От обнародования этих мемуаров меня долго удерживало понятное опасение: я осознавал, что мой правдивый рассказ дал бы грозное оружие в руки советско-патриотических оппонентов одного из героев. По прочтении моего рассказа они с полным основанием могли бы предъявить ныне широко известному политическому публицисту обвинения в личной причастности к развалу великой державы. И даже в некотором роде - в инициативе этого развала. Теперь, после саморазоблачительного обнародования героем некоторых компрометирующих его биографических фактов, опасения отчасти отпали. Хотя и не до конца. Потому что мои факты - более разоблачительные и более компрометирующие... Впрочем, пусть судит читатель.
* * *
В социалистическом обществе нет социальных причин для злоупотребления алкоголем. Нет необходимости одурманивать себя ядом, искусственно вызывать состояние благодушия для ухода от реальных трудностей жизни, что наблюдается в капиталистических и особенно колониальных странах. Достаточная материальная обеспеченность, личная и общественная перспектива способствуют у нас творческому развитию личности, удовлетворению постоянно растущих материальных и духовных потребностей человека. <…> Новый облик советского человека, его коммунистическая мораль и мировоззрение утверждаются в бескомпромиссной борьбе с пережитками прошлого, в том числе и с пьянством. Памятка летчику о вреде алкоголя (1977)
Невероятно теплым майским утром 1977 года мы с коллегой-однокурсником М.Ю.С. приходили в себе после вчерашнего бурного застолья на подмосковной даче (где третий наш однокурсник и компаньон проживал на правах сторожа-надзирателя). Похмелиться было нечем и не на что. Хотя погода была изумительна, а неподалеку шелестел свежими клейкими листочками могучий русский лес, состояние было тягостное. М.С. мрачно листал вчерашнюю газету "Правда", на которой отпечатались следы нехитрых закусок. Большая часть газеты была занята письмами трудящихся, обсуждавшими проект новой - так называемой Брежневской - Конституции (дело, повторяю, происходило весною 1977 года).
Судья Конституционного Суда Эрнест Михайлович Аметистов с теплотой вспоминал эту благословенную эпоху:
Я тогда работал в Институте Советского законодательства. И нас, и научных работников из Института государства и права, как тогда говорилось, мобилизовали на работу по учету поправок и предложений к проекту конституции. Вы знаете, как ни странно, это была страшно интересная работа. И я Вам скажу, почему. Потому что мы вдруг неожиданно столкнулись в тех условиях с более или менее подлинным общественным настроением. Что меня тогда потрясло? Через нас проходили сотни и тысячи писем. Народ ведь тогда поверил в это общественное обсуждение. Люди решили, что есть всенародное обсуждение. И можно что-то действительно сделать. Было, если мне не изменяет память, более 600000 писем, различных предложений и т.д. Что меня потрясло. В той обстановке, вы помните это время, почти не было анонимных писем. Люди писали, резали правду-матку, особенно ветераны войны, ветераны партии. Они писали так смело, писали так напрямую. Почти не было анонимных писем.
В отличие от конституционного судьи Аметистова, мы не были потрясены. Напротив того, чтение смелых писем способствовало усугублению состояния тошнотворной тоскливости. Я не помню уже, кому из нас пришла тогда на ум вредительская мысль (видимо, все-таки, М.Ю., но, понимая всю ответственность, не рискую утверждать определенно) – внести и свою лепту в правовое строительство. И заодно повернуть всенародное обсуждение лицом к нуждам и запросам реальной жизни. Сочиняли мы текст вместе и вдохновенно. Получилось примерно такое:
(Сначала было обязательное - как "Мы, Божией милостию..." императорских манифестов - "Всемерно одобряя и поддерживая..."; самое главное шло в конце:) ... мы убеждены, что в Конституции с максимальной полнотой должна быть отражена неуклонная забота Партии и Правительства об удовлетворении постоянно растущих материальных и духовных потребностей советского человека – строителя общества развитого социализма. С особой глубиной эта забота выражена в историческом Постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР № 362 от 16 мая 1972 г. "О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма". Трудно найти в истории другой документ, который с такой впечатляющей силой отражал бы единство чаяний и надежд ленинской Коммунистической Партии и всего советского народа. В связи с вышеизложенным предлагаем закрепить основные положения исторического Постановления "О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма" конституционно.
И подписались полностью: Студент такой-то. Студент такой-то. Что в общем подтверждает правоту судьи Аметистова: атмосфера всенародного обсуждения предрасполагала к откровенности.
Может явиться недоуменный вопрос – да разве было такое постановление? Отвечаю: было! Это сейчас все вытеснилось из народной памяти антиалкогольной кампанией 1985 года и историческим Указом, а в ту баснословную пору Постановление 1972 года часто поминалось и в прессе, и на всевозможных собраниях общественности. Отдельные его положения наизусть шпарили сотрудники московской милиции (свидетельствую!). Так что сам документ был живым культурным фактом. Легко было запомнить и некоторые детали. В частности, номер исторического Постановления – 362 – являл собою редкое по красоте диалектическое единство формы и содержания: 3 р. 62 коп. – такова была цена бутылки самой дешевой и самой распространенной "Московской особой водки" (выразительно и точно именуемой в народе "коленвал"). Собственно, "три шестьдесят две" было ее не вполне официальным, но вполне легитимным названием. При покупке обычно так и говорили: не "две бутылки "Московской", а "две по три шестьдесят две". (Я, кстати, не уверен, что водка стоила 3 р. 62 коп. уже в год принятия исторического Постановления. Может быть, тогда она стоила еще 2 р. 87 коп., а потом уже цену продукта специально подгоняли к номеру Постановаления? Информация к размышлению для пытливого историка!) Ну а уж если помнился номер, то к нему с легкостью присоединялась и дата: память-то была молодая и свежая!..
