Мы публикуем резюме регулярного вторничного "Открытого семинара "Полит.ру", созданного для обсуждения позиции и содержания нашего экспертного круга и сообщества. Открытый семинар 6 июня был посвящен проблеме преемственности власти в процессе перехода 2007 – 2008 гг.. Участники обсуждения (кроме собственно "Полит.ру") – директор Института национальной модели экономики Виталий Найшуль, Директор Центра развития малых и средних предприятий АНХ при Правительстве Российской Федерации, научный руководитель Института социально-экономического анализа и развития предпринимательства (ИСАРП) Вячеслав Широнин, писатель Михаил Арсенин, директор центра стратегических исследований Приволжского федерального круга Сергей Градировский, один из лидеров Левого Фронта Илья Пономарев, руководитель Санкт-Петербургской Школы сценирования, президент, фонда "Энциклопедия", эксперт ЦСР "Северо-Запад" Сергей Переслегин, психолог Ольга Лобач.
Очевидно, что система власти и управления в России пройдет через слом. Более того, одна вероятная точка слома даже запланирована – это период вокруг 2008 года, когда, скорее всего, в стране появится новый президент. В современном политическом языке эта проблема обсуждается как проблема “преемственности власти”. И если всерьез обсуждать преемственность, то аналитически важен вопрос – что именно из жизни страны будет предано, что можно передать, а что никак не проскочит через ближайший слом. Еще более интересен вопрос о политической позиции: что именно должно быть передано по праву преемственности, что именно является той самой Россией, которую мы хотим унаследовать.
Данное обсуждение носит предварительный, аналитический характер: произошел поиск общего языка и общих тезисов о том, что “объективно” возможно, а что не возможно в момент политического слома.
Есть вопрос о “малой преемственности”, – преемственности управления, преемственности собственности и занимаемой позиции в системе – связанный с ожидаемым сломом 2008 года. Понятна и задача – как передать власть с наименьшими потрясениями. Он прямо связан с вопросом о лицах. Здесь возможно тотализаторы и гадания, но понятно, что обычные экспертные способы гадания могут оказаться менее эффективны, чем некоторые прямые способы угадывания “лица”.
Примером такого институционального гадания может быть статья “Следующий президент России?”. Метод здесь в том, чтобы в мышлении сымитировать тот процесс, который в реальности происходит в переборе кандидатов – одна из функций первого лица в России в том, чтобы увидеть подходящего “преемника”, который будет принят страной.
Есть и более широкий вопрос – о преемственности государственного устройства, власти, за счет которой осуществлялось удержание страны и властвование как таковое, о том, как “склеивать” переход от одной институциональной формы к другой. Эта проблема решается с момента разрыва преемственности 1917 года, возникала она в истории России и раньше и дважды была успешно преодолена – после татарского ига и после смутного времени. Так что, в принципе, проблема решаема. Другое дело, что она не может быть решена в перспективе 2008 года.
На ближайший слом возможно сформулировать ряд, в основном, негативных тезисов о том, чего точно не будет. Позитивные тезисы о преемственности можно обсуждать лишь вокруг настоящих политических позиций и проектов для России.
Коммунистическая идеология в СССР не была просто “пиаром”, подобно современным идейным конструкциям, она была важным условием собственно власти, за счет нее смыкались “малая” и “большая” преемственности: и передача власти в смысле смены вождей, и передача собственно советской власти вместе с ее картиной мира и историческими целями. В этом смысле задолго до 1992 года у нас нет власти, хотя административная система вполне преемственна.
С конца 80-х и до 1993 года базовым интеллектуальным процессом в России была искренняя попытка заимствовать модели реформ, демократические процедуры, западные образцы, желание “влиться в цивилизованный мир”. Этот период закончился в 1993 году, когда практические проблемы управления страной и практические интересы элиты взяли вверх над попыткой заимствовать власть (и механизмы отношений власти) со стороны.
Процесс “малой” преемственности, начиная с 1993 года, диктовался тактико-управленческими и практическими соображениями правящей элиты. Один из существенных процессов – оформление административных и иных ресурсов СССР в конвертируемые капиталы.
