»Девушка рыдала, не смогла помочь»
Кирилл Ковальджи, поэт, писатель, критик
Его смерть застала меня в Кишиневе на практике, я был студентом Литинститута. Конечно, я такого потрясения или горя, как многие, не ощущал. Я родился в Румынии, детство мое было счастливым и без Cталина, точнее благодаря тому, что его в моей жизни тогда не было. А вот моя будущая жена, в которую я тогда был влюблен, очень плакала по нему. Она была безутешна, рыдала, словно Сталин был ей дороже отца, погибшего в начале войны. Тогда я и написал стихи «Девушка рыдала...» Я как бы спорил с Ниной, в которую был влюблен. Конечно, Нина была шокирована, упрекнула меня в жестокости, взгляде как бы со стороны. Стихи, разумеется, не годились для печати в ту пору, но и после ХХ-ого съезда не годились v но уже по другой причине...
Девушка рыдала, не смогла помочь:
Сталина не стало в мартовскую ночь.
Эхо облетело все края земли...
Выносили тело, в Мавзолей несли...
День пройдет, и сотый - странно ей - опять
засмеется кто-то, кто-то сможет спать,
и весна разбудит, двинет ледоход,
и цветенье будет - день пройдет, и год;
странно - завтра даже жизнь возьмет свое:
будет хлеб в продаже, хлеб - и для нее! Так. Пока
рыдала девушка без сил,
пекарь встал устало, тесто замесил,
не потупил взгляда, он-то не ослеп...
Мертвым слез не надо, людям нужен хлеб.
Честно говоря, меня ее реакция немного покоробила. Я, в отличие от нее, испытывал острый исторический интерес, думал: а что же будет дальше? Нечто похожее я пережил раньше, когда началась война, 22 июня. Это не эмоциональные ощущения, скорее предчувствие того, что произойдет какой-то сдвиг в истории. В Кишиневе особого горя тоже не ощущалось, любовью к Сталину там не пылали. Но, конечно, люди были ошеломлены, они не понимали, что будет дальше.
Не могу не признать, что масштаб личности Сталина на меня немало воздействовал. Этому человеку удавалось все, что он хотел. Для меня - это один из вождей-счастливчиков в истории, который дожил до глубокой старости на вершине славы. Поэтому его смерть была для меня значимым событием, я даже хотел попасть на похороны, но мне не удалось пробиться сквозь толпу.
Довольно забавный случай произошел за несколько дней до его смерти: я работал в газете, и редактор попросил меня написать стихотворение о нем. Оно было опубликовано в тот день, когда в прессе появились первые бюллетени о его болезни. То есть я, наверное, был последним, кто писал о нем при жизни. Это стихотворение я не помню.
«Звериное, жгучее любопытство»
Ирина Роднянская, литературный критик, член редколлегии "Нового мира", г. р. 1935
В то время я уже ощущала себя в разладе с окружающим миром. Сейчас многие говорят о тех свершениях, которые произошли благодаря Сталину, но все это для современника - полная чушь. Я считаю, что главный признак тоталитарного режима - невыносимая скука, тоска от помпезной пошлости. Все это я не выносила. Я чувствовала себя в диком раздвоении, потому что я не такая, как все. Эта смерть и быстрые перемены, за ней последовавшие, стали для меня освобождением души от этого раздвоения.
Когда Сталин умер, кроме звериного, жгучего любопытства, я ничего не ощутила. Собственно, это чувство и заставило меня попытаться пробиться к гробу. Я училась тогда в Библиотечном институте. В те дни несколько студентов погибло, по-моему, две девочки, а нас - меня и подругу v остановил конный патруль на Трубной площади. Мы попали в середину каре, откуда нас быстро убрали. Накануне, помню, я возвращалась из института и пыталась попасть на Сретенку. Я не могла пробиться сквозь толпу на Садовом кольце, которая шла на похороны. Конечно, я не плакала. Но смеяться в тот день было нельзя, могли замести. Один мой знакомый - доктор философских наук Стиркин - попался за то, что его случайно застали с девушкой за интимным занятием. Публично не делать печальные мины нельзя было.
