О кросскультурной подоплеке недавних скандалов с натурализованными в Финляндии русскими детьми Лев Усыскин беседует с русско-финским журналистом Полиной Копыловой (Хельсинки). Этот разговор иллюстрирует одну из точек зрения на происходящее.
Полина Копылова, журналист, родилась в Ленинграде в 1976 году. Закончила Санкт-Петербургский институт кино и телевидения (ныне СПбГУКиТ). Переехала на постоянное место жительства в Финляндию в 2002 году. В течение пяти лет работала в Финляндской ассоциации русскоязычных обществ, ныне является сотрудником Объединения по сотрудничеству многокультурных организаций "Монихели". Как журналист-фрилансер и колумнист сотрудничает с различными финскими изданиями, выходящими на русском и финском языке. Замужем за уроженцем Финляндии, воспитывает приемного сына, взятого из петербургского детского дома.
- Полина, Финляндская ассоциация русскоязычных обществ, в которой ты до последнего времени работала, - это правительственная организация?
- Нет, это третий сектор, неправительственная, некоммерческая организация.
- Которая занимается помощью меньшинствам?
- Да, и мы фактически занимались вопросами защиты правовых, культурных, языковых интересов русскоязычного меньшинства и, как следствие, вопросами интеграции русскоязычных в Финляндии. Причем, говорю именно с подчеркиванием, что это русскоязычные, то есть люди, для которых русский является основным языком общения, но не обязательно родным. Они не обязательно (бывшие) граждане России и не всегда этнические русские.
- Давай поговорим про русских детей в Финляндии. Можешь коротко рассказать этот казус с Завгородней, потому как информационного шума было настолько много, что я даже отчаялся всерьез разобраться, потому что очень много эмоций. Что там на самом деле произошло?
- На самом деле я тоже в какой-то момент отчаялась разобраться, хотя живу в Финляндии и знаю, во-первых, принципы работы опеки, а во-вторых, о тех ошибках, которые может допускать опека. Но, даже зная о том, что опека, как и любая структура, может допускать ошибки, мне было очень сложно... притом, что я, кстати, даже брала интервью у госпожи Анны Кантелл-Форсбум, которую в связи с этой историей провозгласили главной финской фашисткой. В итоге я так и не смогла убедительно реконструировать, что же, собственно говоря, там произошло. Дело в том, что если бы просто на время отобрали детей, произвели бы срочное изъятие, срочное перемещение под внешнее попечительство – ну, да, это не объясняется, конечно же, одним шлепком по попе. Скорее всего, там ни одни раз шлепали, да и не шлепки это были. Но когда изымают младенца – это, по критериям опеки, означает, что мать не способна обеспечить ему безопасность и материнский уход...
Дело в том, что в Финляндии очень трепетно относятся к привязанности матери и ребенка. Младенца сразу отдают маме, младенец с мамой спит. Есть вообще очень много поклонников теории, согласно которой ребенок должен спать с родителями и висеть на родителях как можно дольше. То есть, для того, чтобы разрывать эту связь между матерью и младенцем, нужны очень серьезные основания, и сделать это можно лишь в одном из следующих случаев: либо для младенца гипотетически существует угроза насилия, либо мать не может за ним ухаживать в результате какой-то тяжелейшей депрессии или психического расстройства, либо если мать принимает какие-то вещества. Речь может идти не только о наркотиках. Например, о каких-то психотропных препаратах, опять же связанных с ее психическим состоянием. Там был конфликт с кормлением ребенка, когда ей не разрешали кормить его грудью. Грудью не разрешают кормить, если мама находится на соответствующем медикаментозном лечении.
Госпожа Завгородняя говорит о том, что ребенок ударился головой в школе, а тут налетела опека и всех немедленно забрала. А школьная учительница говорит о том, что ребенок пожаловался на папу. Дальше пошла вот эта формулировка «шлепнул по попе». Мама, Анастасия Завгородняя, утверждает, что девочка говорит на 4-х языках и на всех неуверенно, поэтому ее просто не поняли. Я в свою очередь была свидетелем (в другом совершенно случае) как работает сотрудник опеки. Соцработник вполне может разговаривать с ребенком, понимать его даже сквозь языковые проблемы. Ребенок тоже был ровно из той категории, примерно, кстати, такого же возраста...
- Я тебя перебью. А что это вообще за семья была?