Это процесс сейчас находится в довольно развитой форме и нуждается в международной (то есть преимущественно западной) легитимации крупных капиталов. Именно Европа и США обладают образцом и инструментами существования наследственной крупной собственности. Именно это внешнее обстоятельство требует соблюдать приемлемые для Запада формы (антураж) передачи власти. Несмотря на то что существует лобби “третьего срока”, то есть путча по образцу заговора Коржакова, и у этого пути есть очевидные преимущества для правящих групп, это все же противоречит базовому процессу эпохи.
В политологии принято обсуждать альтернативу “клановой” и “системной” преемственности. Между тем никакая “клановая” преемственность в России невозможна. Собственно клановый, семейный тип передачи, по крайней мере, в европейской части страны невозможен как не соответствующий культуре. Даже знаменитая “ельцинская семья” не была семьей или кланом с прямом смысле слова. Никакая элитная форма (подобно роли корпорации военных в ряде сломов режима в Латинской Америке), в том числе “чекисты”, не претендует на организацию наследования обязательств по критериям собственной связности и самоопределения. Подобные сценарии связаны с той или иной формой путча, неудовлетворительной для большей части элиты.
Созданный механизм преемника удовлетворяет критерию соблюдения “демократической” формы, сохранения рычагов управления внутри системы и продолжения базового процесса идеологического оформления (в той или иной мере) частных капиталов. При этом судьба самой правящей группы вряд ли будет совершенно безоблачной. Если же говорить об элите как вообще о “классе”, участвовавшем в перераспределении советской собственности и ее легализации на международном уровне, то эти процессы будут продолжены.
Более жестко и корректно можно утверждать, что после 2008 года произойдет кризис отношений власти-собственности. Дело в том, что сейчас еще в большей мере, чем в 1999 году, эти отношения замкнулись на одного человека – президента. На всех имущественных контрактах стоит подпись “главного бухгалтера”, и когда на этой должности появляется новое лицо, оно будет вынуждено избавляться от части старых обязательств и принимать новые.
При монархическом строе (в ситуации непрерывности династии) имеется близкая родственная связь между царем, даровавшим имущество или иные признаки статуса, и его преемником. От смены государя на троне только самая верхушка может потерять часть своего статусного положения, попасть в опалу, лишиться же имения – вообще в исключительных случаях. Как правило, все привилегии и права собственности будут новым монархом подтверждены. В нединастической ситуации личностных обязательств переход власти является катастрофой, последствия которой можно пытаться минимизировать, но их нельзя избежать.
Многими аналитиками обсуждается также проблема “центров власти” по итогам 2007 – 2008 годов. Если их окажется два (вокруг нынешнего президента и вокруг его “преемника"), – это может существенным образом повлиять на трансформацию отечественной политической культуры. Попытка же сохранения моноцентричной системы либо окажется институциониально не очень стабильной (центр – нынешний президент, отсутствие реального веса у “преемника”), либо ее реализация будет сопровождаться очень жесткими конфликтами при попытке ликвидации центра вокруг нынешнего президента.
Есть сомнения, что данная проблематика (впервые у нас будет политически дееспособный бывший президент) имеет отношение к делу. Первое лицо в русской политической культуре будет одно. Какой именно конфликт будет предшествовать стабилизации этого положения дел – другой вопрос. Но в истории еще не было более или менее длительной ситуации “двоецарствия”. Тем более что конструкция президентской власти и ее связи с административной системой такова, что власть привязана к должности.
Если переходить к содержанию следующего режима, то плодотворно проанализировать переход политической повестки через 1999 год.
Очевидна разница между ельцинским и путинским режимами. Произошедшие изменения можно было прогнозировать исходя из вопроса – какие перемены назрели. Например, Ельцин все время говорил, что Дума ему мешает работать, – при Путине произошли изменения в Думе. Были медиа-олигархи, которые тягались с властью, – при Путине их прогнали. Были губернаторы, которые хотели летать на вертолете над своими землями, – у них не только отобрали вертолеты, но и вообще “подрезали крылья”.
