Сегодня днём в Москве так же тепло, как и 12 лет назад, 3 октября 1993 г. Тогда было воскресенье, мы собирались за город. Я, помню, здорово опоздал на Савёловский, и вся наша небольшая компания московских анархистов намыливалась уже забить на электрички и Подмосковье и пойти вместо этого посмотреть на демонстрацию "красно-коричневых", сбор которой был намечен на 14.00 у метро "Октябрьская". Туда же должны были отправиться наши товарищи, которые двумя днями ранее, что-то почувствовав, создали "Сандружину имени Максимилиана Волошина" - Оля, Ярик, Петя, Стас, Ник и другие выносили потом раненых из-под огня в Останкино и у Белого дома.
Мы же – те, кто не ожидал конфронтации, решили провести выходной на природе. Узнав о том, что планы вроде меняются, я был искренне расстроен: "Боже! Опять! Сколько их было уже, этих однообразных скучных демонстраций! Какого чёрта тратить на очередную целое воскресенье, да ещё такое тёплое, когда на улице 20 градусов?" - и склонил всех ехать всё же в Абрамцево, на усадьбу глазеть и водку на солнышке кушать.
Помню, в одном из флигелей в Абрамцево был вернисаж пожилой художницы, похожей на престарелую Лилю Брик. Лет 80 или 90, живой привет из царской России. Она писала, в основном, букеты на солнечных подоконниках. Встретившись с ней у выхода, я сказал: "Спасибо!"
Вечером мы вернулись в Москву и к 20.00 всё же попёрлись на "Октябрьскую". Транзистора у нас с собой не было, мы ничего ещё не знали, но решили почему-то, что сможем легко проследить маршрут демонстрации. И действительно - легко сделали это по многочисленным осколкам стекла на мостовой Садового кольца. У Белого дома были примерно в девять (у Лоры болела нога, шли медленно). Увидели красные флаги возле здания СЭВ (мэрии). Потом Коля оторвал кусок колючей проволоки, современной, опасной, с маленькими лезвиями. За полтора месяца до того в Карпатских горах мы отламывали себе на память куски колючки, найденные в окопах Первой мировой, в месте, которое до сих пор называют "Русское", - в 1916-м, во время Брусиловского прорыва, 5000 русских солдат погибли здесь за один день; свой кусок я потом подарил Игорю Подшивалову, а вот "белодомовской" проволоки брать себе не стал - обе стороны конфликта казались мне крайне несимпатичными, мысль же о том, что эта проволока тоже скоро станет символом бессмысленной насильственной смерти, мне в голову не приходила.
В половине десятого привезли первых раненых из Останкино - почему-то не в больницу, а сюда, в Белый дом. Ещё минуты через три мимо нас прошагал строй баркашовцев в полной армейской форме, в касках, с автоматами - и со свастиками на рукавах. Это было не кино.
Мы решили, что это не наша революция, и пошли к Машке, которая жила неподалёку: обсуждать, что делать завтра, после чьей-то победы, слушать радио "Свобода" и писать листовки.
Назавтра, после известно чьей победы, мы нашли в редакции "Солидарности" тысячи нерозданных листовок с карикатурами на Ельцина и вышли с ними к эскалаторам метро "Чистые пруды". Кто-то пытался побить нас за эти листовки, а кто-то, наоборот, жал руки. В это время наши друзья носили раненых, а счастливец Юфо получал свою пулю со смещённым центром, которая не задела ничего, кроме мягких тканей руки и спины.
Скольким людям в тот день совсем не повезло, окончательно не повезло, не повезло последний раз в жизни, - ста пятидесяти или тысяче ста пятидесяти - этой правды, наверное, нам не узнать никогда.
А потом была запрещённая демонстрация 7 ноября, на которую мы пошли, потом Аня и Саша вешали красный флаг на Садовом, неподалёку от "Склифа", потом были похабные выборы и подтасованный референдум по ельцинской Конституции, потом было решение не уходить всё же из журналистики, были "Новая газета" и "Латинский квартал"...
В ту осень я в первый раз отравился политикой.
В ту осень я стал панком.