- Семья была интернациональная. Папа - суданский араб с финским гражданством, долго проживавший в Финляндии, больше 15 лет. И он верующий мусульманин, как я понимаю, достаточно религиозный. Сколько ему лет, я, честно говоря, не знаю. Этого не было в прессе. А мама русская, из Соснового Бора, поехала к друзьям в Финляндию разузнать, как можно продолжить музыкальное образование и вдруг неожиданно вышла замуж. Бывает. Что касается мамы, то там была некая предыстория. Как я понимаю, в том числе она являлась клиентом органов опеки (если сказать по-русски - состояла на учете) достаточно давно и у нее были очень серьезные конфликты с мужем, связанные именно с тем, что она православная, а он мусульманин и угрожал ей, что он увезет детей в Судан.
- Детей там сколько?
- На данный момент там четверо. Вот четвертого у нее младенца и "экспроприировали", как только он родился.
- А возраст какой? Старшему сколько?
- Старшей девочке 6,5-7 лет, она училась в школе. Близнецам было 2 года на момент всей этой истории. Вот в сентябре у нее родился ребенок, которого фактически тоже почти сразу изъяли.
- А у нее финское гражданство есть?
- У старшей девочки было российское и финское гражданство. У всех остальных детей только финское.
- А у матери?
- Не припомню сейчас ее ситуацию с гражданством, по-моему, у нее двойное. По-моему, она достаточно времени прожила в Финляндии, чтобы получить финский паспорт.
- Она социализирована в Финляндии? Или она с детьми, и ей не до работы?
- Я ее близко и вообще лично не знаю, но она прослеживалась в социальных сетях. Насколько я понимаю, у нее были проблемы с социализацией, потому что трое маленьких детей. Она, в основном, сидела с ними дома. Может быть, старшая девочка ходила в садик. Муж, как я понимаю, был человеком, ограничивающим ее свободу в силу каких-то своих представлений о семейной жизни. Она выходила со своими проблемами на русскоязычный форум. Тогда он назывался суоми.ру, сейчас он рашен.фи, и там можно было проследить все ее перипетии. В частности, можно было проследить то, что со старшей девочкой периодически случались какие-то странные вещи. Какие-то ожоги, которые страшно тревожили маму, и мама даже хотела ездить с ней куда-то в Питер, в ожоговый центр. А с последним случаем, – когда якобы ребенка ударили в школе и у нее образовалось сотрясение мозга, а опека обвинила мать в том, что девочка была жертвой домашнего, а не школьного насилия, – мама тоже пыталась выяснить на форуме, где бы можно было обследовать ребенка, сделать более подробную томограмму, и не следует ли просто подхватиться и поехать с ребенком в Питер на обследование, потому что состояние ребенка ее тревожило. Но при этом она упорно стояла на том, что несчастье случилось в школе, девочку толкнули, она, дескать, упала или ударилась головой об стену. После этого она почувствовала себя плохо, было диагностировано сотрясение мозга и ребенку прописали домашний постельный режим. Маму это не устроило, она считала, что ребенка недостаточно хорошо обследовали, что надо дообследовать, ну а тут вдруг неожиданно опека начала подозревать неладное и вполне оперативно приняла решение о том, чтобы на 30 дней детей переместить вот в этот специальный центр.
- А что должно произойти за 30 дней?
- Дело в том, что есть два способа изъять ребенка из семьи. Есть так называемое срочное перемещение. Обычно оно происходит, когда речь идет непосредственно об опасности для ребенка. Например, существует риск серьезного, каждодневного рукоприкладства. И если этот риск каким-то образом доказуем… Или, например, если по вызову соседей в семью приезжает полиция, а там папа бегает за мамой с топором, а дети сидят в шкафу, то полиция вызывает социального работника, который немедленно увозит детей из дома, и на 30 дней эти дети помещаются либо в кризисный приемный центр, либо в специальные семьи, которые ненадолго принимают этих детей, пока не разберутся с родителями - первый раз у них был такой случай или у них это постоянно. Семью поставят на учет, но если родители одумаются, успокоятся, грубо говоря, покаются…
- Ну, понятно, то есть 30 дней на принятие решения.
- Да-да.
- А этот суданец чем на жизнь зарабатывает?
