Трудно - или, по крайней мере, немного неловко - писать о 5 декабря 1965 года, по определению не имея ничего общего с событием сорокалетней давности: автору столько просто ещё не исполнилось.
Но ниже речь пойдёт как раз о современности. О связи того, что называют российским правозащитным движением, с теми событиями шестидесятых-восьмидесятых, с диссидентами советскими. Хотя в 1965-м даже слов таких - "диссидент" и "правозащитник" - тоже не было.
В течение двадцати лет основной, хоть и не единственной, темой "повестки дня" советских диссидентов были проводимые государством индивидуальные политические репрессии. Сохранялся и заложенный Александром Есениным-Вольпиным пафос "гражданского обращения" 1965 года - "соблюдайте свои законы".
Сначала мы видим рост и развитие по всем направлениям. И по гуманитарному: от сбора по трёшке на помощь мордовским сидельцам и их близким - к солженицынскому Общественному фонду помощи политзаключённым и членам их семей. И в общественных объединениях: через Инициативную группу защиты прав человека - к Хельсинкскому движению. И в "самиздате": от составленной Александром Гинзбургом "Белой книги по делу Синявского и Даниэля" и "Моих показаний" Анатолия Марченко - к "Хронике текущих событий". Список можно продолжить. И всё это - несмотря на "внимание" органов КГБ и репрессии.
Но в начале восьмидесятых всё, казалось, было задушено. В 1982 г. приостановлена деятельность Хельсинкской группы, а в 1983 г. очередные аресты прекратили издание "Хроники" и легальную деятельность "Фонда".
Но нельзя отнести это исключительно на счёт ужесточения репрессивной политики государства. Изменилась сама общественная атмосфера вокруг диссидентского движения. Автору, в этом не присутствовавшему и не участвовавшему, остаётся присоединиться к тезису, не раз высказанному в статьях Александра Даниэля: диссиденты (они же - правозащитники) на самом деле выполнили свои задачи, исчерпали себя.
Их идеи прочно вошли в советский контекст как альтернатива официозу - пусть и маргинальная, но единственная. Так, если "до 1965 года" тема политических репрессий не обсуждалась потому, что "этого не может быть!", то пятнадцать лет спустя об этом не говорили потому, что "кто же этого не знает?"
*****
События со второй половины восьмидесятых и до 1991 года - наглядная иллюстрация того, как (совсем по классику!) "идея, овладевшая массами, становится материальной силой". Люди, не связанные лично и непосредственно с советским правозащитным движением, действовали, будучи вдохновлены его духом и идеями.
Правда, тогда же подтвердилась и мысль Григория Соломоновича Померанца, высказанная около 1980 года в статье "Акафист пошлости": что эта самая "овладевшая массами идея" неминуемо оказывается упрощена, текст отрывается от смысла, а буква - от духа. И мы видим это, в частности, в современном стереотипном восприятии слов "правозащитник" и "демократ". Так что вопрос о преемственности современных "демократов" и "правозащитников" по отношению к диссидентам советским - это именно вопрос, который стоит себе задать.
Теперь, начиная с Перестройки, у "новых правозащитников" - сначала у советских, а потом и у российских - сложилась совсем иная повестка дня. Индивидуальные политические репрессии стоят в ней отнюдь не на первой позиции. Напротив, едва ли не основной проблемой стали массовые нарушения прав человека в зонах вооружённых конфликтов и всё то, что эти конфликты сопровождает, - беженцы, этническая дискриминация и так далее. Хотя, будь на моём месте кто-то другой, он, возможно, назвал бы другую тему - милицейский беспредел, положение в "закрытых структурах" - в армии и «на зоне". В своё оправдание замечу, что и первое, и представленное в этот понедельник второе издание книги выходят во время чеченской войны - первой ли, второй ли.
