С утра в Москве ловили оборотней. Среди них оказались генерал МЧС, замначальника Московского уголовного розыска, сотрудник МУРа и еще, судя по всему, семь-восемь офицеров МВД и военнослужащих. Всего, по сообщению Первого канала, в поле зрения оперативников попало 30 человек, имена большинства из них по загадочным причинам пока не разглашаются. Министр внутренних дел Борис Грызлов заявил, что объявлена война организованной преступности, и пояснил, что у конкретной сегодняшней преступной организации на счету более 100 «эпизодов фальсификации доказательств».
Что такое «эпизод», не совсем ясно: равен ли один эпизод одному уголовному делу, или в одном деле может быть множество «эпизодов». Ну, не суть важно. Даже если дел сто – это много или мало? Для одной группировки – пожалуй, немало. Для борьбы с оргпреступностью – очень немного. Фальсификация доказательств в уголовных делах в России – скорее норма. Подсчитать, разумеется, невозможно, но вот некоторые косвенные показатели. После взрывов в Москве в 1999 году по всей России было арестовано больше 2000 мужчин чеченской национальности. По данным правозащитных организаций, в подавляющем большинстве случаев при задержании им подкидывали наркотики или взрывчатку. Только что в Москве вынесен приговор – восемь с половиной лет на основании кассеты, которую суд заслушал в закрытом заседании и по необъяснимым причинам постановил уничтожить после вступления приговора в силу.
Теперь подумайте: что лично вы знаете о милиции. Не из рапортов и сериалов, а от родственников, знакомых, по собственному опыту. Я вот сразу вспоминаю два эпизода.
Перечень историй можно продолжить, но это было бы занудством: все человеческие трагедии в общем-то похожи друг на друга. Так что ограничусь только еще одним показателем. Как известно, десять лет назад, когда в девяти регионах России ввели суды присяжных, они начали выносить оправдательные приговоры в половине всех дел. Причина очевидна: сторона обвинения в российских судах приводит такие доказательства, что «человек со стороны» поверить в них не может.
Очевидно, что банда, подобная разоблаченной сегодня, не могла бы делать свое грязное дело, если бы этого не позволяла система. В конце концов, если бы даже каждая вторая семья верила в судебную систему, милицейское вымогательство стало бы делом невыгодным: родственники отказывались бы платить в уверенности, что справедливость восторжествует.
Система же, которая подобного рода «злоупотребления» позволяет, сама же их и порождает. Про людей с оружием – будь они российские милиционеры, лос-анжелесские полицейские, российские военные в Чечне или американские в Ираке – мы знаем, что они распоясываются ровно настолько, насколько им позволено. Возможно, такова природа человека, избравшего из профессий ту, которая заставляет его носить форму и оружие. А возможно, такова природа человека вообще. Так или иначе, если милиции или полиции позволено выбивать из задержанных признания, а из их родственников – деньги, они так и будут делать.
Пока в российской практике нашелся только один эффективный способ бороться с извращением судебной системы – суд присяжных. А если шире – включение общественности в судебный процесс. Однако в последнее время тенденция всех преобразований судебной системы совершенно противоположны – исключение «людей со стороны» из судебных дел. По новому Уголовно-процессуальному кодексу, упразднен институт народных заседателей и – что еще важнее – общественных защитников и общественных обвинителей. Для того же, чтобы, согласно давно принятому закону, ввести наконец суд присяжных во всех регионах, сам этот институт был выхолощен: теперь процессы с участием присяжных возможны только для рассмотрения особо тяжких преступлений. По подсчетам одного из ведущих экспертов в области судебной реформы, знаменитого отставного судьи Сергея Пашина, на долю судов присяжных при таком подходе придется не больше 0,8% всех уголовных дел.
Поскольку судебная система становится все более закрытой, она обязательно будет порождать все больше злоупотреблений. И поимка каких-то жалких десяти человек с их сотней «эпизодов» в этом ничего принципиально не меняет. Впрочем, пустячок все равно приятный.