- Вот это хороший вопрос, потому что в российской версии гуляли разные профессии. То он был инженером, то музыкантом. В финской прессе про эту семью вообще мало писали, в частности, про его профессию. Какая-то работа упоминалась. Я подозреваю, что инженером он, конечно, не был, но в каком-нибудь авторемонте вполне мог работать. У Анастасии музыкальное образование, но она не работала в Финляндии.
- Они получали какие-то деньги с государства как многодетная семья?
- Деньги получаются таким образом. Во-первых, мама получает пособие по уходу за детьми на дому. А далее на каждого ребенка доплачивается в связи с многодетностью. Вот примерная калькуляция доходов мамы, сидящей дома с детьми, при условии, что дети не ходят в детский садик:
- общая сумма ежемесячных надбавок за троих детей: 366,23 евро
- пособие по уходу за детьми на дому (на троих): 502,23 евро
То есть, общая сумма пособий: 868,46 евро
- Ну, не безумно большие суммы, в любом случае, на них не проживешь.
- При этом у них, скорее всего, практически полностью была субсидия на оплату государственного жилья. Папа еще мог получать, конечно, какую-то зарплату, но, безусловно, жировать на эти деньги не будешь. То есть, ни о каких тысячах там речи не идет. Дети все были здоровые. Если бы дети были инвалиды - был бы другой разговор. Там деньги другие и поддержка другая. Скорее всего, они ходили у нее в садик, и вот это, кстати, тоже интересно, потому что она получила эти места в садике, скорее всего, платила очень немного или вообще не платила. Семья с низким доходом имеет право не платить за садик, им не начисляют. Садик - трехразовое питание…
- Тот старший ребенок, который ходил в школу, нормальная девочка?
- Да, нормальная девочка. Если исключить тот момент, что девочка не говорила ни на одном из трех или четырех языков как на родном. Я так понимаю, там были финский, арабский и русский. Не знаю, может, они ее еще пытались какому-то языку учить, почему-то мама говорила о четырех языках. И она не говорила ни на одном как на родном, а это на самом деле серьезная проблема, она у многих есть. Это называется полуязычие. Это значит, что она не может точно сформулировать какие-то вещи ни на одном из этих языков. В теории возможна ошибка, когда она сказала «папа ударил», а на самом деле был шлепок, но дело в том, что с детьми соцработники говорят не только вербально. Они могут попросить «а покажи как», «а что с тобой произошло?», «а ударилась ли ты об стенку после того, как папа тебя ударил?», «а вот тебе моя рука, покажи, как он стукнул». То есть они вызвать на разговор могут ребенка разными способами, поэтому вполне допускаю… И, кстати, мама же получила запись собеседования с девочкой и мама, насколько помню, утверждала, что ребенок не понимал вопросов, с которыми к ней обращались. Но если речь шла о полицейском допросе, то действительно служба защиты прав ребенка, то есть опека, могла сделать заявление в полицию по возможному случаю избиения. Тогда с ребенком действительно говорил полицейский. Но и соцработники тоже, естественно, говорили. Наверное, даже не один раз.
- А кто инициировал процесс? Школа?
- Школа, потому что, по словам учительницы, девочка ей первая сказала, что папа меня шлепнул или ударил. Учительница по закону обязана сделать заявление, если она получает от ребенка информацию о том, что его ударили.
- Ну по этой версии ребенок жаловался на папу, а не на маму?
- Да, ребенок жаловался на папу, и ребенка, насколько я помню, забрали из больницы, причем не одного, а всех сразу. Забрали с полицией, с дикими криками, со скандалом. Были русскоязычные свидетелями этой операции. Я так понимаю, что там где-то отдельно заблокировали то ли маму, то ли детей. Конечно, эта процедура была не то что неприятная, а я охотно верю, что просто пугающая.
- Хорошо, что дальше было?
- Дальше детей увезли в этот приемный кризисный центр, а маму с папой вызвали на собеседование и стали выяснить у них, что к чему. Притом мама была на последних днях беременности и, скорее всего, у них стали выяснять, а что у них вообще происходит в семье. По результатам этих выяснений на тот момент видимо как-то подтвердилось, что отец сделал там что-то не то, потому что маме разрешили жить с детьми в этом приемном центре, и она туда переселилась. После этого она жаловалась на то, что ее держат там как в тюрьме, никуда не пускают, комната неудобная, кормить ребенка не дают и вообще ужас, фашизм, все плохо. И вот тут как раз в действие вступает другая сторона, а именно госпожа Кантелл-Форсбум, которую я бы не стала цитировать, если бы я сама с нею не говорила. Госпожа Кантелл-Форсбум сказала, что мы не можем держать маму взаперти, это не тюрьма, но мы убеждаем ее, грубо говоря, не бегать целыми днями по своим делам, потому что для восстановления нормальной ситуации в семье с мамой надо сесть, поговорить. Возможно, ей даже требовался переводчик, может быть, она не настолько уверенно владела финским языком, а чтобы сесть и поговорить - для этого нужно время, для этого она должна сесть и поговорить с ними.
