Ближневосточный конфликт и этнополитическая ситуация на российском Кавказе нередко становятся предметом компаративистских упражнений российских публицистов, общественных деятелей, правозащитников и ученых. В своих оценках ближневосточно-кавказских параллелей удивительным образом сходятся представители российской власти и правозащитники. И те, и другие, хотя и по совершенно разным причинам, не видят ничего общего между нынешней борьбой Израиля с «Хизбаллой» и военными действиями России в Чечне (на наш взгляд, корректнее определять нынешний конфликт в Ливане именно как противостояние между Израилем и «Хизбаллой», а не как ливано-израильский конфликт, поскольку говорить о Ливане как о самостоятельном субъекте политического процесса можно лишь по формально-юридическим основаниям). Российская власть, декларируя свою приверженность борьбе с «международным терроризмом» и считая себя частью «антитеррористической коалиции», не готова видеть в ближневосточных террористах политических единомышленников Шамиля Басаева и других чеченских полевых командиров. В обнародованном недавно «российском» списке террористических организаций «ХАМАС» и «Хизбалла» отсутствуют. Российские декларации, заявления и инициативы по ближневосточному урегулированию по своей стилистике напоминают выступления европейских интеллектуалов и политиков периода второй чеченской кампании. Те же осуждения неадекватного применения силы, те же претензии к Израилю, не готовому к компромиссам с участниками «арабского сопротивления». Таким образом, российский истеблишмент, выражаясь словами Владимира Путина, предпочитает «отделять мух от котлет», то есть, в переводе на нормальный язык, сегодняшнее российское руководство считает, что ближневосточные исламские радикалы – это одно, а северокавказские террористы – другое. Одних надо «мочить в сортире», а с другими вести переговоры.
Российские правозащитники, на первый взгляд, занимают диаметрально противоположную позицию. Израиль видится ими как форпост демократии на Ближнем Востоке, выдерживающий удары варваров-террористов. Наиболее радикальные представители российского правозащитного движения даже призвали всех сочувствующих справедливому делу государства Израиль «записываться в интербригады», как в Испании в ходе гражданской войны. Однако весь пафос правозащитников, направленный на поддержку Израиля в его борьбе с «международным терроризмом», принципиально отвергает саму возможность сравнения ближневосточного кризиса с ситуацией на Северном Кавказе. «И не надо сравнивать Ливан с Чечней – это совершенно разные вещи», – заявляет Валерия Новодворская. Тезис, под которым хоть сейчас готов подписаться и российский министр иностранных дел Сергей Лавров, выступающий за «диалог всех заинтересованных сторон» (включая и террористов из «Хизбаллы») ради святой цели ближневосточного урегулирования.
Однако помимо представителей истеблишмента и правозащитного движения в российских СМИ (а также на многочисленных форумах) озвучивается позиция о схожести ближневосточного и северокавказского кризисов. По мнению публициста Леонида Радзиховского (критикующего правозащитный пафос), общественным деятелям и журналистам в России надо занимать последовательную позицию. «У нас гуманизм имеет четкий политически-прикладной характер. Кто «жалел чеченцев» – тем, как правило, почему-то не до жалости в отношении «мирных ливанцев». Кто сходит с ума от жалости к «детям Ливана», как-то куда спокойнее относился к событиям в Чечне. В одном случае – война все спишет, любое преступление. В другом случае – сама война и есть первое и самое главное преступление», – считает публицист. По мнению Леонида Радзиховского, и на Северном Кавказе, и на Ближнем Востоке главным вызовом как для России, так и для Израиля был и остается терроризм. «Терроризм – штука опасная, разговорами не лечится, и его уничтожение есть меньшее зло, чем мирное сосуществование с ним». Отсюда и призыв автора к оправданию российской операции в Чечне в 1990-е гг., и израильской в Ливане в 2006 году. Радзиховский даже предлагает «объединяющий» два конфликтных региона критерий – признание одной конфликтующей стороной права на существование другой.
