Слова Патриарха Кирилла, произнесенные в Зачатьевском монастыре, бичуют креативный класс, нашу новую интеллектуальную элиту. Прежде Патриарх виноватил элиту за то, что она извращенно понимает его слова и требует светскости. Его слова с сочувствием подхватил апологет РПЦ Роман Лункин, написавший, что в словах, например, М.Прохорова о светскости и необходимости идти к людям, есть противоречие. На этот раз креативный класс поругали за презрение к народу, кормильцу и поильцу. Что, собственно, имеет в виду предстоятель РПЦ? Вероятно, имеется в виду тот факт, что народная масса идет в церковь, а креативщики – нет, да еще и возмущаются теми, кто идет.
Итак, какова позиция «креативного класса», а по-старому, нецерковной интеллигенции? Презирает ли она народ, народ ли презирает ее или они вместе церковь презирают? Тут можно вычленить два разных отношения креативного класса: к РПЦ, к люмпенизированной городской сервисной прослойке и к «народу вообще»: сельскому населению прежде всего.
Если говорить об РПЦ, то в целом креативный класс, без сочувствия относящийся к попыткам встроить православие на место идеологии, предпринимаемым начальством, плохо относится к этому самому начальству. И поелику церковь тесно ассоциировалась с классом управленцев и своей верхушкой вошла в партийно-правительственную элиту, креативщики поливают ее тем же помоями, что и остальное начальство – "жуликов-воров", коррупционеров, бюрократов и проч.
Но есть и доля помоев, достающихся церкви на отдельных основаниях. Они связаны с тем, что креативщики чувствуют важное место, на котором церковь может и должна быть, но там ее нет. Это место – аскетическое служение в местах страдания. Например, креативщики все десять лет сидения Ходорковского вопияли о его страданиях, а церковь молчала. Можно, конечно, сказать, что народу было до Ходорковского и его сидения все равно, и в этом креативщики его презирают, но это было бы неверно. Посадка «Пусси Райот» также вбила свой клин между интеллигенцией и церковью. Поэтому в целом церковь для креативного класса не представляет собой ничего привлекательного – она ассоциирована своей верхней частью с начальственным сословием, она идет в фарватере государства, она не соответствует представлениям об аскетизме, ее устройство не демократично, а иерархично. Поэтому креативный класс, собственно, и не желает поворачиваться к ней лицом, а воцерковленные представители интеллигенции стремятся выгородить себе внутри церкви уголок для своего кружка по интересам.
Что думает креативный класс про люмпенизированное городское население из недавних жителей сел, поселков и городков, перебравшихся в города-миллионники и стремительно отвоевывающих себе место под солнцем и ресурс. Для интеллигенции это «быдло» (польское слово, означающее вьючный скот) представляется прямой угрозой уже потому, что его социализация никак не связана с историей культуры и выживает он не за счет продажи интеллектуального продукта, а за счет участия в сервисных общественных функциях. Вместо культурной идентификации (литературы, классической или джазовой музыки, кинематографа) эта страта использует идентификацию через масс-культуру, социальные сети и отчасти через церковь.
Понятно, что церковность в этой группе очень специфическая, и сейчас ученые только начали изучать ее по существу. Новые горожане могут иногда быть довольно усердными прихожанами. Но такие случаи обычно редки. Чаще они довольствуются ритуальными действиями, актуализующими привязку к своей самоидентификации. Они голосуют за власть, а сама идея оппонирования власти им претит. В этом смысле можно говорить о том, что у креативного класса есть презрение к этой социальной группе не по принципу конкуренции, а по принципу разного устройства социальной культуры. И это презрение взаимно.
Теперь главный вопрос – не об этой ли прослойке радеет Патриарх и не ее ли он пытается защитить от интеллигенции. Скорее всего да, даже если на словах это не так. Фактически, ориентация на массовую церковь, интегрированную в государство, сделала эту группу главной и определяющей в РПЦ. Эта группа подчеркнуто лоялистская, она голосует «как надо» и не предъявляет требований к власти. Презрение к ней со стороны креативного класса понятно, но оно, как сказано, не происходит из конкуренции. Оно происходит из факта смены культурных кодов.
Теперь настоящий народ. Крестьяне, т.е. быстро убывающая социально ослабленная и ущемленная группа населения, некогда формировавшая основной массив народной культуры, и рабочие, занятые в промышленности. Каково отношение креативного класса, интеллигентной элиты к ним? Скорее всего, они просто не замечают народа, в том смысле, что народная крестьянская жизнь происходит настолько в иной плоскости, нежели жизнь креативного класса. Они практически не пересекаются, не конкурируют за ресурсы, у них нет общего культурного кода: креативщики – наследники европеизированной аристократической культуры, а сельское население – результат советского эксперимента по превращению крестьянства в «сельхозрабочих». Рабочие в городах на предприятиях промышленности тоже десоциализировались. Потеряли социальную привязку, и по большей части креативным классом как мишень или точка приложения усилий не рассматриваются. Итак, к этой группе презрение у интеллигенции едва ли можно вычленить из общего незнания или отсутствия интереса.
Презрение по существу есть аффект, связанный не со страхом, а с отсутствием общей площадки. Объект презрения – не конкурент, а фактор легкой фрустрации за счет чуждости, который проще игнорировать, чем заниматься им. Этот объект не то чтобы мешает, но не участвует в мире, который формирует вокруг себя субъект, хотя и выражает такое пожелание. Народная масса давно живет отдельно от городских элит и не соприкасается с ними. А вот что касается управляющей верхушки церкви и связанной с ней новым мещанством – люмпенизированной стратой городских сервисных людей, зрителей ТВ и лояльно голосующих граждан – то к ней у креативного класса презрение есть. Впрочем, это презрение – часть демаркации границы между сословиями. Так что упрекать за него совершенно бессмысленно.
