Однако не только у фельдмаршала Шереметева имели место изменения в семейной жизни. Не избежало таковых и семейство российского монарха. Так, 19 февраля 1712 года состоялось бракосочетание Петра Первого и Екатерины Алексеевны – той самой лифляндской пленницы, которой через тринадцать лет предстоит стать наследницей трона великого преобразователя. Бракосочетание состоялось в Петербурге и было весьма скромным – по чину бракосочетания шаутбейнахта (контр-адмирала), каковым в то время официально числился Петр. Соответственно, официальными гостями церемонии были главным образом морские офицеры. Стоит напомнить, что венчался царь с Екатериной Алексеевной еще 6 марта 1711 года – тайным образом – непосредственно перед отбытием в Прутский поход, куда и взял с собой зачем-то молодую жену. Заметим также, что на момент бракосочетания у брачующихся имелось две живых дочери (еще трое детей – два сына и дочь – успело умереть во младенчестве) – четырехлетняя Анна (будущая мать Петра Третьего) и двухлетняя Елизавета (будущая царица Елизавета Петровна). Венчание и последующее бракосочетание родителей отчасти улучшило статус их добрачных детей, но все же не в полной мере избавило их от печати незаконнорожденности – что сыграло потом свою роль в судьбе Елизаветы.
Произошли перемены и в семействе тогдашнего наследника российского престола – царевича Алексея. Собственно, свадьба царского сына с принцессой Шарлоттой Христиной Софией Брауншвейг-Люнебург-Вольфенбюттельской, родной сестрой супруги австрийского императора Карла Шестого, будущей матерью российского императора Петра Второго и двоюродной бабкой несчастного российского же императора Ивана Шестого, состоялась еще в предыдущем году – брачный контракт был подписан в апреле, а свадьбу сыграли в октябре 1711, в Торгау, в королевском замке. Любопытно, что заграничное бракосочетание позволило, как и в случае с Мариной Мнишек в 1606 году, обойти щекотливый момент: Брауншвейгская принцесса ни до церемонии венчания, ни в ходе оной, ни в последующие годы своей короткой жизни (она умрет в 1715 году) так и не приняла православия. Как бы то ни было, уже в начале ноября супруги вынуждены были разлучиться – Алексей отправился выполнять отцовские поручения по организации обеспечения войск в Польше и Померании. Его молодая супруга несколько месяцев путешествовала по Германии (некоторое время все же побыв вместе с мужем в польском Торуне) и только в начале марта 1712 года отправилась в Россию. Туда же в конце концов прибыл и царевич Алексей. Таким образом, некоторую часть года молодые прожили в Петербурге – это, похоже, было лучшее время их недолгой совместной жизни.
Здесь стоит сказать несколько слов о Петербурге того времени. Разумеется, тогда это было не слишком симпатичное место – малоуютное, необжитое, нездоровое, с дикой дороговизной всего, что только можно купить за деньги. Грубо говоря, сплошная панорама масштабных земляных работ неведомого назначения. Неведомого потому, что замыслы Петра относительно своего "Парадиза" все время менялись. Что заставляло исполнителей всякий раз переделывать свою работу – переделывать с тем же размахом, с которым она совершалась прежде согласно отринутым планам. С конца 1710 года Петра захватила идея перенести новую столицу своего государства на остров – а именно, на остров Котлин, где сейчас Кронштадт. При всей необычности проекта, он вполне соответствует методам Петра – жертвуя удобством логистики, ставить людей в такую ситуацию, когда культурные изменения становятся для них неотвратимыми. В данном случае, конечно, царь хотел приучить высший класс своих подданных и его непосредственную обслугу перемещаться по воде в рамках повседневной жизни. Надо сказать, что реальная работа по перемещению молодого населения Петербурга на Котлин шла, слава Богу, не особо активно – все-таки, шведская опасность оставалась вполне актуальной: Финский залив был блокирован шведским флотом, опиравшимся на базы финляндского побережья. (В конце года Петр через посредников без особого успеха пытался добиться от шведов разрешения на пропуск всего только одного торгового корабля в Петербург с европейскими припасами для царской кухни.) Взамен, однако, имела место активность нормотворческая. В январе 1712 года вышел сенатский указ о принудительном заселении острова дворянами, купцами и ремесленниками. Впрочем, в этом указе говорилось о том, что заселение будет осуществлено по окончании войны (которое виделось царю не за горами). Сама собой идея котлинской Венеции умерла лишь к 1715 году, сменившись идеей строительства Венеции на Васильевском острове – отчасти со временем и реализованной.