- Поговорить с кем?
- С соцработниками. При этом она еще жаловалась на то, что дети спят в отдельной комнате, они не хотят уходить и спать в этой отдельной комнате, но это была ее версия. Возможно, что комнаты небольшие и их распределили по разным комнатам просто, чтобы все не набивались в одну. Я не была в этом центре, поэтому не могу сказать. Я знаю, что в некоторых таких центрах квартиры для совместного пребывания детей и родителей оборудованы вполне комфортно: ванной, например. Так что это тюрьма была, скорее всего, не тюрьмой, просто с ней хотели начать работать: объяснить, в чем проблема, чтобы она сама это признала, объяснить, в чем видят проблему сотрудники социальных служб, но, видимо, в итоге это не очень получилось. Потом ее отпустили домой, естественно, оставили на учете и разработали план реабилитации.
- С детьми отпустили?
- Да, с детьми. Причем российская пресса, насколько я помню, представляла это как победу, что под давлением, в том числе и российской стороны, ее отпустили вместе с мужем и детьми домой с условием, что они будут выполнять предписания службы защиты прав ребенка. Они должны были всей семьей еще на пару месяцев переселиться в этот реабилитационный центр, чтобы с ними там уже серьезно поработали. А реабилитационный центр чем может быть хорош? Там могут какое-то время с детьми заниматься отдельно, а родители могут поработать с психологом, в группе поддержки, без детей, сосредоточиться уже на каких-то своих вопросах. Но дальше начались какие-то таинственные вещи. Анастасия начала жаловаться на то, что ее преследуют, что кто-то украл документы из ее квартиры, что в бассейне ее чуть не задержали, что в магазине ей подсунули товар и хотели обвинить в краже. В итоге произошло нечто странное. Она стала прятать детей от своего мужа и просто исчезла куда-то со всеми детьми. При этом ее муж, насколько я помню, сделал заявление в полицию, и ее в итоге задержали вместе с детьми в квартире ее подруги, после чего детей уже вместе с папой переселили в реабилитационный центр. Она снова стала добиваться права на то, чтобы их видеть, и в итоге вывод опеки был, что папа с четырьмя детьми не справляется, а мама не доверяет чиновникам, не сотрудничает с ними - это была формулировка опеки, поэтому, к сожалению, надо принять решение по долгосрочному изъятию детей из семьи. Это второе изъятие. Срочное - это на время, пока они разберутся. Их потом можно вернуть. А долгосрочное - это если не получается сотрудничать с семьей и вернуть эту семью в нормальное русло. Тогда готовится решение об изъятии. Если семья добровольно его не подписывает, тогда производится суд и по суду этим детям назначают внешнюю опеку, они могут попасть или в замещающую семью, или в детский дом. Сейчас, насколько я понимаю, это произошло, и дети действительно распределены по семьям.
- Суд был?
- Суд был. Он подтвердил представление опеки, что этим детям, к сожалению, необходима внешняя опека.
- То есть причиной является неадекватное обращение с ними отца?
- Получается, что неспособность матери понять проблемы семьи привела к тому, что детей первый раз изъяли, а во второй раз, поскольку мама прятала их и вообще требовала от российского посольства, чтобы их всех вывезли на машине с дипномерами в Россию, их передали папе, но посмотрели, что папа, видимо, тоже не в силах, и тогда уже возник вопрос о том, чтобы их передать в замещающие семьи. Причем ведь дело в том, что в начале всей этой истории действительно у троих из четверых детей не было российского гражданства. Анастасия стала им его срочно оформлять в обход общих принципов оформления российского гражданства, и стали это все оформлять только тогда, когда началась вся эта история. Там, как я понимаю, папа был сильно против российского гражданства, поэтому младшим детям его и не оформили с самого начала.
