Москва ввела меня в ступор: всё время хочется спать (по приезде откуда бы то ни было на адаптацию к местной экологии уходит дня три), новости не то чтоб аховые, а просто тянущиеся вереницей по той же проселочной дороге, которую развозит все больше и больше, и то ли глина, то ли говно – выглядят одинаково - налипает на тебя вторым и двадцать пятым слоем, и отряхиваться бесполезно, и огрызаться. Ну да, уволили Хуциева из ВГИКа – ожиданно, ректоров МГУ и СПбГУ будет отныне назначать президент – ожиданно, выборы, выбор – вообще не русского ума дело, русского - отряхиваться, огрызаться и вязнуть дальше, даже воздух вязкий и, в сухом остатке, оседающем на балконе – черный. А приехала я из Лондона, где не была уже пять лет, до того – четыре года подряд, и сейчас, как в предыдущие разы, меня опять спросили: «Борю видела?» – Какого Борю? – Березовского. А я его вообще никогда не видела. И ведь никто ни разу не спросил, видела ли я Абрамовича. Для одних Лондон – купленный на корню Запутинск, для других – загнивающий Антипутинск.
Едем с Сашей в красном двухэтажном автобусе, разговариваем по-русски, вдруг сидящий впереди мужчина оборачивается и безмолвно протягивает две русские газеты, издающиеся в Лондоне. В одной читаю рецензию на книгу двух британских авторов «Лондонград». О русских олигархах, с сарказмом и отвращением. Мол, ведут себя так, будто купили мир с потрохами. Может, в книге речь не только об олигархах, но рецензия об этом умалчивает. Зато объявления в тех же двух газетах красноречивые: сдают койкоместо в комнате, где сами живут, или комнату в своей квартире, трудоустроят уборщиками и мусорщиками за деньги, оплату обещают столь мизерную, что видятся эти триста тыщ русских лондонцев совершенными диккенсовскими бедняжками. Хотя в Лондоне всё дешевле, чем в Москве. Еда, овощи-фрукты, рестораны, одежда, обувь. И как встарь, бросаются заезжие россияне по магазинам, одеться-обуться на год-другой, тащат, сколько могут унести, докупая по дороге чемодан. Одна социальная страта называет это потреблядством, другая – шоппингом.
В советские и девяностые годы разница между Москвой и Лондоном была гигантской, а как поднялся нефтяной тайфун, стало казаться, что мы – близнецы-братья: тот же джентельменский набор дорогих бутиков, гастролирующих звезд, замки-не замки, но типа того, с башенками, и бентли в Москве больше, чем в Лондоне, а пресловутые триста лет для газона – так поняли уже, не в том дело, что траве надо триста лет расти, а в том, что не наухаживаешься даже за мелкими сквериками и двориками, и как они там, в Лондоне, выстригают свои бесчисленные парки и сады – уму не постижимо. В советский период повсюду вбивали железные таблички: «По газонам не ходить» – не помогало, земля без асфальта вытиралась в пустырь или зарастала в бурьян, растекаясь жидкой грязью в сезон дождей. В Лондоне это сезон перманентный, но травка зеленеет, сглатывая росу, хотя на ней лежат, играют в футбол и устраивают пикники. У нас пикники образуют многослойную помойку, а у них отходы сами собой проваливаются сквозь землю. Так будет говорить правильнее всего: у нас само собой получается так, а у них – эдак.
Встречалась я в Лондоне с бывшим послом Великобритании в России сэром Родериком Лайном (мы подружились, когда он здесь работал), в день, когда он закончил свой российский контракт с ТНК-ВР и на этом завершил дела с Россией, несмотря на свой прекрасный русский язык, знание страны и привязанность к ней – с ней стало нечего делать. Дорожная грязь, получив в опору свой любимый столп, восставший с колен под именем «вертикаль власти», доросла до критической отметки, именуемой «интегральная непривлекательность». Не только инвестиционная, туристическая – неинтересна наша литература (ее почти перестали издавать), вообще ничего наше – неинтересно. Профессор Валентина Полухина, написавшая несколько книг о Бродском, создавшая в Лондоне фонд русских поэтов, жалуется, что университеты отказываются их приглашать – не могут собрать аудиторию. Издатели не могут продать русские книги. А раньше могли. Тенденция возникла еще до кризиса, он просто расставил точки над и: «ненужное зачеркнуть». Русское оказалось ненужным. Кроме, пожалуй, театра, где продолжает царить Чехов, ну и немного ставятся современные драматурги, стараниями переводчицы Саши Дагдейл. Муж Валентины, живущей в Англии с юности, Дэниэл Вайсборт – один из лучших британских поэтов-переводчиков, все равно продолжает переводить: в стол. Сейчас переводит Сапгира и Холина, до этого Лиснянскую, а вообще перевел много всего. С Дэниэлом и Валентиной мы виделись несколько раз, и однажды они пригласили меня в клуб Атенеум. Англия держится за разделение трех ветвей: работа – отдельно, дом – отдельно, а «общественная жизнь» происходит в пабах и клубах.