При этом изменения поначалу производились постепенно, по очереди, – так, чтобы не ломать все сразу. И в действиях, и в риторике наблюдался постепенный отказ от преемственности, разрешение проблемных вопросов 90-х.
Между двумя режимами есть и идеологическая разница. При Ельцине провозглашалась модернизация – страна проводит реформы, под это и была заточена власть. Первые 3-5 лет своего правления Путин хорошо понимал, что мандата на то, чтобы править народом, у него нет. Можно кого угодно снимать или назначать в номенклатуре, перераспределять собственность, но нельзя увеличить пенсионный возраст. При этом риторика реформ продолжалась – отчасти потому, что просто не было иной более или менее правдоподобной формулировки целей.
Потом, после обретения определенной уверенности и проведения попыток что-то менять в разных сферах более радикально, стало понятно, что сажать можно очень легко, а заниматься социальными проблемами – болезненно. После этого произошли изменения в сторону государственного практицизма. Некоторые проблемы 90-х будут унаследованы и дальше, например, регионального управления. Но в целом повестка изменилась.
Путинский режим имеет повестку “удержание ситуации”, ответа на вызовы. Понятно, что смена повестки может быть спровоцирована внешним вызовом, некой катастрофой, но анализировать внешние обстоятельства следует отдельно. Попытки назвать критической точкой период демографического перелома 2007-2014 годов, изношенность ряда сфер кажутся малопродуктивными, так как эти факторы уже существуют, но не провоцируют власть ни на какие серьезные действия.
Президент Путин выделяется тем, что, не имея в руках “позитивной власти”, он поставил перед собой задачу осуществления “негативной власти” – то есть не давать другим (негосударственным и государственным) структурам ставить перед обществом цели и добиваться их выполнения.
Путин “обезопасил” Россию от чужих проектов. Политика “удержания ситуации” (сохранение пространства страны от смыслов и проектов, которые кажутся правящей элите чужими) наверняка продлится, т.к. это тот элитный консенсус, который вроде бы поддержан и широкими массами населения. Следует, соответственно, ожидать продолжения линии “удержания” и при следующем режиме – потенциальные опасности несут не только негосударственные структуры с целями, но инкапсулировавшиеся части самой административной системы (тема борьбы с чиновниками).
Понятно, что повестка “удержания ситуации”, ситуативной обороны слаба. Без "большой преемственности”, без политики сильную (оно же – преемственную) власть не построить. Принципиально возможен путь развития управления, силового контроля за страной вместо политики и идеологии, но он имеет пределы во времени и не имеет сильных предпосылок в России.
Один их важных итогов времени правления Владимира Путина – очевидность того, что в России внешний проект вряд ли пройдет. В ироничном ключе можно заметить, что, согласно опросу “Левада-Центра”, у нас 6% населения уверены, что чемпионат мира по футболу выиграет сборная России.
Но главная проблема власти – в отсутствии видения, картины мира, как в принципе должна выглядеть страна, для чего она нужна и кому. Трудно представить, что за два года, которые остались до выборов, может произойти необходимая “капитализация” концепций. Более того, практика борьбы за удержание ситуации, оборачивающаяся борьбой с самой социальной жизнью под видом коррупции и внутренних врагов, не способствуют условиям возникновения политики.
Но здесь мы уже переходим за рамки “объективного” анализа. Кто и почему сможет заниматься политикой в России в период до ожидаемого слома административной системы, не обязательно связанного с выборами, вопрос буквально субъективный. Понятно только, что в России исторически возможны не всякие “картины мира” и идеологии, ее изъясняющие, здесь никто не сможет “достать из головы шар”, что может быть темой отдельного обсуждения.
Данный текст содержит следы полемики, дискуссии, различных реплик, но никакая фраза или тезис в нем не могут быть однозначно соотнесены с кем-то из участников или с мнением редакции, если об этом специально не сказано. Отдельные линии, позиции и оппозиции, возможно, найдут отражение в других жанрах и формах нашей работы.
