540 лет назад в русской истории состоялось свое собственное 14 июля – событие, не менее значительное, нежели пресловутое взятие Бастилии, однако лишенное наполняющей последнее фарсовой составляющей и не в пример более кровавое.
В этот день в 1471 г. отборное московское войско под командованием князя Данилы Дмитриевича Холмского и боярина Федора Давыдовича Хромого (родственника предкам А. С. Пушкина) нанесло на берегу реки Шелони сокрушительное поражение численно превосходящим силам Великого Новгорода, руководимым посадником Василием Казимиром и Дмитрием Борецким (сыном знаменитой Марфы-Посадницы). Поражение оказалось роковым для всей новгородской государственности. Впрочем, в тот момент этого не осознали даже сами побежденные, понявшие, однако, что данную войну они все-таки проиграли, и дальнейшее военное противодействие Москве бесперспективно.
В ту кампанию новгородцам не повезло ни разу. 24 июня Холмский взял Руссу, после чего князь двинулся на запад, дабы соединиться с псковскими союзниками, однако у села Коростень вынужден был сразиться с новгородским войском, прибывшим водой и высадившимся на берег. Холмский победил, его воины «многих избиша, а иных руками изымаша, тем же изниманным самим меж себя повелеша носы и губы и уши резати и отпускаху их назад к Новоугороду» – и так далее и тому подобное, в духе тогдашнего гуманизма. Буквально в тот же или на следующий день Холмский разгромил еще одну новгородскую рать, также прибывшую на судах и высадившуюся у него в тылу возле Руссы. И здесь Москва победила. После чего Иван Третий направил своего лучшего полководца к Шелони – на помощь псковским войскам Василия Федоровича Шуйского, вторгшимся в новгородские пределы и усиленно таковые разорявшим. Именно против них, как стало известно, выдвинулись основные силы новгородцев.
В итоге, главное сражение произошло у впадения в Шелонь ее притока – речки Дрянь: новгородские силы, имевшие, по всей видимости, кратное превосходство в численности, в виду врага стали форсировать эти водные преграды, были энергично контратакованы, потеряли управление и обратились в бегство, понеся огромные потери.
Неудачно складывались для Новгорода и обстоятельства на других направлениях: городок Демон был осажден войском князя Михаила Андреевича Верейского и капитулировал, а 27 июля соединенные устюжско-вятские силы нанесли на Северной Двине поражение новгородцам, руководимым князем Василием Васильевичем Гребенкой Шуйским, отступившим затем в Холмогоры. Так независимые Вятская и Псковская республики стали деятельными союзниками Москвы в деле удушения независимости новгородской – вскоре им за это воздастся: Вятка будет разорена московскими войсками и присоединена к Московскому государству уже в 1489 г., тогда как последнюю точку в истории псковской независимости поставит сын Ивана Великого – Василий III в 1510 г.
Впрочем, как псковская, так и новгородская независимости были ликвидированы Москвой не в один день – в обоих случаях имел место длительный процесс, в котором Великое Княжество Московское сыграло своим сильнейшим козырем: умением обеспечить долговременную преемственность целеполагания. Понятно, что решающие события в этом случае просто обязаны сконцентрироваться в период правления самого яркого по этой части князя – настоящего гения политического целеполагания Ивана III.
Величие этого уникального политика мы задним числом видим даже в выборе момента для решительного натиска на Новгород – лишь к концу 1469 г. были урегулированы отношения с Казанью, а уже к 1472 г. вновь обострились, вплоть до серьезнейшего военного столкновения, отношения с Большой Ордой. Столь же единственно-оптимальным с точки зрения интересов Москвы видится из сегодняшнего дня и неторопливая постепенность наращивания притязаний Ивана Великого – казалось бы, имевшего все возможности сразу же после Шелони упразднить новгородскую государственность вовсе, однако сделавшему этот последний шаг лишь в 1478 г.
Вообще же, смысл этого события, кульминации, как ни крути, того, что принято называть «собиранием русских земель вокруг Москвы», гораздо сложнее, чем кажется с ходу, – как, впрочем, и смысл самого этого «собирания». Александр Александрович Зимин в одной из своих монографий заметил, что привычная этикетка, объясняющая выбор Москвы в качестве центра этой кристаллизации ее, Москвы выгодным экономико-географическим положением, не соответствует действительности. И в экономическом, и в оборонном отношении расположение Москвы, удаленной как от основных торговых путей, так и от серьезных естественных убежищ, было довольно посредственным и уж всяко уступало таковому у Твери, Ярославля и других крупных волжских городов. Слабо было Московское княжество и в экономическом плане – да и не велико территориально. А уж культурным центром было и вовсе никаким вплоть до начала ХIV века.