В общем, сочинили мы этот текст (стилистически вполне выдержанный в духе правдинского мейнстрима) – и стало, вроде, полегче. А потом неожиданно приехал хозяин дачи. Первоначально он, понятно, был не очень доволен вторжением незваных гостей, но скоро состояние его ума и сердца совершенно переменилось. Хозяин привез с собою несколько бутылок экзотического (болгарского) вина с каким-то особым малиновым вкусом. Одну бутылку он решил открыть не дожидаясь нашего отъезда: не терпелось! И тут обнаружилось, что на даче нет штопора. Хозяин чертыхался и готовился проталкивать пробку внутрь каким-нибудь подручным предметом. Когда я отправился за подручным предметом на веранду, М.Ю. крикнул мне вдогонку: - О.А., не захватите ли томик Бернса? И потом, прислонив к дереву принесенный томик, с неожиданной сноровкой выбил пробку из бутылки, не пролив ни капли... Потом уже, когда мы перешли от малинового вина к более крепким напиткам, хозяин восхищенно повторял: - Томик Бернса! Ну, думаю, интеллигент сраный! Я ж, дурак, думал, ты его почитать просишь! А ты вон какой! – и лез целоваться.
Словом, мы хорошо и культурно выпили - к вечеру жизнь казалась совсем не такой безотрадной и безнадежной, как с утра. Но не случайно предупреждали тогдашние лучшие умы об опасностях культурного пития:
Идея "культурного" или "умеренного употребления" спиртного заимствована у христиан и является антинародной... <…> Если посмотреть правде в глаза, то теорию "культурного питья" следует считать средством идеологической диверсии.
Г. А. Шичко, кандидат биологических наук. Женщина и трезвость. (5 марта 1978 г.)
И ведь точно! Уже подъезжая к дому и пребывая в состоянии веселого благодушия, вызванного культурным питием, я вспомнил о письме, сочиненном нами в состоянии мрачного похмелья. Письмо слегка помялось в нагрудном кармане, но в общем имело вполне товарный вид. В киоске у метро я купил конверт, вложил в него наше дополнение к Конституции и опустил письмо в ближайший почтовый ящик (не помню, по какому адресу предлагалось слать). На следующий день, уже в университете, я сообщил соавтору об успешном завершении благого дела. М.Ю. (кажется, успевший уже о письме забыть) только хмыкнул: - Гм... Экий вы, О.А... бодрый...
Газета "Правда" нашего письма не напечатала. В новую брежневскую конституцию, принятую на внеочередной седьмой сессии Верховного совета СССР 7 октября того самого 1977 года, основные положения постановления "О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма" тоже не вошли. Результаты нашего законотворчества сказались позже и оказались воистину драматичными для судеб страны.
Весною 1985 года новым генеральным секретарем КПСС стал М. С. Горбачев. Что полагается делать новому правителю в начале царстования? Правильно, затребовать к себе прожекты, не реализованные в царствование прежнее. Надо думать, что в роковой для истории отечества миг на стол М. С. Горбачева легло наше с М.Ю. письмо. И тогда было решено – вот он, документ, отражающий чаяния многомиллионного советского народа! Указывающий, с чего начать и куда двигаться...
Так появился судьбоносный Указ Президиума Верховного Совета СССР "Об усилении борьбы с пьянством". Тот самый, с которым сейчас принято связывать начало конца великой советской державы.
Что дает мне основания приписывать нашему с М.Ю. письму решающую роль в судьбах Родины? Во-первых, само неординарное решение власти - ознаменовать начало государственного обновления противопитийственными актами. Такое можно объяснить только мощным внешним толчком, глубоким интеллектуальным потрясением. Таковое потрясение могло, конечно, быть вызвано лишь нашим письмом. Во-вторых, Указ практически в точности повторял название Постановления 1972 года. А кто в середине 80-х помнил и само постановление, и, тем более, его название? Напомнить о них, опять же, могло только наше письмо. Наконец, третье: судьбоносный Указ был подписан 16 мая 1985 г., то есть в тот самый день (!), что и упоминавшееся в нашем письме Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР! О том, что в 1985 году даты прежнего – некогда исторического - постановления не помнил решительно никто, свидетельствует популярное в народе объяснение временной приуроченности судьбоносного горбачевского акта: дали отгулять ветеранам 9 мая, а потом уже приступили!.. Понятно, что это абстрактно-гуманистическое объяснение не выдерживает никакой критики. Более того: новая власть самой датировкой документа явно намеревалась символически воплотить идею формальной преемственности / фактической замены. Но ведь в этом случае естественнее было бы выбрать для обнародования Указа дату 19 июня – ибо именно 19 июня 1972 г появился статусно соотносящийся с новым актом (принятый тем же высшим органом советской государственной власти!) Указ Президиума Верховного Совета "О мерах по усилению борьбы против пьянства и алкоголизма". Он был основан на соответствующем Постановлении и в общем его повторял. Но в нашем письме этот Указ не упоминался вовсе - акцент делался исключительно на историческом Постановлении. Поэтому дата 19 июня (в отличие от даты 16 мая) актуализироваться в сознании наших кремлевских читателей не могла... Нужны еще доказательства?.. Если нужны, то о чем тогда вообще можно с вами говорить?..
Повторяю: я осознаю, что своим правдивым рассказом вкладываю грозное оружие в руки советско-патриотических критиков публициста М. Ю. Соколова. Но что поделать: истина превыше всего! К тому же и с себя самого я не слагаю исторической вины. Может быть, основная вина как раз на мне и лежит. Как знать: не опусти я тогда письмо в почтовый ящик у метро – глядишь, судьба великого и могучего Советского Союза сложилась бы по-иному...