- У нас это все подавалось что вот, дескать, она несчастная женщина с несчастными детьми, которая хотела уйти от мужа на свою историческую родину, но как раз тут у нее отняла злая финская Фемида детей, они остались в Финляндии.
- Уйти от мужа и вывести на территорию России, то есть уйти от мужа таким образом, что он не будет иметь права решать судьбу детей, можно. Для этого мать, уходя от мужа, должна предъявить веские основания для того, чтобы требовать единоличное опекунство. В ее случае, если бы она доказала, что папа не сможет участвовать в их воспитании после развода, ей бы, скорее всего, это опекунство предоставили. Она бы тогда абсолютно единолично, без папиного разрешения могла бы оформить всем российское гражданство и тихо уехать.
- То есть в принципе ничего им не мешало этого сделать? У нее, похоже, были основания для подобного заявления.
- В общем-то, да - если бы она задалась подобной целью, поняв, что с этим человеком ей жить трудно и брак этот не получается, и, выяснив свои права, а в Финляндии есть организация, в которой таким женщинам помогают, уйти и оформить это единоличное опекунство. Я понимаю, что, скорее всего, ей было страшно, если он действительно угрожал ей, как она сама же писала под ником на форуме. Но если бы она нашла в себе силы это сделать, то она смогла бы это сделать. Возможно, при этом она бы даже не захотела уезжать в Россию, потому что все-таки в Финляндии воспитывать матери-одиночке четверых детей, даже троих, как-то немножко проще. Будем честны в этом отношении. Проще. Уж, по крайней мере, с голоду не умрет, и если будет вести образ жизни более или менее трезвый и внятный, то никаких проблем с опекой у нее не будет.
- Насколько громко звучала эта история в Финляндии?
- Она звучала очень громко. Естественно, медийное эхо пошло с некоторым запозданием, и эхо это было очень неприятное, потому что оно вызвало к жизни определенные скелеты из старых бабушкиных шкафов, а именно скелеты ветеранов Зимней войны. Заголовки в прессе были очень красноречивые, ссылающиеся на то, что большой русский опять перешел в наступление, бедная маленькая Финляндия судорожно стоит на линии Маннергейма, и была общая тревожность. Тогда возник тот дух сплоченности нации перед опасностью, но не вторжения, а некой атаки.
- А что имелось в виду под атакой?
- Имелась в виду атака даже не российских СМИ, со СМИ ладно, а атака российских чиновников, в частности, условно, заявление Астахова про финскую систему защиты прав ребенка. Но по факту Финляндия страна маленькая, страна компактная, и она просто приняла это на свой счет. Восприняла так, что ее пытаются воспитывать. Финляндия очень не любит, когда ее воспитывают, на это есть свои причины. Она принимает определенный стиль воспитания от определенных сторон, но не из-за восточной границы. Если Россия начинает воспитывать Финляндию, немедленно возникает реакция «а у вас негров бьют». Поэтому в этом плане резонанс был очень сильный. Люди всполошились.
- Правильно я понимаю, что резонанс возник, только когда вмешались официальные российские структуры, а сама по себе история не вызвала резонанса?
- Сама по себе история… тут все очень интересно. Дело в том, что в Финляндии идет своя очень тяжелая дискуссия о том, что такое опека и как она работает. Эту дискуссию нигде не слышно кроме Финляндии и скандинавских стран, где примерно схожие проблемы, но это такая отдельная, очень большая и очень многоуровневая, многогранная тема. Поэтому Финляндии было совершенно все равно, что у кого-то там отобрали детей. Это очень печально, но это бывает. Но когда в это вмешалась Россия, российская пресса - ладно, над этим еще можно посмеяться как над анекдотом...
- Подожди, ты ушла от моего вопроса. До того, как вмешалась Россия, эта история освещалась в прессе?
- Нет, не освещалась. Абсолютно нет. Только уже после того, как в России покатился вал. По-моему, были одна или две статьи, не очень много, где интервью давала сама Завгородняя. Потом, насколько я понимаю, она прекратила давать интервью финской прессе, потому что ей казалось, что это ни к чему не ведет. Хотя то интервью, которое опубликовала, кажется, «Вечерняя газета», было опубликовано и сделано очень корректно. Там 95% были ее собственные слова, никак не отредактированные. И там она говорила ту же самую версию: ребенок ударился в школе, а нас обвиняют в том, что мы ее бьем.
