Сегодня, несмотря на милицейское усиление, напоминающее о трагедии в Беслане, все-таки праздник. Первоклассники, еще не наученные стоять, сидеть и смотреть ровно и одинаково, – такие смешные и прекрасные.
В Москве первый урок во многих школах был посвящен 65-летию битвы за Москву, и такой идеологический заход кажется понятным, привычным, а в школах без официозных перегибов – даже и родным. Некоторые другие идеологические средства многим видятся совсем не родными. Однако сегодня хотелось бы без панической интонации напомнить о нескольких вполне очевидных, но важных вещах.
В 1990-е важной линией была попытка освобождения в частном порядке от услуг принудительной социализации в формате советской школы. Это наблюдалось на примере родителей, которые не отдавали детей в школы, как-то учили сами. Имелись и педагогические инновации с установкой на большую человечность и детскую свободу. В этом направлении двигаются, например, знаменитые волонтерские летние школы, да и отдельные официальные школы с сильными и идейными руководителями.
Но уже в средине 90-х, кажется, стало очевидно, что функция принудительной социализации и так школой исполняется плохо. На обломках империй у идеологий оказалось слишком много дыр, что является уже не условием свободы, а средством массовой дезориентации и депрессии. В эти дыры пролезают и инопланетяне, и астрал, и дикость, и капитализм – то есть почти все без разбору.
Родители, мечтавшие больше всего о свободном и независимом уме своих детишек, оказались в странной ситуации. Свободный взгляд возможен при определенном отстранении – «в дырках» общепринятой в данной культуре картины мира и идеологий, ее изъясняющих. А что делать, когда вместо картины мира – картина развалин?
Школы и отдельные учителя у нас подчас все еще потрясающе хороши, хотя часто и довольно ужасны. Благодаря просто-таки доблести многих из них сохраняется в воспитании культура прямых моральных высказываний в эпоху гибельной и легкомысленной двусмысленности, относительности ценностей.
Но если говорить о целой системе с ее социализирующей функцией, то она глубоко просела. Государственные средства воспитания оказались нужны не только для поддержания длительного порядка, для обеспечения социальной лояльности граждан, но и для осуществления возможности свободы и мышления.
Очевидна функция общего языка для страны (за что идет жесткая борьба в ряде стран бывшего СССР). Но не менее важна и функция общих азбучных моральных и социальных понятий.
И вот в этом месте у нас сложности, какие бывают только у стран с неопределенным (неустановленным) прошлым и будущим. На месте морально-воспитательных и идеологически важных предметов (прежде всего – истории и литературы) – осколки советской довольно цельной и местами ценной культуры, а также вкрапления совсем старого и совсем нового.
В странных пропорциях, скажем, соотносится количество часов, уделяемых Горькому и Ахматовой. В преподавании отечественной истории имеется эклектизм, по-разному реализуемый в разных школах и регионах, на фоне полусоветского гимна с упоминанием Бога.
Все это, очевидно, осознано, в том числе и людьми, занятыми в государственном управлении. Так, Владислав Сурков не раз взывал к проблеме «национальной идеологии», а недавно и (вслед за Виталием Найшулем) к необходимости общественно-политического языка.
Проблема, однако, в том, что подлинное мировоззрение нельзя заменить суррогатами и подделками опиума для народа. Спорная инициатива по введению школьного курса «Основы православной культуры» в ряде регионов – одна из них.
Не то чтобы надо было однозначно и везде бороться за сохранение отделения религий от школы. Проблема не в этом. Даже с точки зрения православия, как нам рассказывал один очень хороший священник, страшно опасно продавливать агитацию за веру средствами государства. Эффект будет обратный – как среди учителей (лучшие и худшие из которых – советские), так и среди родителей, не говоря уже о межрегиональных и межконфессиональных проблемах.
Достаточно было бы, если бы в местах, где родители и учителя не против, а священники активны и деятельны, не препятствовать их внеурочному, факультативному сотрудничеству, без официоза и принудиловки.
И гораздо важнее новых и пока непонятных курсов, говорит знакомый священник, чтобы в основных школьных курсах была цельность и ясность в вопросах морального чувства, исторической и культурной преемственности. Если школа будет давать понятные моральные и культурные ориентиры, то традиционные конфессии – и прежде всего православие – безусловно, выиграют.
Никакой цельный исторический рассказ, на самом деле, не может обойтись без педагогического содержания. Так, в лучших курсах древнеримской истории авторы основываются на присущей материалу идеологии «римской доблести». В гениальной гаспаровской «Занимательной Греции», кроме занимательной научной линии и задачек, есть внимательное отношение к мировоззрению, лежащему в основании европейской культуры. Включая и вопросы о свободе и рабстве, демократии и деспотии, законной власти и тирании, великом тщеславии и благородной доблести.
Понятно, что и мировоззрение, рассказанное через курсы русской истории и литературы, тоже не может быть любым, взятым с потолка, ненастоящим. Многие педагогические интерпретации будут, вероятно, совпадать с православными (как, например, в истории князей Бориса и Глеба), поскольку так присуще культуре, о которой и предмет.
Кроме того, понятно, что имперская история и «многонациональное» настоящее обязывает, если я правильно понял позицию историка Алексея Миллера, специально указывать на то, как те же события понимались на границах земель и окраинах империи. Следует акцентировать в том числе и ситуации, когда империя подавляла своих и чужих, а также сложность танца империи и отдельных земель.
Это может снять нездоровую депрессию по отношению к отколовшимся землям, к русофобиям и соседним национализмам. К тому же это даст инструмент построения сложной, многонациональной, разноземельной России, а также оснастит будущих граждан большей интеллектуальной свободой, чем в странах, где преподавание ведется исключительно в мифологии «обиженной нации».
Понятно, что вопросы хороших учебников и методов преподавания при накопленном знании и гуманитарной квалификации в России решаемы. Проблема в том, что школа – это только одна, хотя и чрезвычайно важная, из нескольких линий взаимодействия страны и гражданина.
Cтранно было бы ожидать цельности и моральной силы от учителя, когда эклектика есть и в большом символическом ряду государства – начиная с праздников и государственной символики. Есть у нас и неисполненная пока функция общественного («конституционного») консенсуса по основным вопросам общей жизни, который разным странам в разное время и позволял иметь определенный и решительный политический курс.
Этот консенсус должен включать в себя отношения как с прошлым, с историей, так и с будущим. Понятно, что такое не выдуешь в отделах Администрации Президента, – такой консенсус не бывает случайным, его и вправду нужно уметь обсуждать и достигать. Не получится забить голову населению некоей «идеологией», а самим потихонечку торговать нефтью и газом. В идеологии слово и есть дело, назвался горшком – полезай в печь.
