29 августа (н. ст.) 1721 года русское законодательство обогатилось одним интереснейшим во многих отношениях актом. Формальный его статус был "послание Святейшего Синода", что вполне естественно, ибо регулировал он область, относящуюся исключительно к компетенции тогдашних церковных властей, а именно – сферу брачно-семейных отношений. Тем не менее структура, стиль, метод и, наконец, содержание этого акта не оставляют никакого сомнения в том, что сам Петр Первый принимал в его создании активное личное участие: наверняка являясь инициатором синодального нормотворчества, скорее всего – редактором и, возможно даже, одним из авторов текста.
В любом случае, это был закон, распространявшийся на всех подданных русского царя. В этом качестве он позднее был включен М. М. Сперанским в "Полное собрание законов Российской Империи" за №3814 (т. VI). Полностью он назывался "Послание Святейшего Синода к православным о беспрепятственном им вступлении в брак с иноверцами".
Перед нами документ, сам текст которого дает едва ли не исчерпывающее объяснение причинам и истории его появления. В первых же строках говорится о том, как за три месяца до этого в Синод поступило доношение из Берг-Коллегии, основанное, в свою очередь, на письме будущего пионера русской историографии, артиллерии капитана Василия Татищева, посланного в Сибирскую губернию "для прииска рудных мест и строения, и размножения тамо заводов". В письме Татищев ходатайствовал о желании поселившихся в России шведских специалистов (взятых перед тем в плен русской армией) "жениться на русских девках без переменения веры". "Посланием" это ходатайство в конечном счете и удовлетворяется – такие браки разрешаются при соблюдении определенных оговорок. Попутно мы имеем возможность отследить и скорость связанного с проблемой делопроизводства: письмо Татищева написано 18 марта, доношение Берг-Коллегии датировано 17 мая. Итого, весь вопрос решился высшими государственными инстанциями за какие-то пять месяцев и одиннадцать дней – скорость изрядная, свидетельствующая о серьезной и безотлагательной заинтересованности в результате, каковую, похоже, мог проявить лишь один верховный заказчик российского нормотворчества.
Смысл этой заинтересованности понять так же нетрудно. Петровская Россия отчаянно нуждалась в европейских специалистах вообще и горных инженерах в частности. Необходимо было сделать все, чтобы поощрить их натурализацию, затруднить возвращение на родину в преддверии близкого мира со Швецией и неминуемого затем размена военнопленными. В этом контексте право на брак с русскими – естественно. Неестественно же то, что это право пришлось даровать синодальным посланием, что оно прежде отсутствовало и не воспринималось как само собой разумеющееся.
По сути, препятствий здесь было два. Первое из них было институциональным, и называлось оно – Церковь. Русская Православная Церковь с середины XVI века стремилась физически оградить русских людей от каких-либо контактов с иноверцами. Эти усилия порой не только шли вразрез с интересами государства, но и противоречили реальности, а потому пропадали втуне. Так, неистовый патриарх Никон, выселивший обитавших в Москве европейцев в отдельное гетто – Немецкую Слободу, продавил запрет для них носить русское платье и иметь русскую прислугу. Последнее правило, однако, сплошь и рядом не соблюдалось, потому что не могло соблюдаться: немецкой прислуги в достаточных количествах в Москве просто не имелось, а без прислуги майору или аптекарю существовать никак невозможно.
Впрочем, понять логику рассуждения Никона, Филарета, их наследников, единомышленников и коллег не сложно. Они искренне боялись совращения русских людей в иные веры, будучи уверенными, что вектор влияния в случае межконфессионального контакта будет именно таким, а не обратным. И эти страхи имели под собой основание, ибо представление о своей собственной вере у большинства жителей тогдашней Московии были ненамного глубже представлений жителей Московии сегодняшней. Ведь никто из них нигде не учился, почти никто не читал "первоисточники", и религию большинство воспринимало преимущественно как совокупность магических обрядов. Понятно, что с таким духовным багажом оставалось немного шансов выдержать вероучительную полемику, случись таковая. "Русский человек, выехавший за границу, принявший чужие обычаи, изменял вместе и вере отеческой, ибо о вере этой он ясного понятия не имел", – писал о том времени великий русский историк С.М. Соловьев.
