гг. противМосквы выступали сторонники создания светского национального государства внероссийского политико-правового пространства, то к концу «нулевых» РФ стоитперед лицом разрастания исламистской угрозы. Вот какие слова говорят сегодняте, кто под лозунгами «свободной Чечни» выступал против России 15 лет назад. Вдекларации о провозглашении «Кавказского Эмирата» (2007) его лидер Доку Умаров заявило ликвидации «Чеченской Республики Ичкерия», превращении ее в один из«вилайетов», а также «объявил вне закона… названия, которыми неверные разделяютмусульман… этнические, территориально-колониальные зоны под названием “Северокавказскиереспублики”».
В июле 2008 г. в прошломодин из идеологов чеченского сепаратизма, а ныне глава так называемой «службыинформации Эмирата Кавказ» Мовлади Удугов заявил: «У этого исламскогогосударства пока отсутствуют границы. Говорить о том, что мы хотим сегодня натерритории этих нескольких республик Северного Кавказа построить какой-тоанклав, неправильно. Нет, сегодня многие мусульмане, проживающие в Татарстане,Башкортостане, Бурятии, русские, принявшие ислам, из самых разных регионовРоссии, приносят присягу Доке (Умарову – С.М.) как законному руководителюмусульман».
Таким образом, исламизацияСеверного Кавказа видится идеологами так называемого «Эмирата» только какпредварительная цель. В августе 2009 года они даже объявили смертный приговородному из лидеров чеченского сепаратистского движения Ахмеду Закаеву, что говорито жестком разрыве этого экстремистского движения Северного Кавказа снационал-сепаратизмом. То есть существенно меняется и характер, и географияпротивостояния. Если раньше политические экстремисты видели своей целью«освобождение Чечни», теперь они ставят своей целью пробуждение всего Кавказа.И даже больше. Наверное, правы те эксперты (Владимир Бобровников и другие),которые с фактами в руках показывают поверхностное знакомство организаторов«великих потрясений» с исламской теологией и даже с арабским языком. Но, скореевсего, глубокие познания экстремистам не слишком нужны. Они вступают не на путьбогословских упражнений, а на путь политической борьбы, а потому заботятся отом, как упаковать свою критику в фантики привлекательных идей. И их критика, ксожалению, базируется на несовершенстве российской системы управления СевернымКавказом (включающей и коррупцию, и непрофессионализм, и закрытость власти вцелом).
Но самое главное даже неэто. Можем ли мы сказать, что через 15 лет после начала первой чеченскойкампании «большая Россия» и Чечня стали ближе друг другу? Можем ли мы считать,что задача, заявленная властью в 1994 году как «наведение конституционногопорядка», выполнена? Готовы ли мы к тому, чтобы видеть в чеченцах обычныхроссийских граждан, и готовы ли чеченцы к тому, чтобы рассматривать себя в этомже качестве? Думаю, что ответы на эти вопросы далеко не так однозначны, какмногим бы хотелось. И дело не только в том, что многие из вчерашнихсепаратистов перешли под российский флаг, и теперь играют другие политическиероли. В конце концов, процесс национального примирения часто требует такой«смены ролей» Проблема в том, что нынешняя администрация Чечни сохраняетзначительную степень политической и правовой автономии от федеральной власти. Ине просто сохраняет, а стремится ее приумножить. И такая система поддерживаетсяМосквой, которая, похоже, давно смирилась с «ценой вопроса» контроля надЧечней. Слово «контроль» в этой конструкции ключевое. Именно поиски схем«контроля» вместо интеграционных проектов отличали российскую политику начеченском (и вообще северокавказском) направлении.
Наверное, сегодня серьезного исследователя вряд лиудовлетворит представление о взаимоотношениях России и Чечни как«пятисотлетней» перманентной борьбе. С начала 1990-х гг. стало правиломхорошего тона апеллировать (где надо, а чаще - где не надо) к историиКавказской войны как к паттерну для чеченских кампаний 1994 и 1999 годов. Приэтом игнорируются такие очевидные факты, что чеченцы в годы Кавказской войнывовсе не были «самым неудобным» или каким-то исключительным народом дляРоссийской империи. Активное включение чеченцев в войну началось только в 40-егг. XIX-го столетия - первопроходцами же были народыДагестана. Имамами Дагестана и Чечни были тоже не чеченцы (харизматическийШамиль был аварцем). На Западном же Кавказе сопротивление российской властипродолжалось и вовсе до 1864 года (аул Гуниб был уже 5 лет как взят). И именноадыгские народы в гораздо большей степени были вовлечены в процесс такназываемого «махаджирства» (выезда на территорию тогдашней Оттоманской Порты).
