Вот нам и новая история: из Чечни донеслись голоса протеста против внесения православия в Конституцию России в качестве то ли «особой», то ли «государствообразующей» религии, сыгравшей роль и т. д. Эта реакция, на первый взгляд, отражает протест против формализации давным-давно произошедшего события, именно исторической связи русской культуры с православием. В таком виде, разумеется, глупее этого трудно что-то выдумать. Но, кажется, дело немного не в этом.
Звучащие попеременно требования то внести православие в основной закон России, то убрать его оттуда отражают растущее требование пересмотреть наличную идейную конструкцию российской политики, которая увязана на церковно-государственный альянс. Проще говоря, чеченские политики (и не только они) возражают не столько против существующего порядка вещей, когда про православную основу нашей цивилизации знает каждый школьник, но против изменения этого порядка с непонятными целями и декларативной экспансией религиозного поля.
Зачем и кому нужен «особый» статус?
Итак, попытаемся представить себе, что изменение Конституции – не просто констатация давно известного факта, но имеет некое инструментальное значение. Проще говоря, что кто-то от этого статуса получит либо реальный, либо символический дивиденд. Первое соображение связано с тем, что идеологи, работающие на РПЦ, всячески лоббируют влияние церкви на общество, пытаясь «закрепиться» везде, где нужно и где не нужно.
Не нужно, как правило, там, где либо есть прямая политика, либо – где давно и прочно существует светское пространство, либо – где и так существуют церковные настроения. В последнем случае (например, в среде гуманитарной интеллигенции) «закрепление» дает обратный эффект, ориентация на церковь начинает восприниматься как ориентация на начальство и на власти вообще. Такими лоббистами выступают, как правило, не сами иерархи или священники РПЦ, но разные чиновники. Есть ли у этих лоббистов желание бескорыстно помочь церкви или ими движет другой интерес? Можно предположить, что выгодоприобретателем от конституционных правок будет не РПЦ, а именно чиновники, которые будут «отжимать» чей-то бизнес, пользуясь государственным православием как дубиной.
Выгоду сможет получить, например, партийный демагог, кивающий на конституционное закрепление православия, чтобы попасть во власть. Но серьезного и большого экономического смысла для армии чиновников в таком закреплении не видно. Значит, наше предположение неверно, и их интерес носит иной характер.
Вероятнее всего, эти чиновники и аффилированные с ними идеологи считают, что государство и общество в целом находятся в такой сложной ситуации, что никакого другого выхода, кроме как «открутить все назад» нет. Именно в такой ностальгической среде популярно выражение «без православной монархии у России нет будущего». И именно частью этой отчаянной программы спасения через «возвращение в прошлое» выступает проект конституционной правки в православном смысле. В принципе это «бегство в прошлое» есть симптом большой растерянности и невротизированности части нашей политической элиты, которая смотрит в прошлое, не в силах совладать и осмыслить наступающее будущее. Не в силах осмыслить, такие политики понимают, что не смогут и управлять этим многообразным и поликультурным будущим. И закрывают дверь в будущее.
От политического психоанализа перейдем к истории. Для оправдания необходимости «поправить Конституцию» энтузиасты нередко ссылаются на опыт других стран с исторической православной компонентой в традиции, Грецию, Болгарию, Сербию…
Где религия прописана в конституции
Сформулируем общее представление: в некоторых балканских странах, образовавшихся после падения Византии (15 в.) и освобождения от турецкой зависимости (19 в.), православие стало частью этнической идентификации и упоминание о нем в некоторых конституциях есть по сути часть декларации независимости этих стран. Дело в том, что в Греции, Сербии, Болгарии народно-освободительная борьба проходила под флагом православия и свободы вероисповедания, замешанной на ностальгии по павшей Византии. Часто священники и монахи были во главе этой идейной борьбы. Обычно в такой ситуации происходит создание мифологии «золотого века». Так и произошло: греки-фанариоты, в особенности участники эпопеи с попыткой освобождения Малой Азии от Турок в 1920 г., смотрели на Византию и на государственное православие, бывшее ее органической частью, как на «золотую» историю, ядро своей идентичности. И как результат этничность совпала с православием.
В Конституции Греческой республики (т.н. Синтагме) есть третья статья (2-й раздел первой части) в которой утверждается, что:
Господствующей в Греции религией является религия восточно-православной Церкви Христовой. (Επικρατούσα θρησκεία στην Ελλάδα είναι η θρησκεία της Ανατολικής Ορθόδοξης Εκκλησίας του Χριστού). Эта формулировка дает право всем церквам, исповедующим Христа, считать себя находящимися в рамках основного закона.
Но далее есть жесткая привязка к одной официальной церкви, которая есть «Православная Церковь Греции, признающая своим главой Господа нашего Исуса Христа» (Η Ορθόδοξη Εκκλησία της Ελλάδας, που γνωρίζει κεφαλή της τον Κύριο ημών Ιησού Χριστό). Это уже ставит несколько старостильных греческих церквей, возникших в 1920-е гг. в ходе протеста против радикальных церковных реформ патриарха М. Метаксакиса, в неравноправное положение.
