На экране – стол с зелёной лампой на зелёном сукне. Тонкий тихий хрипловатый голос. Немолодой интеллигентный человек, в очках, сутулый, с тонкими руками, говорит, сдержанно жестикулируя. Говорит хорошо о хороших людях. "Хорошо" – не потому что "...или ничего". Хотя повод невесёлый – в тот день умер Алик, Александр Ильич Гинзбург. Из-за кадра вопросы задаёт корреспондент НТВ Елена Курляндцева. Журналистская «бестактность» вопросов – об Алике и о диссидентах вообще – объяснима: из многочасовой записи придётся нарезать минутный сюжет в сегодняшние новости. Нужны простые и понятные зрителям ответы. А он говорит об этих людях, об ушедшем Алике и о Татьяне Великановой, которой тоже осталось совсем немного. Человек в кадре – Свет, Феликс Григорьевич Светов. Получилось так, что теперь мы примеряем сказанное им и к нему самому, – ведь и он ушёл от нас осенью того 2002 года.
Но почему от этого пятнадцатиминутного отрывка плёнки у собравшихся в зале остаётся ощущение света?..
В четверг, 25 мая 2006 года, в зале "Мемориала" была представлена книга Феликса Светова "Опыт биографии" (М.: Общество "Мемориал"; Издательство "Звенья", 2006).
Название подчёркнуто скромное и безыскусное, хотя какой тут "опыт" – "биография!" Сначала – "шестидесятник", один из ведущих "новомирских" критиков команды Твардовского. Потом – диссидент, автор книг, ходивших в самиздате. Его пытались "прорабатывать", в 1980-м исключили из Союза писателей, в 1985-м посадили...
Только вот об этом ли книга?
Впервые "Опыт биографии" вышел во Франции, в издательстве YMCA-Press, в 1985 году – Феликс тогда сидел в московской тюрьме. Январём 1981 года датировано авторское предуведомление, озаглавленное "Десять лет спустя". Все семидесятые книга бытовала в самиздате – ведь "Опыт..." датирован: "май 1971 – февраль 1972".
Так что после написания книги у Феликса Григорьевича оставалось ещё три десятка лет и не одна жизнь – он прожил, кроме этого, жизнь диссидента, жизнь зэка и ещё полтора десятка лет свободы.
В "Опыте..." этого вроде бы нет – быть не может. Так может быть – не надо о книге? Но...
...Помнится, в школе нам объясняли, будто Лев Николаевич Толстой задумывал начать одну свою книгу возвращением седого, как лунь, старика из Сибири. Много он работал над этим романом, как нам говорили – о декабристах, и в результате сильно не дотянул до 1825 года. Потому что – зачем? Дальше и так ясно. Интересно другое – "откуда"?
"Опыт биографии", кроме собственно авторского жизнеописания, содержит много иных, более глубоких пластов. Как заметил Александр Даниэль, соавтор сорокастраничных примечаний к книге, "эта книжка, как слоеный пирог, хотя при чтении кажется совершенно цельной. Это биография еще молодого человека – автору было 44 года. Это и опыт целого поколения. Это и опыт участника литературного процесса шестидесятых – свидетеля, аналитика и критика в некоем более широком смысле, чем просто обозначение профессии. Еще один пласт – судьбы поколения родителей, по Коржавину – "комиссаров 20-х годов". Автор ищет себя, осмысляя опыт отца, Цви Фридлянда, историка-марксиста. Это поколение было выкошено в середине тридцатых... А за фигурой отца – тени тех, на кого оглядывались "комиссары 20-х", персонажи Великой Французской революции, – они тоже герои "Опыта биографии".
Истоки настоящего в прошлом, и сравнение книги Феликса Светова с романом Толстого кажется соблазнительным. С той разницей, что "Войну и мир" писал не Пьер Безухов, а это таки автобиография.
Есть и ещё разница. Толстой создавал свой роман во второй половине XIX века, зная продолжение. Феликс своего продолжения не знал. Или всё-таки отчасти знал? Не только когда запускал уже ходивший в самиздате "Опыт биографии" в тамиздат. Ведь "Десять лет спустя", в предисловии, он сверял книгу с прошедшим и не раскаивался, не отрекался.
