В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
А.С. Пушкин – на Н.М. Карамзина
Больше года назад я писал на «Полит.ру» о неизбежности роста цен там, где осуществляются национальные проекты – в строительстве, сельском хозяйстве; в меньшей степени – здравоохранении и образовании. Средства, которые доходят до производителей продукции и услуг, приводят к некоторому росту предложения, но, поскольку между производителем и конечным потребителем существует ряд посреднических структур (неважно, государственных или частных, «силовых» или «финансово-торговых»), постольку их доходы возрастают многократно, увеличивая и спрос. В конечном счёте рост спроса оказывается существенно выше предложения, что, естественно, ведёт к росту цен. Собственно, в этом и заключается один из «эффектов тромба»: при определённой институциональной структуре увеличение государственных инвестиций может привести только к росту диспропорций в экономической системе.
Сменившееся правительство продолжает двигаться прежним курсом, да ещё и в предвыборный период, так что дальнейшие аналогичные результаты не заставят себя долго ждать. Собственно, уже сейчас в региональных столицах, Москве и Петербурге цены на ВСЕ продукты и услуги выше, чем в большинстве европейских стран, в то время как уровень оплаты труда как в бюджетной сфере, так и в большинстве отраслей материального производства уступает европейской в разы, а где-то и в порядки. Примерно понятно, чего следует ожидать в течение ближайших двух-трёх лет: повышение зарплаты и пенсий – рост цен – ввод новых производственных мощностей, рассчитанных на хорошую конъюнктуру и сравнительно низкие издержки производства – недостаток совокупного спроса и повышение издержек вследствие роста реального курса рубля – кризис перепроизводства; о дальнейшем повышении благосостояния народа придётся забыть на несколько лет. Предотвратить такое развитие событий при сложившейся политической структуре невозможно; собственно, сомнительно даже сколько-нибудь широкое общественное обсуждение такой печальной ситуации: если уж учёные экономисты, наряду с макро- и микроуровнем на полном серьёзе обсуждают поведение экономических субъектов на наноуровне[1], то Н.С. Хрущёв с его прививкой кукурузы СССР может спать спокойно – у него более чем достойные последователи.
С другой стороны, для многих исследователей, работающих в области общественных наук, стало уже очевидно, что российская экономика развивается внутри каких-то особых институциональных рамок, которые затрудняют частную инициативу, инновации, инвестирование, функционирование финансовых рынков – всё то, на чем держится «нормальный» капитализм. По-видимому, первыми об этом стали говорить О. Бессонова и С. Кирдина[2]. В этом году вышла работа известного социолога Симона Кордонского, показывающая, что в России и деньги – не деньги, а свидетельства возможности получения положенного по социальному статусу пайка, и частные компании вовсе не частные, а одна из социальных личин государства, и многое другое[3].
Почему логика С. Кордонского непременно должна была привести его к отрицанию самого существования российской экономики, я уже писал (См. Интеллигенция и предпринимательство, Политическая польза от экономического кризиса), и спорить далее с ним по этому поводу мне не хочется. Тем более что в определении ближайшего вектора социального движения уважаемый коллега оказался прав: восстановление ведомств под видом объединённых госкорпораций идёт полным ходом, российская экономика всё более «огосударствливается». Однако – что дальше? В логике Кордонского «от депрессий к репрессиям» для того, чтобы ресурсное государство вошло в очередную фазу своего расцвета, оказываются востребованы две вещи – очередная «национальная идея» и усиление репрессий. При этом стоит оговориться, что речь идёт именно о государственных, централизованных репрессиях, поскольку в периоды ослабления государства (депрессии) репрессий может быть гораздо больше, но они осуществляются «в частном порядке», поэтому в общественном мнении воспринимаются не как «репрессии», но как «разгул преступности».
И здесь С. Кордонский опять оказался прав в своём диагнозе: количество «посадок» и уголовных дел против крупных предпринимателей, мэров, чиновников в последние годы существенно увеличилось. При этом для меня даже более показательным, чем «дело Ходорковского», является недавнее дело депутатов Тверской городской думы, которых признали виновными в повышении тарифов ЖКХ по «предварительному сговору» с заинтересованными бизнесменами. Последние якобы «проплатили» нужные им законодательные решения. Интересно, если бы в Москве прокуроры обладали такой же смелостью и принципиальностью, как в Твери, как быстро деятельность Государственной Думы России оказалась бы полностью парализованной? И опять-таки, стоит отметить, что столь нетривиальное тверское начинание почему-то не вызвало общероссийской дискуссии о взаимоотношениях прокуратуры, судебной, представительной власти и механизмах лоббизма.
Таким образом, дело за немногим – осталось найти «национальную идею», и можно будет констатировать возврат «ресурсного государства». И – самое, на мой взгляд, интересное – если всё это получится, то С. Кордонский окажется прав и по главному тезису, ранее мной оспоренному: такое ресурсное государство действительно не будет иметь ничего общего с капиталистической экономикой.