Пабы публичны, но в каждом есть завсегдатаи, потому лондонцу отнюдь не все равно, куда пойти. Зашли мы с Зиновием Зиником в его паб, он там со всеми переобнимался-перецеловался, но пришлось уйти, поскольку мест не было. «Какая разница», – говорю – пойдем в другой, тут полно и пабов, и кафе. «Это всё не то», – Зиновий раздосадовано махнул рукой. Типа как если б он пригласил к себе домой, а я сказала бы, что можно пойти и к соседям, не все ль равно. Так мы и пошли, в результате, к нему домой. И он говорил о том же: современная русская литература непонятно кому адресована, потому что нет читающих классов. Не в марксистском понимании слова, а в обыденном. Сам он пишет все больше по-английски, а в России издал две книжки эссеистики. Я возражала, что классы есть: потребители гламура, сочинений из яркого пластика, изобилующих англицизмами и как бы говорящих: «Москва – тот же Лондон», и потребители национально-ориентированного продукта: приблатненного, приправославленного или трэшевого, из жизни кошмарной и безнадежной. Тут месседж: «Россия – такая, и точка». А мир вокруг, мерцающий вдалеке, пусть себе идет лесом. Первые – оптимисты, вторые – пессимисты. Остальные неслышны, как шорохи в саду. «Почему, почему только одна книжка, осмысляющая происходящее в России?» – вопрошает меня Зиник (имея в виду «День опричника» Сорокина). Не одна, конечно, но другие лондонградцу Зиновию опять же неслышны как шорохи. Потому что в английском саду перестал быть внятен наш дискурс, наша проблематика, наши линии напряжения.
В каждом пабе, где я неизменно выпиваю пинту сидра, поскольку не люблю пиво – своя атмосфера, публика различается даже на глаз. В закрытых клубах чужаков не бывает, так что однородность и вовсе полная. В Атенеуме, занимающем старинный особняк – люди почтенные, белая рубашка, галстук и пиджак обязательны. Дэниэл – член, Валентина – нет, потому в залы, на которых табличка «members only» она войти не может. Прежде для женщин вход в клуб был заказан, но однажды сюда явилась Маргарет Тэтчер, в бытность свою премьером – не выгонишь же, с тех пор пришлось принимать в члены и женщин. Британия, вышедшая из Римской Империи, как бы переросла ее, потому там – что можно Юпитеру, можно и быку, а Россия всё пытается дорасти, настаивая на Quod licet Jovi, non licet bovi. Только у нас принцип «одна страна – один хозяин» всё время сужает интеллектуальный горизонт, порождая одну точку отсчета, за или против.
В Атенеум меня повели потому, что там бывал Бродский, и Шеймас Хини член клуба – поэтам там место. Надела черное платье, Саша специально купил белую рубашку, зато в другой клуб, куда нас пригласил журналист Марк Григорян, ходят, как мы и одеваемся обычно: джинсы, майка, куртка. Это клуб журналистов, работающих в горячих точках, так и называется – Frontline. В Атенеуме реликвии – старинная пуговица с клубного пиджака, а тут – мобильный телефон, раскуроченный пулей. Во Фронтлайне проходила последняя пресс-конференция Александра Литвиненко, где он заявил, что знает убийцу Политковской. Это как раз то место в Лондоне, где Россия звучит часто и интересует, наравне с Ираком и Афганистаном, остро. Здесь и сами реликвии заляпаны грязью, ставшей священной: за нее журналисты разных стран отдавали свои жизни. А выставленный мобильник и рядом с ним грязный, прошитый пулей, бумажник – спасители жизни. Сам Марк после покушения, с осколками гранаты, так в нем и оставшимися, покинул Ереван и теперь работает на Би-би-си, продолжая свои броски в горячие точки. Когда-то тоже был литературоведом, но однажды фронт оказался значимее тыла. А Лондон – для всех убежище. Правда, теперь лицо российской политики – главный санитар Онищенко – запретил ездить туда школьникам. Чтоб не привыкали с детства: к Лондону, как ко всему хорошему, привыкаешь быстро.
За время моего отсутствия вырос аппетитный стеклянный огурец Нормана Фостера, достраиваются в историческом центре ярко-оранжевые дома Ренцо Пьяно – кажется, их тут не хватало, так естественно они ступили на территорию классики. Да и литература английская, если подумать – шагнула из зеркала на территорию жизни: и Алиса, и Толкиен, и даже когда литературоцентричность закончилась – Поттер.
Десять лет назад Россия если чем и была лучше нынешней, так это ощущением безграничной потенции, в Лондон ехали учиться, чтобы вернувшись, настричь гайд-парков, но это была дурь, бесплодные усилия любви, приведшие к полному и окончательному истощению. Путь из грязи в князи торился, похоже, в обратном направлении, в Лондонград.