«Как жили русские в Республике Ичкерия? Плохо жили – у них отбирали имущество (в лучшем случае), они бежали оттуда сотнями тысяч. Как живут чеченцы в России? Да, есть, безусловно, бытовая ксенофобия, есть милицейские проверки и т. д. Но смешно даже сравнивать! Никто не отбирает у чеченцев имущество за то, что они – чеченцы. Они имеют все права. И, судя по бизнесменам-чеченцам, неплохо умеют ими пользоваться! Это – о сравнении «независимой Ичкерии» и «имперской России». Да и в самой Чечне сегодня, Чечне, входящей в РФ, жизнь для самих чеченцев несомненно лучше, чем во времена Дудаева… Свыше миллиона арабов живет в Израиле. Вполне возможно, что фактически они не имеют полного равенства с евреями – например, им гораздо сложнее пробиться в элиту страны. Тем не менее они представлены даже в парламенте, абсолютно свободно передвигаются, формально имеют абсолютно все права, их дискриминация запрещена законом. А вот евреев в Палестине (и Ливане) вообще нет. Почему? Ну так ясно почему: их там просто убьют».
По мнению журналиста Михаила Леонтьева, «механизм этих конфликтов совершенно одинаковый. Различие в одном: по удачному стечению обстоятельств Россия сама определяет пути и методы решения чеченской проблемы, Израиль же не настолько суверенен, и его действия сильно ограничены так называемой мировой общественностью, а конкретно – США. Поэтому фактически ближневосточный конфликт неразрешим – Тель-Авив не имеет права на эффективное силовое воздействие, потому что ему никто не даст это сделать».
Но достаточно ли одной констатации схожести (несхожести) ближневосточной и северокавказской проблем? Увы, вопросы, в чем заключается различие природы арабо-израильского конфликта и этнополитической ситуации на российском Северном Кавказе и есть ли общие подходы к их успешному разрешению, остаются без развернутых и достаточно аргументированных ответов. Более того, ответ на этот вопрос напрямую зависит от избранной нами методики компаративистского анализа. Если мы возьмем за основу политико-правовое измерение и постараемся сделать аналитические «замеры», то арабо-израильская и северокавказская проблемы вовсе не будут походить на «близнецов». В случае же использования сравнительно-политологического метода нас будут ожидать принципиально иные выводы.
Даже поверхностного анализа политико-правовых сюжетов израильской политики на т.н. оккупированных территориях (в 1960-1990-е гг.) и в Ливане (1982 и 2006 годы) и российской политики в Чечне (и на Северном Кавказе вообще) достаточно, чтобы раз и навсегда определить два конфликта как совершенно противоположные феномены. Очевидно, что ближневосточный конфликт носит имманентно международный характер, детерминированный резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН №181 от 29 ноября 1947 г. о создании на территории Палестины еврейского и арабского государств. Что бы ни говорили о «конце истории» ООН и сколько бы ни предрекали сей благородной организации печальную участь ее предшественницы – Лиги наций, данная резолюция еще длительное время будет мощнейшим легитимизирующим фактором для палестинского движения и его сторонников среди лидеров исламских государств и политических группировок, европейских левых интеллектуалов и политиков. Само же движение (сколько бы фактов его террористической деятельности ни находили) было и будет актором международной политики и международного права (несмотря на наступление «эры постмодерна» в мировой политике). Но самое интересное даже не в резолюции и не в факте упорного отрицания европейскими «миротворцами» оборонительно-превентивного характера израильской внешней политики – арабофилы нередко забывают о том, кто инициировал борьбу за «сброс» еврейского государства в море. Проблема в самой израильской политике на территориях, контролируемых Израилем после шестидневной войны 1967 г. или на ливанской территории в 1982 и в 2006 гг.
