Интересно, это только у меня складывается впечатление, что все катится в тартарары? Это я про ленты новостей. Да, были праздники – все разъехались, никто не занимался изготовлением новостей, вот в ленте и появлялось бог знает что. Но ничего, сейчас все вернутся с каникул, дружно засучат рукава, и «новостной фон» снова наладится! Но что это за новости такие, если их надо делать? Новости ли это?
Милый понтифик кого-то в очередной раз приобнял и покатал на папамобиле, кто-то с кем-то опять встретился, разбился еще один спортивный самолет, отпрыск очередной королевской фамилии оскандалился, с геями опять незадача, а очередь православных за новым духовным антиквариатом в ХХС побила продолжительность последней «прямой линии с…», и там снова дежурит масса бригад скорой помощи.
Еще не так давно новостями становились события, сейчас – вот так, одни «инфоповоды». Не то, что бы я ратовал за очередную мировую войну или глобальный кризис (то-то новостей прибавится!), просто есть у меня ощущение, что случись сейчас та самая война – ничего не изменится: те же, словно взятые из фотобанка, картинки с места событий (что-то в стиле скайп-ютуб), в студии появятся те же залежалые эксперты, которые всегда говорят одно и то же, о чем бы их ни спрашивали, а ведущие-дикторы будут так же натужно изображать невероятную озабоченность (безуспешно скрывая радость от того, что им выпал такой рейтинговый эфир).
Нет, проблема не в новостях как таковых, не в тотальной, самовоспроизводящейся медийности нашей реальности (о чем прекрасно и наперебой пишет Луман с сотоварищами). Проблема в том, что нас больше невозможно застать врасплох, затронуть, вовлечь, растормошить… Да, кто-то покудахчет, кто-то выругается, но, в общем и целом, – нет события. Мертвое время. Сплошное deja vu.
По закону жанра, мне следовало бы сейчас посыпать голову пеплом – мол, боже-боже, «все дело в нас», что же с нами такое приключилось! Но я, с вашего позволения, откажусь. Во-первых, дело, действительно, не в нас (пора уже поумерить свои амбиции – мы лишь маленькие винтики в сложной игре цивилизационных процессов), а во-вторых, вообще не имеет значения, кто виноват – мы, телевидение, «Россия сегодня», страшные люди за зубчатой стеной или кто угодно еще.
Есть данность: поскольку мы стали свидетелями всех типов событий (благодаря тем самым медиа), нас невозможно удивить, а если нас нельзя удивить, мы не можем произвести оригинальной реакции (проклятие закона «динамической стереотипии» И.П. Павлова), если же мы способны лишь на прежние реакции, то ничего нового произойти не может. Это замкнутый круг – спираль Истории не разворачивается, а складывается в дырочку.
Да, мы всё уже видели, в прямом эфире фактически: все виды войн и секса, бесчинство всех стихий и катастрофы любого происхождения, а также инаугурации, похороны и королевские свадьбы (доля телесмотрения свадьбы принца Уильяма и Кейт Миддлтон только в России перевалила 50%!), в общем – все очевидное и невероятное, и неочевидное тоже. Так что, «новости» закончились совершенно естественным образом, и да, пошли вариации на тему (темы).
Пепел можно спрятать обратно в бабушкину вазу, до какого-нибудь более патетического момента.
* * *
Но раз такое дело, почему бы нам в принципе не изменить формат новостей – того, что мы понимаем под «новостью»? Что если мы отныне будем считать новостью не какое-то социально-политическое-экономическое событие (имя им легион), а мысль? Конечно, за несколько тысячелетий существования более-менее мыслящего человечества мыслей, достойных рассмотрения, было высказано предостаточно (и в целом, там уже тоже спиралька скрутилась в финальную дырочку). Но мы-то этого, в любом случае, не застали – начиная с «эпохи идеологий» (последняя датируется появлением соответствующего термина, а это рубеж XVIII-XIX веков – спасибо графу де Траси), мысли превратились из «объектов сомнения» в «объекты веры», что, в общем-то, с природой философской мысли никак не женится (спросите у Жижека). Потом было, правда, еще пару-тройку всплесков, но и эти волны до нас, нынешних, не докатились.
