«Прав был все-таки я»
Валерий Джемсович Дранников, заместитель главного редактора еженедельника «Большой Город»
Я учился в шестом классе. Моя семья жила в коммуналке, в том доме на Петровке, где сейчас находится Мосгордума. За полгода до этого произошла такая история: я болтался по городу со своим однокашником и высказал неосторожную мысль, что Сталин в принципе может умереть. Друг сделал серьезное лицо и заявил, что Сталин не умрет никогда. Позже он нажаловался учительнице. Моего отца вызвали в школу и потребовали приструнить сына. Как позже выяснилось, прав был все-таки я.
В тот день, когда объявили о смерти Сталина, я проснулся от дикого рева. Рыдала вся коммуналка. Три дня перед этим сообщали сводки о состоянии здоровья Сталина v накануне как раз объявили, что давление стабилизировалось. В школе портреты вождя были окаймлены траурной лентой. Нас всех собрали на линейку и потребовали, чтобы каждый ребенок сдал по 10 рублей v на венки. Наш класс в результате так и не сдал.
В течение трех дней в Колонный зал, где для прощания с народом выставили тело вождя, валила толпа. Бесконечные людские потоки шли по Неглинке, по Сретенке. На Трубной была давка v многие погибли. После этого основные дороги перекрыли конной милицией и грузовиками с солдатами. Были перекрыты и переулки, но все равно люди находили способы попрощаться со Сталиным.
Один из обходных путей шел через наш подъезд. Если войти через черный ход, пройти через лестницу а потом выйти через парадный v оказываешься на Петровке, уже за кордонами, а дальше до Колонного зала никто не охраняет. Я, мой друг Леська Курочкин с шестого этажа и Андрей Миронов, который потом стал известным актером, пропускали людей через наш подъезд за деньги. Сперва провели несколько человек, потом пошел уже целый поток v Леська стоял с шапкой, и все бросали туда по 10 копеек. Потом мы две недели подряд ели мороженное на эти деньги, накупили мятного драже.
Сами до колонного зала доходили, но в сам зал не спускались v незачем. Для мальчишек и так было много интересного. Стояли сильные морозы v милиционеры по ночам разжигали костры, чтобы согреться. Мы накаливали гвозди в кострах и бросали их раскаленными в лошадей.
«Ну и дура же у меня мать»
Розалия Моисеевна Солодовник, 83 года, переводчица. С 1943 по 1956 работала цензором в Главлите, в отделе, через который проходили все сообщения аккредитованных в Москве иностранных корреспондентов
Когда было опубликовано коммюнике о его состоянии здоровья v я не помню точно по числам, то ли второго, то ли третьего марта, все пришли в ужасное уныние, кроме- кроме- умных людей. Я могу твердо сказать: я ликовала.
За мной ночью приехал фельдъегерь, вошел в дверь и сказал: «Товарищ Сталин умер, и товарищ Солодовник вызывают на работу». Моя мама зарыдала в голос, а я подумала: «Ну и дура же у меня мать». Я еще помню, что мы с моей подругой ходили через пару дней в театр, и она говорила : «Это ужасно, умер Сталин». И я схватила ее и говорила: «Женя, ну что ты говоришь!» Я в течение трех минут ее убедила, что она может так не отчаиваться. Я говорила: «Ну о чем ты жалеешь? Умер тиран, который погубил сотни тысяч людей», v мы еще тогда не знали всех масштабов, это же было еще досолженицынское время. И она со мной согласилась.
Мы жили тогда в Колобовском переулке. Он соединял Трубную площадь с Петровскими воротами. А на Трубную площадь стекал сверху, со Сретенки, Рождественский бульвар. А по Сретенке шли колонны, прощаться со Сталиным в Колонный зал Дома Союзов. И там была такая давка, что люди скатывались вниз. Трубная площадь превратилась в месиво. Там масса людей погибла, и вот эти трупы и искалеченных людей несли по нашему переулку, потому что больше не было выходов. И в народе говорили: «Жил кровавым и умер кровавым». А с другой стороны какие-то идиоты, ну как всегда, рыдали, рыдали.
По Дмитровке теперешней и по улице Герцена шли колонны, уже очень организованные, от предприятий и так далее. А по улице Горького не шел никто. Она была вся забаррикадирована со всех сторон грузовиками. И туда пускали только по пропускам или по паспортам, живущих там. Нам, конечно, выдали пропуска (отдел Главлита по работе с иностранными корреспондентами располагался в здании Центрального телеграфа v «Полит.ру»). И я по дороге забегала в магазины и наслаждалась. Потому что у Елисеева я покупала те продукты, которые вообще невозможно было достать, а тут они лежали. Никого же не пускали. Язык, допустим v стоил-то он копейки.
