Не так давно мне довелось почти одновременно побеседовать с двумя выходцами из Закавказья. Один до распада СССР жил в Армении, другой v в Азербайджане. И с тем, и с другим речь зашла о карабахских событиях. Два «обломка Империи» оценивали события, приведшие к затяжному армяно-азербайджанскому конфликту, прямо противоположным образом, однако одно сходство в их суждениях было очевидным v и тот, и другой считали, что кровопролитие стало результатом заговора офицеров Советской Армии. Только для одного из моих собеседников заговор выглядел антиармянским, для другого v антиазербайджанским. Для обоих совершенно дикой казалась мысль, что «подыграть» напору обеих сторон отцы-командиры непобедимой и легендарной сумели как раз потому, что категорически не хотели этого делать. А стремились, как раз напротив, не потерять лица в новых обстоятельствах. Только уж слишком эти обстоятельства оказались непонятными для тех, кто из года в год учил подчиненных равнять по нитке снег на плацу.
Терроризм вошел в нашу жизнь почти одновременно с первыми национальными междоусобицами. Наверняка кто-то увидел коварный заговор спецслужб в том, что в 1987 году в Пулковском аэропорту они стали штурмовать самолет, захваченный бригадой рок-музыкантов из Иркутска v причем тем же примерно методом, как огневые точки противника в поле. Но опять же нелишне вспомнить, что террорист для тогдашних наших спецслужб был сродни инопланетянину, при контакте с которым немудрено потерять привычный здравый смысл.
Я не к тому, чтобы оправдать давно прошедшие безобразия. Просто все это приходит на ум, когда уже в наши дни при разборе очередных контртеррористических «полетов» в ангажированности обвиняют уже журналистов. Впервые обозначилась эта тенденция, кстати, еще во время рейда Басаева на Буденновск. Спецслужбы к тому времени уже понемногу «обтесались» в борьбе с терроризмом, обросли многочисленными особыми подразделениями и т.п. В фокусе же внимания оказалось поведение не столь «экипированных» для таких случаев работников микрофона и видеокамеры. Обсуждался, например, вопрос, можно ли было транслировать «пресс-конференцию» басаевцев на первом этаже буденновской больницы или же телефонный «раут» Черномырдина с главарем террористов. Однако если предположить, что всей пишущей и снимающей братии должно было быть дано просчитать все последствия подобных трансляций, неясно, почему схожими интеллектуальными возможностями позволительно быть обделенными
На самом деле, сила террористов в том и состоит, что на их действия крайне трудно ответить, гарантированно соблюдая все писаные и неписаные законы, которые нужно или просто хочется соблюдать. Нет никакой уверенности, что следующий теракт, где бы он ни случился, оставит тем, кто противостоит террористам, хоть один непреступный выход. Выбор между плохим и очень плохим, который навязывают террористы властям, становится дилеммой и для прессы, призванной этот самый выбор осмыслить и прокомментировать.
Однако все это, конечно, теория, а практика неотделима от тактических задач, которые остаются актуальными даже в самые трагические дни. После «Норд-Оста» вопрос о поведении журналистов во время теракта был «вброшен» удивительно грамотно, ибо в значительной мере позволил замять вопрос о действиях самих спецслужб во время ликвидации отряда Бараева. Тогда как нельзя более близки к легализации были самые жесткие поправки к Закону о СМИ и Закону о борьбе с терроризмом. Их радикализм в первую очередь в принципиальной нерастолковываемости некоторых понятий, которые, тем самым, каждый (в том числе облеченный карательными полномочиями) волен понимать по-своему. Что, например, значит «препятствовать контртеррористической операции»? Только ли предоставлять террористам эфир, в котором они могут дать условный сигнал своим сообщникам, и вести с террористами несанкционированные переговоры? Появился бы неплохой шанс проверить, кто как это понимает, если бы президент еще осенью не отказался подписывать тот жесткий вариант.
Смысл «Антитеррористической конвенции средств массовой информации», подписанной во вторник вечером членами Индустриального комитета, объединяющего главных редакторов солидных СМИ, состоит, по-видимому, в том, чтобы упредить появление подобного рода поправок в будущем v зачем кому-то ограничивать СМИ, если они сами способны себя ограничить. Кое в чем, однако, между проектом конвенции и думскими поправками имеются разительные расхождения.
Прежде всего, в фокусе конвенции v террористы и их жертвы, а не «антитеррористы». Конвенция регулирует поведение СМИ во время собственно теракта, а не абстрактной «контртеррористической операции», под которую при желании можно подогнать очень многое. И если депутаты настаивали, чтобы без специального разрешения не распространялась информация о борцах с террором, то главреды реализуют аналогичный запрет для информации о родственниках и друзьях жертв теракта. Если депутаты фактически требовали цензуры со стороны Оперативного штаба, руководящего борьбой с террористами, то конвенция требует только, чтобы СМИ информировали Оперативный штаб о намерении освещать теракт. Штаб может закрыть часть информации, но при этом журналисты вправе сообщить своим читателям, что информация по соответствующему вопросу объявлена закрытой.
Надо заметить, что без «нетолкуемых» выражений не обошлось и в Конвенции. Вот хотя бы это: «информационные сообщения не должны содержать сведений, которые могли бы способствовать усилению позиций террористов». Кто тот стратег, который способен безошибочно вычислить, что усиливает позиции террористов, а что нет?
Вообще же Конвенция в чем-то мягче даже, чем существующий Закон о СМИ. К примеру, брать у террористов интервью она не позволяет только во время теракта v Закон же запрещает в любое время предоставлять в СМИ трибуну лицам, подозреваемым в терроризме.
Отдельный вопрос v не очень определенный статус Конвенции. С одной стороны, это цеховой документ, а это подразумевает, что его соблюдение добровольно. С другой стороны, в его разработке участвовало Минпечати, и свод новых правил преподносился именно как альтернатива отвергнутым поправкам к закону. Если так, то какое наказание ждет нарушителей?