В чем же тогда причина последующего впечатляющего московского доминирования? Видимо, в материях из разряда субъективных – по сути, бедному и беззащитному ничего иного не остается, как стать забиякой.
Похоже, эта истина пришлась по нраву уже Даниилу Александровичу (1261 – 1303), считающемуся первым московским удельным князем, и уже в ее рамках хозяин Москвы принялся формировать свое окружение – призывая под свои знамена всяческих чужаков из окрестных княжеств, способных разделить эту нехитрую идею.
Так формировался московский правящий слой, в полной мере единомышленный со своим князем: вместе с ним «заточенный» на территориальную экспансию как на политическую доминанту. В этих условиях гораздо легче было сохранить целеполагание во времени – а прочее уже стало делом техники. Точнее – поприщем родовых талантов Даниловичей, управлявших своим военным княжеством. Все они, вплоть до Василия III, подчиняли свои усилия единой генеральной цели, искусно чередуя, однако, цели тактические: в каждый момент времени, не гнушаясь этическими предрассудками, они умело подключали к своей борьбе какой-либо новый, неожиданный для противника ресурс. Они вступали во временные союзы с нужными на тот момент соседями, роднились с ордынскими правителями, переводили в Москву кафедру Киевского митрополита, помогали, преследуя собственные интересы, ордынцам бороться с сепаратистами, принимали покровительство литовского правящего дома – все это было допустимо, но ничто не заслоняло главной цели, и окружение московского князя всегда в полной мере понимало и принимало эту цель.
Что-то, во многом типологически похожее, имело место в истории формирования другого европейского государства – бывшего первоначально бедной и малонаселенной, однако воинственной Бранденбургской маркой, превратившейся затем в Прусское королевство и после объединившей вокруг себя почти всю Германию.
Впрочем, не чужд был экспансии и Новгород. Понимал он ее, однако, в первую очередь как экспансию политико-экономическую – именно по этой причине владения его расширялись на Север и Северо-Восток, достигнув Зауралья. «Низовские земли», то есть, прилегающие к новгородским границам русские княжества, «город Св. Софии» в плане экспансии не интересовали. Тогда как западные и юго-западные границы надежно защищались от новгородских поползновений Ливонским орденом и Литвой.
И все-таки победа Москвы в борьбе с Новгородом, и – шире – становление Москвы, а не Новгорода (и не Вильно – но это другая песня) центром «кристаллизации» русских земель – вещь вовсе не очевидная. Еще в XIV веке не знавший Батыева нашествия город на Волхове был исключительно силен в сравнении со своими восточными соседями. Силен во всех отношениях: экономическом, военном, технологическом, культурном. Новгородские ушкуйники наводили ужас на жителей волжских берегов вплоть до Астрахани (Хаджи-Тархана). Примечателен довольно странный эпизод начала двадцатых годов ХIV века, когда князь Юрий Данилович Московский (старший брат Калиты), получив от хана Узбека ярлык на Владимирское великое княжение и имея исключительно сильные позиции в Северо-Восточной Руси, неожиданно как бы теряет к ней интерес, сосредотачиваясь на отстаивании интересов Новгорода (чьим князем он также являлся). Вплоть до того, что обеспокоенный хан, скрепя сердце, передает ярлык тверским противникам Юрия, тогда как последний предпочитает завершить как следует свои новгородские дела, и лишь после этого двигаться не спеша в Орду ради восстановления прежнего статуса. Как будто напрашивается мысль, что этот весьма яркий политик замыслил перенести центр своих владений именно в Новгород, с явным прицелом на освобождение от ордынской зависимости…
Иначе говоря, стоит спросить себя:
1. Так ли уж предпочтительно было для развития русской нации и русской культуры объединение всех населенных восточными славянами земель под одной короной (ведь тех же больших германий всегда – и даже сейчас: ФРГ и Австрия – было несколько)?
2. Оптимален ли с этой же точки зрения был выбор Москвы центром этого процесса – а не того же Новгорода или же столицы Великого Княжества Литовского?
3. Не носили ли издержки централизации фатальный для указанных целей характер – ведь поглощаемые Москвой в XV-ХVIII веках населенные русскими людьми территории обычно превосходили ее в культурном отношении – жили в гораздо более продвинутой, модернизированной, богатой материально и сущностно реальности. Тогда как после присоединения с неизбежностью опускались на уровень, близкий к среднему московскому.
Как это выглядело на примере Новгорода, мы увидим в следующей заметке.
На «Полит.ру» ранее публиковались заметки Льва Усыскина о колонизации Прибалтики, о литовской реконкисте, о личности Ивана Третьего и о Юрии Московском.
