В своем недавнем интервью прекрасный композитор Владимир Иванович Мартынов поднял две важные темы. Во-первых, «сильной» власти. Во-вторых, свободы как ответственности. Форма подачи в интервью была весьма авторской, от чего возникло впечатление, что речь идет о неких субъективных установках, недодуманных Мартыновым или просто взятых им из современной провластной пропаганды. Мне кажется, что это далеко не так, то есть точка зрения Мартынова не только не имеет никакого отношения к пропаганде, а скорее наоборот. И здесь есть место для объяснения, почему это так.
Главная причина в том, что пропаганда всегда утилитарна, она защищает власть или какие-то ее меры. Официоз всегда (по должности) прагматично-оптимистичен. В. Мартынов же – консервативный мыслитель и катастрофист. Это не разный жанр – это разный мир. Но ортогональность пропаганде не означает невозможности других ортогональностей.
Сказав два традиционных слова, что автор наш - не дурак и не христпродавец, сделаем одну оговорку. При всех особенностях и непохожестях нашей ситуации на все другие, мы живем в глобальном мире, в котором нет разных правил на каждого участника. Правила для всех одни, и пытаться придумать такие особые правила бессмысленно. И представлять, что В. Мартынов изобретает такие правила, будет неверно. Это придется повторять еще не раз.
Поговорим теперь о двух его темах, точнее – о двух сторонах одной. Первая тема поднимается в связи с сильной властью как властью справедливой, но строгой. Это конечно патерналистская модель, но которая противопоставлена тирании, с одной стороны, и вольнице и беспорядку - с другой. В современном русском обществе и в общественном языке просто так тема правового государства не ставится и не решается. Только через несколько промежуточных звеньев или ступеней. То есть, было бы неплохо иметь такой общественный язык вроде английского, в котором было бы веками наработанное понятийное богатство и концепты государства как договора, общества как четкой иерархии и так далее. Но, увы, в нашем общественном языке государство — это не договор, не структура иерархии достоинства и заслуг, а нечто подобное большой семье, в которой каждый отвечает за другого. В этой семье прохожие поучают чужих детей, женщины отчитывают мать за неправильно одетого ребенка, а за обиженного вступаются всем миром.
Именно поэтому слабое государств – это плохая, слабая семья, а сильное государство – хорошая, сильная семья. В сильном государстве должна процветать правда, то есть вера, культура, верность. А в слабом государстве процветают воровство и наплевательство, беспредел и насилие. Именно слабое государство имеет нехорошую перспективу скатиться к автократическому правлению, а то и к тирании. Русская жестокость растет не из силы, а из слабости, это жестокость истерика, а не планомерного карателя.
Сильная власть – это то, о чем я писал некоторое время назад в связи с необходимостью «большого проекта». Под «большим», разумеется, я имел в виду не гигантоманию и уж точно не войну, которая сейчас разворачивается рядом с нами. Я имел в виду идейно-культурный подъем, прорыв к Абсолюту, выход на новые гуманитарные высоты, революцию духа. Без этого, как недавно написал Виталий Найшуль в своем кратком письме, ничего не получается. Это тема Рима, строго говоря. Русский народ не выживает вне большой рамки и большого проекта. В маленьком объеме он киснет. Но здесь есть ограничитель – те самые общие для всех правила. Рим должен состояться, но в рамках этих общих правил.
Тут, конечно, удивляет позиция Марынова по Сталину, ведь наша ненависть столь же безусловна и безгранична, сколь безусловна и безгранична наша любовь. Понимая тираническую, автократическую природу сталинизма, Мартынов почему-то говорит о величии эпохи. В этом нет ни странности, ни противоречия. Величие эпохи – это величие проекта, но безумие эпохи – это попытка создать новые правила. На этом она, собственно, и закончилась.