Считатется, что именно с 1712 года Санкт-Петербург стал столицей Российского государства. Тем не менее, каких-либо законодательных актов, впрямую фиксирующих эту перемену не было. Как, впрочем, и формальной отмены столичного статуса для Москвы – и до 1712 года и после Москва в официальных документах величалась "стольным градом Москвой". В силу этого, сразу возникает вопрос, что считать в тех реалиях столицей. Казалось бы, естественный ответ для монархического государства – город, в котором располагается Высочайший Двор. В нашем случае, однако, с этим выходила заковыка – говорить о дворе царя Петра, безостановочно перемещающегося по всей Европе, в те годы было трудно. Двор в европейском понимании появился у царя сильно позже – после возвращения из так называемого "второго заграничного путешествия" т.е. после 1717 года. Скорее, можно говорить о небольших дворах многочисленных женских членов царской семьи – однако, эти дамы впервые приезжали в Петербург еще в 1708 году, после чего жили то в нем, то в Москве, то в подмосковных царских резиденциях.
Столь же непоказательны и поиски резиденции представителей иностранного дипкорпуса – это, по сути, находились там, где находился сам царь. Петр вообще не особо жаловал всяческие официальные дипцеремонии, норовя, подчас, свести какое-нибудь вручение верительных грамот к совместным с аккредитованным послом посиделкам за кружкой пива. При этом первый полноценный прием в Петербурге иностранного (турецкого – с этим не забалуешь!) посла вообще имел место еще в 1704 году.
Что же до учреждений центрального управления государством – то переезд приказов из Москвы происходил весьма плавно – в Питере учреждались походные канцелярии, куда постепенно переезжали московские дьяки и подьячие. При том, что главы приказов, такие, например, как Яков Брюс, нередко вообще отсутствовали в обоих городах – сопровождая Петра или выполняя иные миссии. И лишь сенат действительно переехал на берега Невы в 1712 году – оставив по прежнему адресу московскую сенатскую контору. Примерно тогда же пребывание Петра в Петербурге перестало именоваться в официальных документах традиционным для царских выездов из Кремля словом "поход".
Что же до собственно военных обстоятельств – то здесь, как я уже сказал, 1712 год остался не слишком ярким, хотя и достаточно своеобразным. Итак, ситуация для шведов складывалась крайне неблагоприятно. Карл Двенадцатый вот уже два с половиной года томился без дела в турецких Бендерах, имея под рукой менее полутора тысяч спасшихся от полтавского разгрома солдат и безуспешно пытаясь соблазнить султана новым походом на Россию. Два из трех наиболее способных его полководцев – Рёншильд и Левенгаупт - находились в русском плену. На севере (в Финляндии) русские войска вышли к реке Кюмень – туда, где потом и пройдет русско-шведская граница по Ништадскому договору 1721 года. Боевых действий весь год там почти не велось, хотя со шведской стороны русским противостояли довольно слабые формирования. В Прибалтике воевать уже было не с кем – там все было под контролем русских. Основные операции того года развернулись в так называемой Шведской Померании – области северной Германии, завоеванной шведами в ходе войн семнадцатого века. Впервые в истории русские войска пришли так глубоко в Германию для самостоятельного ведения боевых действий (и раньше, впрочем, Петр направлял в Саксонию довольно значительные соединения – но они играли вспомогательную роль, сражаясь под руководством саксонских генералов.) По всей видимости, Петр предполагал, что совместными усилиями с вступившими после Полтавы вновь в войну Данией и Саксонией за одну кампанию удастся очистить от шведов Померанию – уж слишком очевидным было преимущество во всем.
Командовать русскими силами в Померании Петр назначил Меншикова, кстати сказать, давно просившегося на театр военных действий. 2 марта Александр Данилыч выехал из Петербурга. По дороге он заболел и в Торуне был только 29 апреля. Заготовка провианта и подготовка к походу двигались крайне тяжело и медленно в разоренной многолетней войной стране – но жесткий менеджмент Меншикова в конце концов принес свои плоды. В это время датские и русские войска осаждали Штральзунд и Висмар – в канун 1712 года с большими потерями для шведов была отражена попытка осажденных разблокировать самих себя – с тех пор ситуация не менялась: осада тянулась, увеличивая с каждым днем количество взаимных претензий в стане союзников. Позже союзники осадили и Штеттин – однако, взять его не могли в виду отсутствия осадной артиллерии, которую вроде бы должны были доставить датчане, но все никак не делали этого. Вообще, осторожность датчан имела свои резоны – они слишком боялись повторения 1700 года, когда шведы, неожиданно атаковав оставленный войсками Копенгаген, заставили Данию выйти из войны. В июне, видя, что все застопорилось, Петр лично отправился к войскам. Прибыв в Померанию, царь одобрил предпринятые Меншиковым действия и лично попытался решить вопрос с датской артиллерией – результатов это не принесло и, мысленно похоронив кампанию, Петр уехал в Карлсбад лечиться. К войскам царь вернулся лишь в самом конце года – когда ситуация резко усложнилась. Шведский корпус Стенбока выдвинулся из Штральзунда и, разбив до подхода русских превосходящие численностью датско-саксонские части в полевом сражении 9 декабря, направился в Мекленбург. Однако уничтожение этого корпуса талантливого шведского генерала станет сюжетом следующего, 1713 года.
Другие статьи «Полит.ру» на смежные темы: О Прутской катастрофе Петра Первого, про 1708 год, об учреждении Сената.