Напомним, что военное поражение арабских государств в 1967 г. привело под израильский контроль около 70 тыс. кв. км, что более чем в три раза превышало территорию самого еврейского государства на начало июня 1967 г. На этих землях проживало свыше 1 млн арабов. Даже не считая населения Синайского полуострова, переданного в 1979-1982 гг. Египту (около 33 тыс. чел.), цифра внушительная. И вот здесь начинается самое интересное. Израильское руководство принимает решение о нераспространении на новые территории своей юрисдикции. В результате сложилась беспрецедентная в мире правовая коллизия. Под контролем еврейского государства оказываются земли, которые даже с израильской точки зрения не являются его частями, а 90% их населения не имеют израильского гражданства. Свою юрисдикцию Израиль распространил только на Голанские высоты (1981 г.) и Восточный Иерусалим, а его гражданами стали еврейские поселенцы Иудеи, Самарии и сектора Газа. С началом «мирного процесса» на Ближнем Востоке на Западном берегу реки Иордан и в Газе была создана Палестинская автономия (беспрецедентный случай, когда автономия изначально рассматривалась как независимое государство). Естественно, ни о каком «плавильном котле» или ассимиляции-аккультурации на занятых территориях речи не шло. И трудно было бы предположить подобный результат, принимая во внимание сам характер еврейского государства. Квинтэссенцией израильской политики в отношении занятых территорий стали слова Маше Даяна, обращенные к арабской «общественности»: «Мы не просим вас полюбить нас. Мы хотим, чтобы вы позаботились о своих (курсив мой - С.М.) согражданах и сотрудничали с нами в восстановлении их нормальной жизни».
Таким образом, главной целью израильской политики на «территориях» (а затем и в Ливане) виделось обеспечение собственной национальной безопасности и, если угодно, элементарного выживания во враждебном окружении. В 1982 году Израиль также ограничился созданием «зоны безопасности» в Южном Ливане, контролируемой его союзниками из АЮЛ (Армии Южного Ливана). В 1982 году «Победный поход» тогдашнего министра обороны Ариэля Шарона на Бейрут вызвал серьезный внутриполитический скандал. И сегодня в Ливане Израиль вовсе не претендует на аннексию его территорий, а тем более – на ассимиляцию его граждан. В политкорректной трескотне вокруг «ливанского кризиса» многие политики и политологи уже забыли изначальную мотивацию действий израильских политиков и военных. Израильская «агрессия»-2006 – это всего лишь реакция на неспособность Ливанского государства контролировать свою территорию, осуществлять реальный суверенитет и противостоять террористам из «Хизбаллы». Ливанская армия и ливанский управленческий корпус не могут и не хотят «зачищать» свою территорию от террористической организации. Как справедливо замечает российский востоковед Георгий Мирский, «кто посмеет выступить против «героев, в одиночку защищающих страну от агрессора?». Более того, само Ливанское государство фактически передало часть своих функций (особенно в социальной сфере) «Хизбалле», делегировав часть своего суверенитета террористической организации, не признающей права Израиля на существование.
Российская же политика в Чечне преследует цель «восстановления конституционного порядка» в одном из российских субъектов, определенном в этом качестве Конституцией государства. Отсюда и декларируемая многофакторность и многоплановость российской «контртеррористической операции» (эвфемизм, используемый по большей части именно для этой цели, иначе, по логике вещей, война на собственной территории приобретает характер гражданской). «Чеченцы не чьи-то сограждане, они граждане России» – тезис, озвученный представителями российского истеблишмента, что называется, от Путина до Кадырова. Отсюда и возможность использования концепции гражданского национализма для обоснования интеграции чеченского социума в состав общероссийского. «Чеченский» кризис, что бы ни говорили европейские и американские интеллектуалы, трепетно любящие чеченских «борцов за свободу» не менее арабских (так же забывая о 220 тыс. изгнанных ими представителях нетитульного населения, о терактах и работорговле), является внутренним делом. Независимая Ичкерия была непризнанным государством и не являлась международным актором. Она была всего лишь некоторым подспорьем второго плана в конкуренции с Россией, которое, впрочем, можно (особенно после 11 сентября) сдать за ненадобностью в политическую утиль. Сегодня подавляющее большинство западных политологов (за исключением разве что европейских леваков) признают Чечню частью РФ. В прошлом году в обстоятельном аналитическом докладе по Чечне, подготовленном Центром Карнеги, эта республика признавалась составной частью России, а сама российская власть критиковалась за нарушение прав человека. При этом вопрос о статусе Чечни (равно как и любой другой северокавказской республики) не поднимался.
Как видим, ближневосточный и «северокавказский» кризисы весьма различаются в политико-правовом плане. Однако было бы преждевременным констатировать исключительно разноплановость и разновекторность двух политических проблем современности. Сегодня Россия и Израиль противостоят (каждый по отдельности) одному и тому же вызову – идеологии и практике радикального политического ислама (подчеркнем, что речь идет о политической идеологии, а не об исламской религии).