В общем, несмотря на весьма богатую историю философской мысли, надо признать: появление той или иной более или менее «новой» мысли на новостном небосклоне вполне можно счесть событием, заслуживающим самого пристального внимания (при всем уважении к Папе и папамобилю, очереди в ХХС и королевской фамилии). Ведь, несмотря на общую смысловую затхлость современной жизни, кое-где мысль еще теплится – не Платон с Кантом, конечно, но все же. Так что, позвольте мне провести эксперимент и предложить для ленты новостей нового рода новость…
Вот, к примеру, только что в России вышла книжка «Загадочное отношение философии и политики» последнего из ныне живущих титанов французской мысли ХХ века – Алена Бадью. Приличные работы его у нас не переводят (например «Бытие и событие») – слишком хлопотно, сложно и коммерческого выхлопа никакого, но вот так – сборник публичных лекций – вполне еще могут издать энтузиасты (тираж, кстати, 500 экземпляров – таков спрос на Мысль). Вообще, Бадью – личность легендарная. Ученик Альтюссера, последователь Лакана, ярый оппонент Делеза и Лиотара, один из сооснователей Союза коммунистов Франции, маоист, участник событий 1968 года… Несмотря на преклонный возраст, до сих пор преподает в Эколь Нормаль. В общем, дедушка – мощь!
А еще Ален Бадью - крупный математик (основа его научной философии – это объединение математики и онтологии), который много и плодотворно занимался теорией множеств. И вот Ален Бадью предлагает нам в своей лекции такую математическую модель в качестве – как он ее называет – «логической шутки» (надеюсь, ваше чувство юмора это выдержит). Представим себе некую чашу, в которой есть яблоки, груши, сливы, земляника – в общем, вкуснотища! Далее Бадью добавляет в нее отвратительную смесь из камней, комков грязи, улиток, мертвых лягушек и колючек. Данное совокупное содержимое чаши с математической точки зрения представляет собой «чистое множество», в котором есть как желанные подмножества (например, вся земляника), так и отвратительные (например, мертвые лягушки), и все это части «с определенным именем» – вы можете их выделить и назвать. Именно таким образом работает наше сознание – выделяет, систематизирует. Все логично. Но в этом-то и подвох!
Подвергнем сомнению выводы нашего сознания и приглядимся повнимательнее к содержимому чаши. Возможно ли увидеть в ней и другие подмножества? Да, хотя они и не так очевидны: например, три яблока, две колючки и одна мертвая лягушка – это подмножество. А как мы его назовем?.. Фокус в том, что назвать такое подмножество мы не можем, мы можем только перечислить его составляющие, но дать ему общее имя – нет (как в той песенке – «жопа есть, а слова нет»). То есть, для этого нам нужен какой-то совсем другой способ думать, и соответственно, другой язык.
Закон, как мы понимаем (и Бадью на это указывает), может оперировать только тем, что поименовано. И он не может оперировать «странными, – как их называет Бадью, – подмножествами», которые, по сути, таким образом, оказываются исключенными из бытия – они для него не существуют. Возьмем для примера закон о давешней амнистии: в российском законодательстве нет такого понятия как «политические заключенные», а потому у нас нет и не может быть «политических заключенных» (равно как и амнистии для них). Соответственно, требовать амнистии «политическим заключенным» – это, по Бадью, желание «реального объекта», который «всегда нечто вроде яблока, которое в то же время колючка».
Но это же чистой воды наши «политические»! Вглядитесь: Ходорковский, начальник его службы безопасности и Владимир Переверзин (три мира – три системы), или Pussy Riot и «узники Болотной», Фарбер и Удальцов, юристы Магнитский и Навальный – между всеми ними столько же общего, сколько и различий. Бадью называет такое странное подмножество – «математическим монстром» (точнее и не скажешь). Как же быть с таким «монстром»? Можно ли найти способ думать о нем, как о некой реальности с именем (раз уж многие, почему-то, это множество выделяют)?
В ответ Бадью проводит различие между «конструктивными» и «родовыми» множествами: «конструктивные множества» – это те множества, существование которых закон способен идентифицировать (как, например, «яблоки» или «мертвые лягушки»), а «родовые» множества – это те, которые вроде как и есть, но, с точки зрения закона, не существуют (наши «политические заключенные», например). «Конструктивные множества» – идеальный мир, которого не существует в природе, это та «норма», которая, в действительности, является средней температурой по больнице, то есть существует лишь в прекраснодушном воображении законодателей.