Хотя никаким пьедесталом "Опыт..." стать не мог. Александр Даниэль назвал "Опыт..." романом воспитания – причём свидетельствую, что совершенно независимо от выпустившего накануне рецензию Андрея Немзера. По словам Натальи Садомской, "это замечательная книга, потому что в ней нет никакого ретроспективного приукрашивания, никакой телеологии – мол, "я родился, чтобы стать диссидентом". Сейчас появилось много воспоминаний, в том числе диссидентских, но есть одна струна в книге Света, которая ее очень выделяет. Это проходящее через всю книгу чувство вины и стыда".
Но всё равно – впереди были ещё две жизни...
И вот вопрос: так ли они были неизбежны? Так ли неизбежно и предсказуемо наступившее будущее? Арест и осуждение, пожалуй, да. Но свобода? И новое наступающее удушье, которое он тоже застал?
Тут встаёт вопрос о главном. О том, какой был и есть смысл – и книги, и самого Феликса Светова – в этом нашем наступившем будущем? И теперь, когда Феликса нет, но переиздана книга. И в те годы, когда книги не было, но сам он был среди нас.
Я познакомился с ним как раз тогда, когда его "героическое время", казалось бы, ушло, стало временем прошедшим. Ну, да – замечательный, с неподражаемым "понимаешь, старичок", собеседник и собутыльник. И рассказчик, застольные байки которого потом с радостью узнавались в текстах печатных...
Ведь именно Феликсу Светову посвящена песня Булата Окуджавы "Возьмёмся за руки, друзья..."
Но откуда же тогда почтение и едва ли не страх перед этим обаятельным человеком?
Нет, он не был тем, кто "знает, как надо". Но как передать это ощущение, когда находишься рядом с человеком чести?
Один известный ныне литератор был преисполнен почтением к своему великому современнику – Поэту. Потому что у него, литератора, тексты только на первый, невнимательный взгляд читателя казались естественными и лёгкими, а на самом деле каждое слово давалось трудом и сомнениями. А Поэт – он был лёгок и естественен. Впрочем, может быть, это тоже только казалось...
Так вот, у Феликса был безупречный вкус, безошибочное чутьё, такт... как ещё сказать? Причём речь тут отнюдь не о текстах. При нём было боязно сфальшивить.
У них был безошибочный слух на фальшивую ноту.
Татьяна Михайловна просто прекращала разговор.
А тот же самый Гинзбург на попытку обращения официального, по имени-отчеству – Александр Ильич, отвечал картавя: "Вот именно! Ильич! Ильич!.."
Что же до Феликса Светова, это его внутреннее свойство чувствовалось и когда книга писалась, только что была написана. Не случайно же в начале 70-х, в том самом "ближайшем будущем" своей биографии, после написания книги, он оказался вместе с Татьяной Великановой в собрании очень немногих людей, где принимали решение о судьбе "Хроники текущих событий"...
Прошло много лет, наступило будущее – уже не ближайшее. Будущее непредсказуемое и непредвиденное.
Так вот, для "мемориальцев" Феликс был именно тем человеком чести, мнение которого было важно. Компания, разумеется, тоже. Но прежде всего – присутствие и понимание. И теперь, может быть, ещё важнее…
Времена вновь изменились, наступило другое будущее, если угодно, "футурум цвай". Время, о котором ничего не знал бы ни Пьер, ни Лев Николаевич... Тоже для многих из нас неожиданное. Как бы назвать эту форму глагола... "прошлое в будущем", что ли? Бывает такое?
И в этом времени его нет с нами. Как нет Александра Гинзбурга и Татьяны Великановой. Как писал Давид Самойлов, "нету их – и всё разрешено". Неважная замена и слабое утешение в том, что остались тексты. Теперь вот вышла эта книга. Книга, в которой – путь Феликса Светова к глубине, поиск и обретение себя.
Потому что "Свет во тьме светит..."