Сразу после этого в тексте дается оговорка, что в некоторых частях страны это может быть не так (Το εκκλησιαστικό καθεστώς που υπάρχει σε ορισμένες περιοχές του Κράτους δεν αντίκειται στις διατάξεις της προηγούμενης παραγράφου), т. е. кое-где(в исламских анклавах?) может быть другой порядок.
Далее – еще интереснее: конституция страны запрещает переводить Священное Писание на народный язык без одобрения церковных властей(Η επίσημη μετάφρασή του σε άλλο γλωσσικό τύπο απαγορεύεται χωρίς την έγκρισητης Αυτοκέφαλης Εκκλησίαςτης Ελλάδας και της Μεγάλης του Χριστού Εκκλησίας στην Κωνσταντινούπολη). Излишне говорить, что такая формулировка приводит к сложностям и в довольно моноконфессиональной Греции, а ежели попытаться применить это к Российской Федерации, где неофициальных православных церквей более 30, а всего религиозных организаций, связывающих себя с византийским православием, и того более, то найти юридическую формулу будет непросто. Разве что перенести на русскую почву преамбулу статьи три без объяснения, в максимально абстрактной форме.
Другой интересный балканский случай – вполне светская Болгария, которая в ст. 13 своей новой Конституции указывает, что все вероисповедания свободны, а религия отделена от государства (религиозните институции са отделени от държавата). Вместе с тем статья указывает, что «традиционна религия в Република България е източноправославното вероизповедание» (традиционная религия – восточное православие). И тут же дано ограничение: «религиозные общности и институции и религиозные убеждения не могут использоваться в политических целях». Вполне нейтральное заявление, дающее свободу интерпретации. Сербская конституция 2006 г. не содержит вообще никаких указаний на главенствующую роль православной церкви.
Но, пожалуй, самое интересное в этой череде примеров – не православная, а номинально католическая Италия, которая в ст. 7 своей Конституции довольно невнятно говорит о Католической Церкви (Lo Stato e la Chiesa cattolica sono, ciascuno nel proprio ordine, indipendenti e sovrani), а затем ссылается на Латеранские соглашения (Patti), которые Бенито Муссолини (!) подписал от имени марионеточного короля Витторио Эммануэле III, а одобрил парламент, состоявший только из членов фашистской партии.
И вот там действительно сказано, что католицизм – «единственная государственная религия Италии». То есть, в католическом мире пример есть, но некоторая противоречивость его внушает определенные сомнения в применимости для России. В качестве уж совсем экзотического примера можно привести Конституцию Чили , где указано, что свобода совести позволяет свободу всех исповеданий и отсутствие государственной религии (La libertad de conciencia, la manifestación de todas las creencias y el ejercicio libre de todos los cultos que no se opongan a la moral, a las buenas costumbres o al orden público). Церкви могут действовать свободно и отправлять религиозные культы (Las confesiones religiosas podrán erigir y conservar templos y sus dependencias bajo las condiciones de seguridad e higiene fijadas por las leyes y ordenanzas). Так. В конституции католической страны прописана свобода вероисповеданий.
«Особая роль» и идейная пропаганда
Итак, новая законодательная инициатива, вызвавшая протесты парламентариев Чечни, есть не столько возвращение исторической справедливости, сколько запоздалое и испуганное желание «пометить» культурно-политическую территорию, которая, как кажется, находится в состоянии быстро нарастающих изменений. Эта «особая роль» православия направлена не в будущее, а в прошлое, и продолжает безнадежный курс на «возвращение в золотой век». Россия – не Балканы и не переживала крушения Византии как свою большую трагедию.
В хрониках и русских летописях это крушение изображено в преобладающем числе случаев как наказание «лукавым грекам» за их отступление от православной веры и компромиссы с Папой Римским. За что Бог их и наказал, а православие отправил на Русь. И сейчас выходит, что, прописывая православие в Конституции, наши законодатели признают, что и Третий Рим, Москва, пал, четвертому «не бывати», так что остается только, сжимаясь от страха перед мигрантами с Востока, застолбить великое прошлое в Конституции.
И последний вопрос, который ставится этой инициативой. Какие религии у нас обладают правом на «особую роль»? Это только византийско-православная традиция, т. е. РПЦ и еще примерно 20 других церквей, или еще ислам, буддизм и иудаизм? На древнерусскую государственность влияние оказывала только православная традиция, а вот на петербургский этап влияний было уже куда больше. Некоторые регионы имеют историческое прошлое (и настоящее, кстати, тоже) совсем не христианское. Сочинить непротиворечивую формулировку теоретически возможно, да только ее компромиссный характер сделает такую статью совершенно бесполезной, а наше конституционное творчество будет все более напоминать разные «закрепления» и «права» конституций недавнего советского прошлого, которые не имели никакого жизненного смысла, отражая стохастические колебания мутной пропагандистской жидкости.