Не углубляясь дальше в детализацию (где-то завалялись еще аж 499 экземпляров тиража – так что, интересующиеся могут и сами ознакомиться), перехожу к выводам, которые Бадью делает, как всегда, в свойственной его маоисткой юности манере: «идее нормальных желаний («конструктивным множествам» закона – А.К.) мы должны противопоставить активистскую идею желания, которое постоянно утверждает существование того, что не имеет имени». Иными словами, он предлагает отказаться от навязываемого нам языком и законом способе думать о реальности, поскольку этот способ, мягко говоря, не соответствует действительности.
Значит ли это, что необходимо параноидно настаивать на том, что «политические заключенные» существуют, несмотря на то, что закон отрицает их существование? Нет, не значит – Витгинштейна никто не отменял, а потому, хотим мы этого или нет, если в данном дискурсе не может быть «политических заключенных», то бессмысленно об этом говорить (сразу встанет вопрос о том, что такое «политика», «власть», «суд», «законодательная база» и т.д., и окажется, что те, кого мы называем «политическими», ни по каким признакам под эту категорию не подпадают – именно эту пьесу, как по писанному, и разыгрывает раз за разом вся наша «официальная дипломатия»). Нужен новый дискурс, где тех, кого называют «политическими заключенными», обретут другое – «родовое» – имя.
«Действительно, – говорит Бадью, – я считаю, что самой сложной проблемой нашего времени является проблема нового вымысла», – того самого нового дискурса, который поименует то, что является реальным и фактическим – «родовым», но несуществующим для закона вследствие своей безымянности. И состоявшаяся амнистия, равно как и «политические заключенные», – это только частный пример. Потому как, кроме «политических» (дефис – экономических, рейдоровских, осужденных по причине личной неприязни и т.д. и т.п.), есть еще, например, «мигранты», помянутые «геи», «креативный класс» и даже «православные» с массой «оскорбленных чувств», и все они, по существу, являются полнейшей фикцией (несуществующими). Нет абстрактных «мигрантов», «геев» и абстрактного же «креативного класса», эти слова ничего толком не обозначают, таких «конструктивных множеств» не существует в природе. Что, впрочем, не мешает записать певицу Мадонну (вот уж где, воистину, сошлись и геи, и православные, и политические, и креативный класс!) в «гастарбайтеры», породив тем самым множество «логических шуток» в блогах и твиттерах.
Вот такая новость: мы оказались в ситуации, когда язык, которым мы пользуемся, не отражает (хоть сколько-нибудь внятно и реалистично) положение дел в нашей с вами «общественной жизни». Но новостью эту очевидную новость информационные агентства не признают – она, видите ли, слишком «сложная», «специальная», «скучная» для потребителя (конечно, ведь «новости» нам нужны только для развлечения!). А представьте себе, насколько сильно ее появление могло бы изменить и ситуацию с фотобанком, и с экспертами и даже с ведущими-дикторами? Всем бы им пришлось хорошенечко встряхнуться, и нам, как читателям-зрителям, было бы, наконец, на что посмотреть, что почитать – что-то действительно новое, то есть – новость.
Но нет, ничего подобного не происходит – никаких новостей, а тем более никаких новых мыслей в информационном поле. И стоит ли удивляться, что всякие эфирные дискуссии о той самой «общественной жизни» (несуществующего уже «общества») напоминают сейчас, в лучшем случае, хаотичное перемещение слепых котят по коробке из-под ксерокса? По этой же причине либеральная общественность, которая разглядела нечто (или ей кажется, что она разглядела), что она называет, например, «политическими заключенными» (хотя понятие это, как мы видим, никуда не годится), продолжает настаивать на существовании этого несуществующего и сильно удивляется, почему эти ее «справедливые требования» не находят поддержки в широких массах населения.
И я снова спрашиваю себя – может быть, все дело в «новостях»? Может быть, все дело в том, что мы вошли в то Время, когда новостью должна становиться новая мысль, а не инспирированные «инфоповоды»? Ну, или можно вернуться в так знакомое нам «Мертвое время» – с фотобанками, прежними дискурсами и папамобилем.
«Мы надеемся, мы должны надеяться, что будет возможно найти возможность нашего нового вымысла», – последнее предложение в «Загадочных отношениях философии и политики» Алена Бадью.
Где-то еще должны оставаться 499 экземпляров…
