20 лет назад ГКЧП объявил ЧП. Мы физически были в Ульяновске, на пути к поезду в Москву. Радио в машине объясняло ситуацию, да как-то туманно и сквозь зубы, как будто не имея целью объяснить всерьез. Наша милейшая дальняя бабушка (теща моего шурина – но лучше не морочьтесь) Валентина Дмитриевна, подумав, оценила положение дел:
- Теперь, слава Богу, кончатся гонения на КПСС.
Случаются такие осечки. Один мой знакомый позвонил однажды по телефону и позвал кого-то типа Израиля Соломоновича, на что ему ответили:
- Молодой человек, как вы ошиблись… Если бы вы только знали, как вы ошиблись.
Словом, Бог не уберег КПСС, что, если вдуматься, не должно никого удивлять.
13 лет + 1 день назад, в Евпатории, на пути к пляжу, мы заметили небывалый ажиотаж возле киоска обмена валюты. Курсы рубля и доллара по отношению к гривне разъехались в разные стороны, как ноги у новичка на катке.
- У вас что-то произошло? – спросил я обменщика с неясной надеждой.
- Это у вас что-то произошло, - ответил он с мрачноватым юмором.
В августе 1991-го мы – мои бывшие одноклассники, однокурсники, сослуживцы, знакомые знакомых – последний раз были вместе. Чтобы оказаться по одну сторону баррикад, понадобились баррикады. По другую сторону баррикад был сплотивший нас общий враг, точнее – наше общее гнилое прошлое, куда не было возврата. Заметим – не потому что гнилое, а потому что прошлое.
Помню потрясающее чувство: ГКЧП никто не боялся. Даже осторожные московские пенсионеры. Подчеркиваю – исключительность была не в том, что я не боялся. Мало ли чего я (возможно, сдуру) не боюсь, а чего вдруг боюсь. Хотите об этом поговорить? – не хочу. Именно отсутствие страха в атмосфере поражало.
Впрочем, прошли дни эйфории – и всё стало на свои места. Не знаю, как для вас, а для меня основной вопрос той эпохи был – как раздобыть пропитание для семьи на завтра. В этом отношении 1998-й год был честнее 1991-го, сразу сформулировав вопрос в правильных терминах. Я упрямо эксплуатировал свои разночинские способы добычи денег. В 1991 году это было преподавание. В 1998-м – преподавание + журналистика. И то, и другое работало плохо.
Позвольте не писать про общеизвестное – дефицит всего в начале 90-х, очереди, карточки, многодетные льготы; про дефицит исключительно денег в конце 90-х, что было, наверное, системно легче.
Один наш знакомый ремонтировал пианино, а потом продавал. Сам он жил под Москвой, а мы – в центре, на невысоком этаже. Наша квартира была идеальна для продажи пианино. И мы организовали взаимовыгодный бартер – мы вроде как арендовали у нашего знакомого отремонтированные пианино для детских занятий, а он у нас – часть полезной площади под продажу. В условия сделки входила и небольшая актерская нагрузка – перед покупателями мы разыгрывали хозяев инструмента. При этом на глазок услуга, которую мы оказывали нашему знакомому, была весомее, особенно если он вмещал в нашу квартиру два пианино одновременно. И как-то так устоялось, что он платил нам комиссионные $50-100 с каждого проданного экземпляра.
В начале 1998-го года финансовые дела нашей семьи пошли настолько благополучно, что мы перестали брать эти деньги, накапливая их в уме. И к сентябрю, когда мы с моим отечеством угодили в… скажем, затруднительное положение, рента достигла $1000. И, отщипывая по кусочку от этой суммы, мы чинно дожили до Нового года. Семь коров тощих потихоньку сожрали семь коров тучных.
30 декабря снежным вихрем вдруг открыло форточку, я спросонок кинулся ее быстро захлопнуть – и хорошо приложился головой о деревянный угол. И со мной, как теперь принято говорить, произошел инсайт.
Содержание его сводилось к тому, что хватит замыкаться в скорлупе преподавания и журналистики, тем более что в пиковые моменты истории отечества мало кто горит желанием поучиться чему-нибудь или полистать на досуге газетку. Пару недель я был открыт космосу и в принципе готов окуклиться, треснуть и породить из своих недр брокера, олигарха или, на худой конец, офисную крысу средних размеров.
Но ничего такого не произошло. А вместо этого где-то 8 января зазвонил телефон, и забрезжило что-то из сферы журналистики. А потом – преподавания. И с тех пор я влачу свою судьбу со смирением.
Многие помнят добрый совет из кулинарной книги Елены Молоховец: «Если у вас в доме ничего нет, спуститесь в погреб, возьмите телячью ногу…». Интересно, как разные эпохи преломляли наше отношение к этому участку текста. Как варьировался смысл этого ничего. Уточню границы своего опыта: наша семья перенесла довольно долгие периоды благородной бедности с видом на нищету и со смутными перспективами экономического подъема.
Отчего-то вспоминается один вечер, объективно – далеко не самый голодный. Мы хотели принять в гостях симпатичную нам семью – папу, маму и дочку. Подкопили продуктов, сготовили пиццу. Гости тоже что-то принесли. Посидели. Гостям было хорошо. Засиделись. Совершили второй подход к столу. Доели то, что было. Достали какие-то совсем не праздничные запасы типа пыльной баночки варенья, начатой пачки крекеров. К третьему разу на столе был голый чай.
Я помню, что такое – искать немного денег в долг, обзванивая дальних знакомых по записной книжке. Кто проходил через это мероприятие, легко восстановит детали. Кто не проходил – ну и дай Бог не проходить.
С тех пор финансовые неувязки случаются эпизодически и под другим, так сказать, соусом. Например, не вписались в бюджет ремонта. Или истек срок пластиковой карты. В долг не берешь, а перехватываешь. Само действие лишено метафизической глубины. Оно – оболочка, оно – память о действительно трудноватых годах. Хотя, конечно, и тогда лично мы не попали в катастрофу.
Как говорил Гегель, нет иного отличия, кроме отличия в степени. Правильно говорил.
Стоят около метро две девушки, как принято говорить, модельной внешности, и обсуждают какую-то нейтральную тему тяжелым русским матом, достойным опытного водопроводчика. Ловлю себя на желании подойти и сделать замечание. Нет… все-таки рановато. Лет через десять точно подойду и сделаю.
Нет ничего нового под солнцем…