- И сейчас все успокоились, да? Она живет со своим мужем?
- Я не знаю, с кем она сейчас живет. Насколько я понимаю, да. Последний материал, который я читала о ней на русском языке, был материал корреспондента «Комсомольской правды» Галины Сапожниковой. Сапожникова живет в Талине, но пишет для Комсомолки. Она писала о том, что Настя борется за своих детей, живет с мужем и не знает, чем это все закончится и удастся ли ей когда-либо их вернуть.
- Я понимаю, что информации недостаточно, но по твоим ощущениям, что там на самом деле было?
- Я много раз пыталась себя настроить на то, чтобы найти свое отношение к этой истории. Честно должна тебе сказать, что я достаточно "профинский" человек, и я сама, например, являюсь клиентом социальной службы, но не по неблагополучию, а как приемная семья, мы три года клиенты. И я думаю, что, конечно, было что-то более серьезное, чем даже то, что называется шлепки. Все так запутано. Если судить по жесткости действия опеки, то, скорее всего, там было что-то крайне неприятное, что вызвало у них очень серьезные опасения, хотя доля перестраховки в их решении могла быть. Я сейчас сделаю отступление и объясню, в чем заключается их перестраховка. Почему я говорю, что в Россию дискуссия о финской опеке не попадает, а жаль, она очень поучительная, внутренняя финская дискуссия. Дело в том, что незадолго до событий с Завгородней, в августе, в прессе с шумом прошла совершенно ужасная история о том, как в Хельсинсках погиб восьмилетний ребенок, которого опека вернула из детского дома в семью, к папе и мачехе. Ребенок погиб ужасно. Ее били и в итоге как-то замотали в простыню, чтобы она не мешала, и эта девочка Эрика просто задохнулась. Общий фон отношения к опеке после этой истории в Финляндии изменился в том смысле, что «куда же вы смотрите, защитники детей. У вас ребенок задыхается в квартире, а вы хлопаете ушами». Опека переполошилась и, возможно, (кстати, интересно, можно ли статистически это отследить) на какой-то момент в подозрительных случаях стали действовать более жестко.
- А может быть что-то такое, о чем не говорят? Какие-то причины, которые они из этических соображений не публикуют? Если они их увидели, а семья тем более не говорит?
- Безусловно. Опека вообще в принципе не имеет право выдавать подробности. Подробности может по своему усмотрению говорить только семья. Опека вообще не имеет право ничего раскрывать.
- А суд, на котором решался вопрос, был закрытый?
- Да, закрытый. Они всегда закрытые. Они закрытые даже для тех, чье дело решается. Этот суд по бумагам. Крайне редко бывают открытые заседания. Но перед судом всегда делается так называемое заслушивание, на котором все свои мнения предельно подробно фиксируют, после чего суд заочно это рассматривает. Просто то, о чем не хочется думать - подозрения на сексуальное использование ребенка - если они как-то проявляются, то ребенка мгновенно выдергивают из семьи и пока не выясниться, что это лажа или не лажа, то ни о каком возвращении речи быть не может. Естественно, семья о таких вещах говорить не будет, опека не будет тем более. Кстати, в этом случае изъятие всех детей и младенца было бы абсолютно оправдано.
- Я к тому, что при таком раскладе мы этими материями не располагаем.
- Бумагами да. Бумаги получить от опеки в полном объеме нельзя.
- Я к тому, что дискуссия в СМИ эту информацию никогда не получит.
- Скорее всего, нет. Или когда девочка вырастет и в 18 лет решит рассказать правду, только в этом случае.
- Правильно я тебя понял, что по твоему личному опыту общения с финскими органами опеки, тебе сложно их заподозрить в какой-то недобросовестности, но они могут действительно проявить некоторую перестраховку в принятии решений?
- Да, могут. Говоря по-русски, они могут лажануть. И риск сделать ошибку, к сожалению, возрастает, если семьей, стоящей на учете, у нас это называется «клиенты», является семья иммигрантов. Обычно это не связано с предрассудками, но разница в понимании роли той же самой опеки очень существенна. Например, если мы говорим о людях с русскими корнями, то для нас там состоять на учете в социальной службе - это же позор, ужас, это только алкоголики какие-то. А мы же нормальная семья, какой учет, вы что! И люди начинают на это реагировать очень эмоционально.