Однако радикальные по меркам ХIX века дагестанцы устами Расула Гамзатова выдвинулиформулу: «Дагестан добровольно в состав России не входил, и добровольно из неене выйдет». Именно Дагестан в начале 1990-х гг. стал единственной республикойроссийского Кавказа, которая не принимала декларации о суверенитете (дажеСеверная Осетия была вовлечена в пресловутый «парад суверенитетов). Да иЗападный Кавказ с многочисленным адыгским «миром» в постсоветский период неповторил опыта «ичкерийской революции».
Зачем нам понадобились подобные экскурсы? Онипоказывают: в политике никаких констант не бывает, как не бывает «верных»России народов и народов имманентно «антироссийских». Поведение той или инойполитической элиты (чеченская элита здесь не является исключением) диктуетсяконкретной политической конъюнктурой, актуальными внешнеполитическимираскладами, а не данными навек «ментальными кодами» и «цивилизационнымиособенностями». В 1866 году абхазы подняли восстание против Российской империи,которое было жестко подавлено не без помощи грузинского офицерства, служившеготогда Санкт-Петербургу. Сегодня Грузия является наиболее жестким оппонентом РФна постсоветском пространстве, а Абхазия существует во многом благодаряподдержке России. Примордиальные схемы хороши лишь для расистских илинационалистических трудов, но не для понимания перспектив чеченского (равно каки любого другого) сепаратизма как явления.
«Чеченский вопрос» новейшего времени (так же, как идругие этнополитические конфликты на постсоветском пространстве) сталследствием обвального и плохо подготовленного (с правовой точки зрения) распадаСССР и формирования на его основе новых наций-государств. В этой связи искренневерить, что такой распад пройдет по границам союзных республик (нарисованным необщественным мнением, а волей партийных чиновников) мог только неисправимыйоптимист. «Бунт автономий», начавшийся в конце 1980-х гг., привел после распадаСоюза ССР к разным результатам. С одной стороны здесь были Карабах, Чечня иАбхазия, Горный Бадахшан, а с другой - Татарстан, Башкирия, Крым или Аджария.
В начале 1990-х гг. в Чечне к власти пришли сторонникисветского этнического национализма, создания независимого от РФ национальногогосударства. Реализация этого проекта не увенчалась успехом, посколькуспровоцировала внутреннюю нестабильность и гражданские конфликты, захлестнувшиереспублику задолго до декабря 1994 года. Однако Москва не смогла полностьювоспользоваться провалом сепаратистского проекта с тем, чтобы сделать процессинкорпорирования Чечни необратимым.
За весь постсоветский период Москва испробовала многоспособов организации взаимодействия с Чечней. Россия дважды фактически уходилаиз Чечни (в 1991-1994 и в 1996-1999), оставляя республику без руля и ветрил.Этот аутизм затем компенсировался массированным применением военной силы (чтохотя и было оправдано по отношению к радикалам, но не могло быть эффективным средствомв «замирении республики»). В конце концов, Москва прибегла к тому жеполитическому аутизму, только в модифицированном виде. Федеральный центрминимизировал свое присутствие в республике, передав ее в оперативноеуправление внешне лояльным Москве элитам. После многих лет сепаратистской Чечнии двух военных кампаний Грозный и Москва установили свой статус-кво: минимумвмешательства со стороны центра и высокая степень неформальной автономии республиканской власти. РоссийскаяФедерация, по сути, поставила внешний контроль над территорией выше, чем ееполноценную интеграцию в общероссийское пространство. Впрочем, наличие такогопространства (равно как и российского проекта вместо квазисоветских симулякров)- это отдельный большой вопрос, выходящий за рамки нашей статьи.