Вторая тема (свободы) также совершенно неизбежна для России, ибо в отличие от Западной Европы русский народ развивался под преимущественным воздействием византийских, а также библейских идей и моделей. Внутри отжившей уже свой век старой монархической парадигмы это называлось идеей Царства или Вечным царством. В новом общественном языке это именуется народными представлениями об устройстве власти. Смысл этих представлений вкратце состоит в том, что никакой иной формы государственного устройства, кроме автократической, или, если угодно, единовластительной, в головах, а самое главное, в поведении нашего человека не наблюдается. И у подданного, в отличие от гражданина, нет такой формы общественного поведения как пользование своими правами, а есть выполнение долга перед народом и властью, то есть царем.
В такой конструкции вместо прав работает ответственность, а вместо свободы – долг. С точки зрения западной политической культуры — это дефект и недостаток и именно так понимают дело наши либеральные деятели и мыслители. Соответственно, ставится и провозглашается задача дотянуть до западного стандарта, засунуть в прокрустово ложе бестолковый народ, который не понимает своего счастья. Но единственный способ заставить русского человека осознавать ценность свободы, кроме того, лишить его оной, заключается в том, чтобы он осознавал долг как дар. Отдавая должное и принося его другим, народу своему и царю, он хоть как-то может приблизиться к пониманию свободы как осознанной необходимости.
Ведь другой свободы ему от предков не досталось. А поскольку цена жизни у нас не особенно высока, сложить голову на алтарь отечества есть наша главная свобода. И главная история русских войн – не обретение свободы, а сложение буйной головы за родину и за царя. Именно Бородино, Ржев и Сталинград с их огромными жертвами стали символами русского героизма. Конечно, масштабы неизмеримы, но поле, покрытое трупами, неизбежно соотносит героизм с пророчеством о «поле с сухими костями» из библейского пророка Иезекииля: «прорцы на кости сия… и протяну на них кожу, и жилы… тако глаголет Господь!».
В мирных условиях такие жертвы не требуются, а по-другому не выходит, и русский человек без героизма тоскует, пьет, ворует и вообще ведет себя деструктивно, разрушает себя. И если такому, скажем, Веничке Ерофееву указать путь к свободе и ценностям открытого общества, он просто не будет знать, что ему с ними делать, как распорядиться. Об этом прекрасно сказал в свое время Бакунин: «Неправда, что свобода одного гражданина ограничивается свободой всех остальных. Человек действительно свободен лишь в той мере, в какой его свободно признанная свободной совестью всех остальных и как в зеркале в нем отражающаяся и излучающаяся из него свобода находит в свободе других подтверждение и расширение в бесконечность. Человек действительно свободен только среди равным образом свободных людей, и так как он свободен лишь в своем качестве человека, то рабство хотя бы одного-единственного человека на земле является как нарушение самого принципа человечности, отрицанием свободы всех». Иначе говоря, свобода в выполнении долга и даровании своей жизни за большое дело, когда оно освобождает других.
Вне такой, по сути, религиозно понимаемой свободы всякая идея свободы как dispensatio, отмены должного или не ради высокой идеи у нас будет чем-то вроде безответственной вольницы. В принципе, как либерально понимаемая свобода («веер возможностей»), так и свобода как жертва-дар должны привести к одной цели – реализации большого проекта духовно-социального прогресса. Если она приводит к рабству и деградации, значит, где-то в цепи реализации сделана ошибка. И в этом смысле напомним еще раз об общих правилах.
Из размышления над ответами Мартынова получается, что у нас нет ценностей, кроме тех, которые растут на родной почве, и нет осознанного пути, кроме начертанного на незримых скрижалях истории родной земли. И то, что большая и образованнейшая часть народа думает, что это не так, есть наша главная трагедия. Полагая свое упование в далеких образцах и идеалах, мы обкрадываем себя сами, ибо открепиться от почвы практически невозможно. Но вытащить эти незримые и спрятанные основания из глубин самосознания – сложная задача. Это значит, назвать их, опознать их, отвергнуть их и наконец понять их смысл.