Второе препятствие для межконфессиональных браков относилось к области права. В России того времени крайне нечетко было оформлено понятие гражданства, вернее – подданства. В допетровское время европейские иноверцы (католики, протестанты) заведомо считались иностранцами. Принятие ими православия было синонимом перехода в русское подданство. И то, и другое всячески поощрялось властями: немецкий офицер, пожелавший креститься в православие, получал ценные подарки от царской фамилии, нередко даже участвовавшей в церемонии, обретал дополнительные карьерные перспективы, право обзаводиться поместьями и т.д. Однако терял право возвращения на родину – подданные русского царя, как известно, могли покидать Россию лишь по специальному царскому разрешению, которое выдавалось исключительно редко.
Логически стройным этот подход назвать никак нельзя: с одной стороны, среди подданных московского царя уже несколько веков присутствовали целые народы-иноверцы: мусульмане, буддисты, шаманисты и т.д. С иной же стороны, приезжали на Русь и "люди греческого закона", являвшиеся, однако, подданными иных государей и не имевшие намерений переходить в московское подданство. Это греки, болгары и сербы – подданные турецкого султана, православные жители Украины и Белоруссии – подданные польского короля…
Впрочем, русская правовая система тех веков и не претендовала особенно на внутреннюю непротиворечивость – у нее были другие задачи: фиксировать прецеденты и сводить новые казусы к уже принятым решениям.
Итак, наше послание, вопреки старинной практике, разрешает межконфессиональные браки. Вот с каким риторическим изяществом оно это делает:
1. Признается, что "брачиться православным с иноверными, дело есть не без сомнительства совести".
2. Констатируется, однако, что "брак верного мужа с женою не точию иноверной, но и весьма неверною, такожде и жены верной с неверным мужем, не есть сам собою нечист или богомерзок, и лице верное самим ложа сообщением оскверняющий" (обосновывается пространными цитатам из Отцов Церкви и Апостольских Посланий).
3. Объясняется смысл прежнего запрета на такие браки – "дабы верное лице не совратилося к зловерию неверного, или иноверного своего подружия" (обосновывающие цитаты из Ветхого Завета).
4. То есть если угрозы совращения нет, то брак с иноверным не только не опасен, но и "подается благонадежие, что и инославные лица обратятся к православию" (вновь цитаты из Апостольских Посланий)
5. Объясняется, как добиться этих гарантий несовращения. Способы – сугубо бюрократические, полицейские. Так, иноверный супруг должен дать предшествующую браку клятву ("под штрафом жестокого истязания") о несовращении супруга и о непрепятствовании воспитания будущих детей в православии. Контроль же соблюдения этой клятвы возлагается на местных священников (под страхом лишения сана). Таким образом, застарелая проблема решалась репрессивно-бюрократическим государством Петра, что называется, "на раз" – к посрамлению косных предков. При этом возможную критику с фундаменталистских позиций царь от себя легко отводит тем уже, что все это говорится не в его указе, а в синодальном послании – дескать, светская власть умывает руки…
В заключительной части послания приводится длинный список примеров подобных браков – "образы правоверных лиц с неверными или иноверными сочетавшихся" (от Священного Писания – 9 примеров, от историй христианских греческих – 14 примеров, от историй славено-христианских – 11 примеров). Во всех случаях указывается источник сведений, варьирующийся для последней, например, части от "Великого князя российского Ярослава дщерь Анна, выдана была за Генриха перваго, короля французского 1060 года <…> Пишут о сем древние историки, именовании в Лексиконах исторических: немецком, печатанном в Липске, 1079 года, и французском, печатанном в Амстердаме, 1072 года" до "а о простого народа браках с иноверными засвидетельствует вся Республика Польская".
В какой степени наш законодательный акт давал действительную возможность создавать межконфессиональные семьи? Сколь долго он действовал? Во всяком случае, изданный на рубеже XIX и XX веков словарь Брокгауза и Ефрона в соответствующем месте указывает, что межконфессиональные браки в России однозначно запрещены. За единственным, однако, странным исключением: признаются браки евреев с лютеранами.
Эта специфическая подробность способна, кажется, пролить свет на следующее событие нашей истории – крещение Осипа Мандельштама в лютеранство в выборгской церкви. Каково бы ни было истинное внутреннее отношение великого поэта к христианству, данный акт очевидно носил исключительно прагматическую смысловую нагрузку: молодой человек разом снимал с себя все ограничения, накладываемые русским законом и обычаем на "лиц иудейского вероисповедания", причем делал это тихо (вдали от Петербурга) и, благодаря специфике лютеранства, не лишался возможности жениться потом на девушке из хорошей еврейской семьи.