В действительности «ресурсное государство» хорошо известно тем исследователям, которые занимаются дорыночными формами хозяйства: это обычное РАБОВЛАДЕНИЕ. Для того чтобы последнее стало доминирующим хозяйственным укладом, как раз и необходимо:
Собственно, об этом писал ещё В. Ойкен[4], указывая, что экономические порядки сталинской России и гитлеровской (а также послевоенной) Германии были гораздо ближе к экономике древнего Египта, чем к порядку «свободной конкуренции». Действительно, в случае рабовладельческих государств центральную роль играли «общественные фонды», в которые поступали и трудовые, и земельные, и продовольственные «ресурсы», которые и распределялись соответственно социальным статусам. Рынок здесь был всего лишь дополнением; основным же механизмом, совмещавшим производство и потребление, было РАСПРЕДЕЛЕНИЕ. При этом рабовладение вполне совместимо с политической демократией, как показывает опыт Древней Греции и Рима, правда, демократия эта распространяется на весьма ограниченный круг людей, защищаемых судебной и исполнительной властью, в отличие от огромного большинства населения.
Эффективность рабовладения по большей части недооценивается. Это, в свою очередь, связано со специфической гипотезой о связи высоты мотивов человеческого поведения с его производительностью: предполагается, что раб трудится плохо, потому как он не заинтересован в результатах своего труда; крестьянину уже остаётся чуть больше, поэтому он трудится лучше; свободный и юридически равный капиталисту наёмный работник вкладывает в процесс труда все свои силы. В обществе равных возможностей, если прилежно трудиться, можно разбогатеть, что стимулирует эффективный производительный труд.
К сожалению, эта оптимистическая и весьма гуманистическая гипотеза неверна. Решающую роль играет не высота, но СИЛА мотивов. Страх, голод, боль являются не менее стимулирующими, чем жадность или честолюбие. Сталинские репрессии и людоедство стимулировали напряжённый производительный труд. И наоборот, защищённость, сравнительная обеспеченность трудящихся, характерная для «общества развитого социализма», способствовали застою и уходу большой части трудовой инициативы в теневую экономику.
Иногда выдвигаются аргументы, что рабовладение несовместимо с научно-техническим прогрессом. Отчего же? Вполне совместимо, как показывает опыт функционирования сталинских «шарашек». Главное здесь, чтобы учёные, прошедшие необходимый жёсткий фильтр системы образования, оказывались среди «рабовладельческой элиты», обладая соответствующим корпоративным сознанием принадлежности к «высшей касте». Увеличение государственных преференций, в форме ли «национальных проектов» или «наукоградов», или «особых зон» наряду с ужесточением репрессий против политиков и бизнесменов будет восприниматься общественностью как справедливое – во всех российских НИИ соскучились по государственному заказу. И эта форма взаимодействия науки с обществом понятна, в отличие от всё никак не выстраивающихся связей науки с бизнесом.
Страх – вот настоящий двигатель этой системы. И репрессии – её необходимая часть, как и воссоздание «партхозактива». Ослабление страха в 60-80-е годы прошлого века, переход к «холодной гражданской войне» в 90-ые сильно подорвали стимулы производительного поведения. В нынешнем веке появились уже и сбережения, и инвестиции, и «нормальные» российские капиталисты средней руки. Однако российский бизнес-истеблишмент, а вместе с ним и российская власть по-прежнему живут в другой логике, и эта последняя обеспечивает те рамочные институциональные эффекты, подобные росту цен на продовольствие, с описания которых начинается эта статья. Рабовладение В ПРИНЦИПЕ НЕСОВМЕСТИМО СО СНИЖЕНИЕМ СОЦИАЛЬНОЙ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ. Поэтому рост цен на продовольствие (как и вообще на товары первой необходимости) является НЕОБХОДИМЫМ СЛЕДСТВИЕМ данного общественного устройства. А правительственным борцам с ценами надо было бы начинать с себя…
Впрочем, если С. Кордонский окажется прав, и ресурсное государство восстановится в России в полной мере, можно будет прогнозировать крах ещё одного национального проекта. Основная проблема любого рабовладельческого строя – это падающая пропорция между рабовладельцами и рабами. Если количество первых вследствие хорошего питания и соблюдения «прав человека» неумолимо растёт, то рабы размножаются плохо: этому способствует и низкая продолжительность жизни, и высокая смертность, и плохие санитарно-гигиенические условия… Поэтому об улучшении демографии придётся забыть. Надолго.
[1] См., например: vak.ed.gov.ru/announcements/economich/RusskovaEG.doc. Или работы одного из «родоначальников» термина наноэкономика применительно к России Г.Б. Клейнера: http://www.viperson.ru/wind.php?ID=199464&soch=1, www.vestnik.vsu.ru/pdf/econ/2004/02/kleiner.pdf.
[2] См., например: Бессонова О. Раздаток: институциональная теория хозяйственного развития России. – Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 1999; Кирдина С. Институциональные матрицы и развитие России. – Новосибирск: ИЭиОПП СО РАН, 2001.
[3] Кордонский С. Ресурсное государство. М.: REGNUM, 2007.
[4] Ойкен В. Основные принципы экономической политики. М.: Прогресс, 1995. См.: гл. VI-VIII.