Для финской опеки это совершенно непонятная реакция. Вот сидит чиновник, он думает, что на этих людей написали заявление, я с ними сейчас поговорю и я пойму, что происходит на самом деле. Я им объясню, как мы работаем, они мне объяснят, что у них происходит, и, скорее всего, все это разрешится, потому что они тоже перегружены и лишних ресурсов никогда нет ни у одной социальной службы мира. Вот что обычно происходит. Приглашают семью на первое собеседование, чаще всего приходят переводчик-синхронист, который на этой встрече переводит обеим сторонам. Социальный работник задает вопросы о том, как дети общаются с родителями, что дети родителям рассказывают, как у детей дела в школе и так далее. Русские родители вполне могут ответить, что у него этих игрушек очень много, я все не считаю, кормим мы их хорошо, все витамины даем и кружков у нас пять раз в неделю. Тут, значит, на этой фразе «и кружков у нас пять раз в неделю» соцработник расширяет глаза и спрашивает: подождите, а вы когда с детьми проводите время? На чем возникает затык, потому что, скорее всего, если эти люди работают, то они с ребенком особо время не проводят, а в кружки они водят, чтобы его на улицу не тянуло, потому что на улице эти ужасные финны, которые не понятно чему его научат. Вот такой может быть, например, вариант общения. И соцработника заклинивает на этом, он не знает, как на это реагировать.
Плюс, есть еще объективный момент, который связан с тем, что у социальной службы, к сожалению, они местами сами это признают, но как-то не меняют пока практику, достаточно непростая понятийная система, система терминологии. И, к сожалению, с клиентом они иногда начинают общаться своей профессиональной терминологией, а ее значение не всегда раскрывается даже для финнов, не говоря уже об эмигрантах. Кроме того, о том, чтобы был унифицированный перевод, соотнесенный с терминологической системой, принятой в России, я вообще молчу, этого просто нет. И люди сидят, и вроде бы переводчик что-то говорит по-русски, а они не могут сопоставить это в голове у себя и не понимают, о чем их спрашивают. И тогда они начинают говорить наобум.
Соответственно, переводчик переводит обратно, и этот чиновник не понимает, о чем ему говорят. То есть две культуры не совмещаются, и чиновник начинает принимать решение просто руководствуясь абсолютно формальными вещами. «Мать выглядит нервной? Ну, да. Может быть, у нее депрессия? Если у нее депрессия, это подвергает ребенка риску». Он начинает предлагать ей реабилитационные центры, у нее встают волосы дыбом, потому что она не знает, что такое реабилитационный центр. После этого мама перестает отвечать на телефонные звонки. Чиновник пугается, он думает, что она не хочет сотрудничать. Этот ком начинает накручиваться и - привет, мы очень скоро подходим к тому, что маме говорят «слушайте, вообще вы с детьми то справляетесь?». «Чтооо?!», - говорит русская мама. Вот так может быть.
И таких диалогов слепого с глухим, на самом деле, довольно много. У меня просто был опыт сопровождения, когда я консультировала некую клиентскую семью, и мне приходилось объяснять, растолковывать вот эти все терминологические завихрения: а вот сейчас он у вас хочет узнать вот это, а сейчас он у вас хочет узнать вот это. С птичьего переводить на человеческий. Вот это у них есть. И еще, конечно, есть такой момент: когда у соцработника, особенно у молодого, у которого своих детей еще может и не быть, есть некие выученные образы, как должны обстоять дела в семье. Он это выучил в университете, проучился 6 лет, получил диплом, вышел на работу, у него сразу сто клиентских семей, и он начинает их оценивать по очень завышенной шкале. Вот тут это не так, тут это не так, а вот тут это не так. Своего рода такой максимализм.
Ну, и, конечно, то, что кричали в русской прессе, что в Финляндии в инструкции для соцработника прямо написано о том, что русские бьют своих детей - это неправда, потому что, во-первых, нет такой инструкции. А во-вторых, речь идет о некой рекомендации, тоже потом могу найти, что это за рекомендация. Там совершенно другая фраза. Там речь идет о том, что в России законодательство не запрещает телесные наказания для ребенка, и это может отражаться на культуре воспитания. То есть там очень нейтральная фраза.
- Давайте плавно перейдем к разнице в воспитании детей. У тебя теперь такой своеобразный опыт, поскольку взяли приемного ребенка. Приемный ребенок, финский муж. Ты уже сколько времени живешь в Финляндии?