Нечёткость определения современного правозащитного движения видна и у тех, кто ему симпатизировал и отождествлял себя с ним (это было модно в первой половине 1990-х), и у тех, кто высказывается, мягко выражаясь, инвективно. В упоминавшейся выше книге Александр Даниэль пишет о своём тёзке Есенине-Вольпине, что последний в советские годы не сливался с тем, что принято называть диссидентским, правозащитным движением. Причины такого дистанцирования в наши дни очевидны автору, который до последнего времени так и не понял, какой же смысл вкладывается в слово "правозащитник" как в существительное. Оно ведь, на самом деле, скорее похоже на прилагательное: правозащитник-адвокат (таких мало), правозащитник-чиновник (эти - депутаты, их помощники, просто клерки - почти вымерли), правозащитник-журналист. Что характерно, последние сами себя правозащитниками чаще всего не называют и, наверное, не ощущают.
*****
Так что позволю себе высказать сомнения: а почему, на каком, собственно, основании то, что теперь называют правозащитным движением, ведёт свою историю от диссидентов?
И если даже это так, то не завершили ли "постсоветские правозащитники", подобно советским диссидентам, свой "круг земной"? Может быть, отчуждение общества объясняется тем, что их миссия уже выполнена?
Можно назвать массу людей, которые из правозащитников советских стали правозащитниками постсоветскими - начиная с Андрея Дмитриевича Сахарова, его поездок в Нагорный Карабах в 1988-м, до Сергея Адамовича Ковалёва, Михаила Михайловича Молоствова, Юлия Андреевича Рыбакова, Валерия Васильевича Борщёва, Александра Павловича Лавута и других, работавших в Чечне. Но персональные пересечения не обязательно означают и вовсе не доказывают какую-либо преемственность.
А с другой стороны, ведь всё вокруг изменилось. И простое повторение внешних форм того правозащитного движения, без соответствия времени по сути, вряд ли означало бы это самое наследование. Ведь, как писал Наум Коржавин, "в жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили, самое страшное - это инерция стиля".
*****
Можно и должно усомниться во многом.
То, что право не стало нашей национальной идеей, - это самое мягкое определение. И что есть право сегодня?
Вот, например, призыв - "соблюдайте свои законы". А если сами законы - неправовые? Пример общеизвестный, но, может быть, слишком сильный: холокост в третьем рейхе осуществлялся вполне по законам. По расовым законам. А если у нас теперь таки примут новый закон об общественных организациях - мы что, тут же бросимся его исполнять?
И можно ли опираться на иные нормы права?
Вот, например, "Хроника текущих событий" в эпиграфе апеллировала к 19-й статье Всеобщей декларации прав человека.
И мы сегодня обращаемся и к нормам международного гуманитарного права, и к нормам Совета Европы, обращаемся в Страсбургский суд, в структуры ПАСЕ и ООН. У нас есть уже полученные в этом году - после пяти лет работы! - решения Страсбургского суда по Чечне. Другое дело, что эти апелляции столь же эффективны, как ссылки советских диссидентов на советское же законодательство, - то есть безрезультатны. И даже хуже. Вот прошедшая через ад Чернокозово и обратившаяся в Страсбург Зура Битиева была убита явившимся ночью "эскадроном смерти", убита вместе с семьёй - пощадили только совсем маленького ребёнка. Связанный скотчем, он так и лежал до утра в луже крови мёртвых родственников. И это только один такой случай из многих.
*****
И вот ещё одно сомнение. Сегодняшняя задача независимой общественности состоит отнюдь не в простом противостоянии власти, игнорирующей права человека и право как таковое. Нужно определить своё место между властью и террором - террором антигосударственным, но в той же или даже в большей степени игнорирующим право и самого человека. Террор этот - не выдумка власти, не провокация, но существенная и долговременная часть нашей реальности. Эта задача самоопределения действительно сложна: ведь так силён соблазн всё упростить и солидаризироваться с одной из сторон.
Впрочем, и тогда, сорок лет назад, власть предлагала людям бинарную оппозицию: либо ты с нами, либо ты против нас. Александр Сергеевич Есенин-Вольпин тогда изящно вышел из этого, доказав: "третье дано".
А наша современная задача отнюдь не решена. Сегодняшние российские правозащитники отнюдь ещё не сделали свою работу, не исчерпали себя. Наш марафон ещё продолжается.
*****
Высказанные сомнения вовсе не означают, что сам автор отрицает преемственность этих сорока лет. Просто она не может быть дана раз и навсегда, как по завещанию. Её нужно постоянно доказывать. И для нас, работающих сегодня, в равной степени было бы непростительно как предательство, так и самозванство.