И Россия, и Израиль вели (и ведут) борьбу с трансформирующимися конфликтными сообществами. До 1980-х гг. Израиль противостоял светскому этнонационализму, использующему террористические методы борьбы. В авангарде этой антиизраильской борьбы были арабские государства и ООП (обращавшаяся к политическому исламу лишь ситуативно). Разгромив в серии арабо-израильских войн военные машины арабских стран, а в 1982 году уничтожив инфраструктуру ООП в Ливане и разгромив Арафата, Израиль получил во сто крат более сложного противника – радикальный политизированный ислам. В этой связи для Израиля существенно изменился и характер угроз. Теперь Израиль столкнулся с асимметричными конфликтами, где главными акторами стали не государства и светская националистическая ООП (структурированная как квазигосударство), а сетевые террористические организации, использующие терроризм и диверсии как главное средство борьбы. Россия же, разгромив военную инфраструктуру непризнанной Ичкерии и успешно (с военной точки зрения) справившись с чеченским светским этнонационализмом, получила нового противника – в виде радикальных исламистских джамаатов уже не только в Чечне, но и по всему Северному Кавказу. Джамааты (в отличие от дудаевско-масхадовской Ичкерии) также являются сетевой структурой, что серьезно затрудняет борьбу с ними.
Считать же (подобно многим правозащитникам), что сами Израиль и Россия виноваты в радикализации антиизраильского (антироссийского) сопротивления – значит существенно упрощать картину. Выход радикального ислама на Ближнем Востоке (а Северный Кавказ повторил это путь с небольшим стадиальным отставанием) на первые идеологические позиции объясняется особенностями процессов модернизации в обществах исламского Востока. Националистический дискурс (европейский по своему происхождению) оказывается дискредитированным в период борьбы и обретения независимости на Ближнем Востоке, в период «парада суверенитетов» на российском Кавказе. Во-первых, этническая пестрота и Ближнего Востока, и Северного Кавказа на практике делает радикальный этнонационализм политической утопией (особенно в регионах, где нет сильного численного перевеса одной этногруппы). Во-вторых, борьба за превосходство «своего» этноса фактически приводит к победе этноэлиты, которая быстро коррумпируется и отрывается «от корней», замыкаясь на собственных эгоистических устремлениях. Народные же массы довольствуются ролью митинговой пехоты. Как следствие во второй половине 1970-х гг. на Ближний Восток и во второй половине 1990-х гг. на Северный Кавказ пришли идеи радикального ислама, или «ислама молящегося», противопоставляющего себя «исламу обрядному (погребальному)». И не просто пришли. Религиозный дискурс становится доминирующим именно в конфликтных регионах (парламентская победа ХАМАСа в Палестине, превращение части Ливана в «Хизбаллалэнд»). Получается, что в Израиле и России (на Северном Кавказе) власти столкнулись не с вертикально организованным, а с сетевым терроризмом. Этот сетевой терроризм гораздо опаснее структурированного, поскольку в данном случае противник, во-первых, распылен, а во-вторых, ликвидация лидеров и даже ядра террористической организации вовсе не гарантирует конечного успеха в контртеррористической борьбе
Поэтому сегодня и Израиль, и Россия (несмотря на всю дружбу с ХАМАСом и арабофильство последней) рассматриваются как государства, ведущие борьбу против радикального политического ислама (как политической идеологии). И в этом смысле степень «неверности» России ничем не меньше, чем у Израиля. Рассчитывать в этой связи на благожелательное отношение к Москве со стороны организаторов «войны с сионистами» было бы крайне неразумно. Кстати, Кремлю не следовало бы забывать, что не США и Европа, а именно Израиль поддержал на официальном уровне российскую «контртеррористическую операцию» в Чечне в 1999 году. Между тем «наши исламские друзья» из ХАМАСа и «Хизбаллы» ничем не помогли России в освобождении дипломатов, захваченных и убитых в Ираке…
Автор - зав. отделом проблем межнациональных отношений Института политического и военного анализа, кандидат исторических наук