«Прокофьев v человек, который внес огромный вклад в советское кино»
Геннадий Иванович Полока, 72 года, режиссер, актер, сценарист, продюсер
После сообщения о смерти Сталина во ВГИКе состоялось нечто вроде митинга. После этого ВГИК опустел - все студенты и преподаватели сообща двинулись в Дом Союзов. Когда мы дошли до Сретенских ворот, мы увидели грузовики, перегородившие проход. Мы решили пройти по Неглинке или по Петровке.
Внизу на площади было огромное скопление людей, давка. Крики оттуда доносились страшные, воющие. Некоторым людям повезло v военные, стоявшие на грузовиках, выдергивали их из толпы. Рождественка была перекрыта, и люди из нашей вгиковской колонны тогда ринулись на стены Рождественского монастыря, чтобы избежать столпотворения. Люди с помощью каких-то палок, транспарантов лезли наверх, чтобы выбраться потом через двор монастыря. Перебрался и я - как, сейчас не понятно. Я был в числе тех, кто добрался до Пушкинской. Вместе с несколькими вгиковцами, среди которых были уже известные тогда актеры Ларионова, Рыбников и другие, мы решили подойти к квартире Прокофьева, чтобы положить цветы (Прокофьев умер в тот же день, что и Сталин v «Полит.ру»). Сейчас говорят, что о смерти Прокофьева нигде не сообщалось. На самом деле это было не так. Некролог в газетах напечатали v правда, на последних страницах.
К несчастью, проезд художественного театра также был перекрыт, и пройти нам не удалось. Попасть в консерваторию даже в следующие дни было затруднительно, однако впоследствии мы дозвонились туда из ВГИКа.
Приблизившись к Площади Революции, мы увидели, что и там пройти невозможно. Некоторые отчаянные люди лезли по крышам, карабкались по водосточным трубам. Мы все время двигались вокруг площади, ждали прорывов. Ночью нахлынули люди с вокзалов, приехавшие проститься со Сталиным из провинции. Говорят, поезда в те дни были переполнены v люди ехали чуть ли не на крышах.
В Колонный зал мы так и не попали. Площадь Революции была запружена толпами рыдающих людей. Многие стояли в распахнутых шинелях, чтобы были видны ордена. Война закончилась восемь лет назад, однако военные традиции еще продолжались. Фронтовики до сих пор вели себя, как победители -- иногда стреляли, устраивали бучу в ресторанах. У нас во ВГИКе полкурса были участниками войны.
Стояли в толпе на площади и мы. Многие не выдерживали и падали в обморок, были и обмороженные. Пришли на похороны многие иностранцы: из демократических стран, китайцев в синих пальто. Все очень замерзли, и когда открылось метро, внутри тоже образовалась давка, вновь были трагедии.
После похорон в институте занятий не было. Все ходили по коридорам и обменивались впечатлениями. Многие из наших пострадали. Некоторые мастерские вывесили листки, в которых клялись быть верными советскому искусству и лично Сталину. Десятого марта Лев Кулишов произнес взволнованную речь о Прокофьеве, назвав его человеком, который внес огромный вклад в советское кино. Смерть Прокофьева, в целом, осталась незамеченной. Однако мы понимали, что умер великий композитор.
«Мы смеялись над этими дураками»
Марина Шторх, педагог, дочь философа Густава Шпета, расстрелянного в 1937 году.
В нашей семье испытывали удовлетворение и радость. Мы жили в Брюсовом переулке и смотрели из окна на толпу, которая ломилась на похороны. Конечно, мы смеялись над этими дураками. Они лезли через крыши, спускались по водосточной трубе, которая в один прекрасный момент рухнула. Мы пытались им кричать, чтобы обошли вокруг, но бесполезно. Видели, как людей поливали холодной водой, чтобы как-то охладить их пыл. Мы же - только радовались. Конечно, думали о том, что будет дальше, но понимали, что хуже быть не может.