Но это было очень страшно, потому что на Тверской было очень тихо, но так как еще стояли морозные дни и ночи, то машины все время разогревали моторы. Было это урчание моторов и с двух сторон v с Дмитровки и с Герцена v шел такой гул толпы, какой-то зловещий. И время от времени, так как там тоже напирали, на эти заграждения взбиралась какая-то фигура.
А потом всем нам, кто дежурил в эти дни там, выдали пропуска. И мы все безо всякой очереди прошли мимо этого гроба, посмотрели на почетный караул, и ушли.
Через меня, конечно, проходили все сообщения об арестах врачей. Была эта знаменитая женщина-врач (Лидия Тимашук v «Полит.ру»). Ух, скотина, сволочь! Которая писала об «убийцах в белых халатах». Ну, у нас в Главлите была, конечно, атмосфера неприятная. Мои товарищи, они перестали почти со мной здороваться. И я ждала с минуты на минуту, что нас вышлют, конечно. Ясно было: все к этому шло. Обстановка была совершенно ужасная. А потом умер Сталин, и через месяц наступил звездный день, когда все газеты сообщили, что врачи освобождены и следствие прекращено.
Я именно в эту ночь дежурила. И мной овладел такой восторг, такое состояние эйфории, совершенно невероятное, что я не выдержала и позвонила своей свекрови. А было там три часа утра, четыре часа утра. Подошла соседка по квартире, у которой был ближе телефон, и я, поняв, что я делаю, в ужасе бросила трубку. А вечером я пришла к ним, и эта соседка мне сказала: «Рузенька, это же вы, наверное, ночью звонили?» Я говорю: «Да, Ида Григорьевна, это я». Но она почему-то не очень сердилась.
До смерти Сталина наша школьная компания заканчивала все свои сборища тостом: «Чтоб они все сдохли». А после смерти Сталина мы стали собираться каждый год 5 марта, и отмечали этот день как праздничную дату.
«Дети смотрели на нее зверенышами»
Григорий Яковлевич Бакланов, писатель автор повестей «Девять дней», «Пядь земли», «Мертвые сраму не имут», «Июль 41 года». Фронтовик, награжден орденом Красной звезды и медалями.
Когда Сталин умер, мне было 29 лет. Тогда я нелегально снимал одну комнатку в доме «Известий» около Киевского вокзала. Когда по радио объявили о смерти, я заплакал. Заплакал оттого, что рухнула та страшная сила, которая давила нашу страну. Давила так, что сложно было дышать. С фронта мы вернулись победителями, но в своей стране были побежденными.
В день похорон на Пушкинской я увидел людей, которые прорвались сквозь заграждения. Они бежали с веселыми лицами, с той радостью людей, которые смогли прорваться через препятствие. На Трубной уже скопилось огромное количество народа, я оказался в низине. Около тротуаров стояли троллейбусы. Водители, почувствовав, что может произойти, стали открывать двери, чтобы впустить туда хотя бы часть народа. Я почувствовал, что дело плохо, и пошел домой. В давке тогда погибли человек пять из нашего дома. На следующий день или через день под вечер я увидел на улице двух полковников МВД или НКВД, уже не помню. Они слушали радио v объявляли новый состав президиума Политбюро. Когда очередь дошла до Берии, они кивнули и радостно посмотрели друг на друга.
Моя жена работала школьной учительницей. Она рассказывала, что директриса в тот день собрала людей на траурный митинг. Супруга была среди немногих людей, которые не плакали, и из-за этого дети, которые ее очень любили, смотрели на нее зверенышами. Мало кто понимал тогда, что хуже уже не будет.
При Маленкове было объявлено о закупке продуктов за границей. Женщина v ответственный работник в литературном журнале, где я работал, тогда сказала: «До чего мы дошли! Вместо того, чтобы тратить деньги на оружие, мы покупаем какую-то селедку».
Предыдущие серии:
«Распирающая грудь радость». Говорят бывшая жительница легендарного Дома на Набережной, бывший хранитель тела Ленина и встретивший эту весть в казахстанской ссылке чеченец.
«Конечно, и мы все прослезились- Вам не понять»: маршал Язов, архитектор Куйбышев и техинспектор Самойлова