- Уже десять лет.
- Ребенок из петербургского детского дома, который сколько у вас живет?
- Полтора года.
- Соответственно, помимо, скажем, рабочего опыта есть еще и личный.
- Да, личный опыт есть. Взаимодействие с детскими садиками и с соцработниками.
- В чем разница в воспитании детей по сравнению с финскими родителями?
- То, о чем здесь говорят родителям, это то, что вы должны уметь наслаждаться обществом своего ребенка. Даже можно говорить о неком (опять же, со своими оговорками), культе зрелого и осознанного родительства, который заключается в том, что ребенка надо принимать, ребенком надо наслаждаться, с ребенком надо уметь и любить проводить время и ребенку надо давать в разных пропорциях, не знаю, как это лучше сказать, любовь, свободу и границы. Любовь - это понятно. Свобода, то есть не свобода, а собственная территория. Собственная территория - это, во-первых, своя комната и то, что разрешено, где он может действовать самостоятельно не только в пределах игрушек, а и в пределах использования какой-то бытовой техники по возрасту и так далее. И границы - это четкие, понятные запреты, которые можно логически объяснить и которые очень мало меняются. Скорее их должно становиться меньше, чем больше. Но когда я думала о некой фундаментальной разнице… вот финские родители - они такие расслабленные, они на детей почти не повышают голос. Если они его повышают, то они его повышают очень специфическим образом, не эмоционально, а акцентировано. Задача не разрядиться, а привлечь внимание ребенка не самой обычной реакцией. Финские родители готовы с детьми шептаться, возиться, но при этом довольно многие могут рано отдать в детский садик. Но если он не в детском садике, то с ним ходят во всякие родительские кружки, на плавание, куда только не ходят. Чего финские родители такие расслабленные и в чем разница между русским и финским воспитанием? Я долго над этим думала, и тут меня попросили на эту тему выступить перед другими приемными родителями, моими коллегами по усыновлению, которых интересовал этот вопрос.
- Перед финскими родителями?
- Да, перед финскими. Им просто хотелось узнать, в чем разница. И я стала для себя формулировать. Я сформулировала такую вещь, может ты, со мной не согласишься. В России, по крайней мере, по моему опыту и опыту моих друзей, опыту моего собственного детства, основной целью воспитания является научить человека выживать, справляться с трудностями или избегать трудностей, но при этом вложить в ребенка столько, чтобы он как можно раньше стал самостоятельным, взрослым, который сможет в этой непростой жизни максимально оптимально справиться и даже чего-то по возможности добиться. Я не говорю сейчас о каких-то маргинальных семьях, я говорю о средних. Например, в своем воспитании, в воспитании моих друзей. В России сейчас тоже многое меняется, все расслаивается. Но где-то есть этот основной посыл, что «боже, он же без меня не справиться, надо его воспитать, чтобы он справился и чтобы он за мной еще поухаживал в старости».
А в Финляндии этого нет, потому что в Финляндии уже в течение двух или трех поколений стариками занимаются отнюдь не их выросшие дети. Стариками занимается государство, детьми, кстати, тоже довольно активно занимается государство, потому что любой ребенок состоит на учете в так называемой детской консультации. Это нечто среднее между поликлиникой и семейной психологической консультацией. И в принципе их общество настолько хорошо устроено, что выживать в нем, именно выживать, разузнавать что-то, добывать что-то, куда-то проталкиваться, не надо. Финское общество тоже, конечно, сейчас меняется. Но при этом финское общество, именно в силу своей организованности, требует соблюдения общих правил и некой понятности от своих членов. И ребенка воспитывают не для выживания, а воспитывают человека для социального существования: чтобы ему были понятны другие люди, и он был понятен и прозрачен для других людей. Это притом, что финны вроде как неразговорчивы, но суть не в этом. Суть в том, что когда ты приходишь в магазин, от тебя ожидают ровно того, что ты должен сделать - выбрать товар и его оплатить. И финское воспитание - оно про социум, оно воспитывает члена общества. Не борца, не человека, который может справиться в одиночку, а воспитывает именно члена общества, хотя финны тоже не всегда склонны к взаимопомощи, но у них эта взаимопомощь во многом осуществляется опосредованно, через какие-то государственные формы поддержки. А вот для того, чтобы в этом обществе приятно существовать, ты должен быть определенным образом воспитан.
- А можешь ты это как-то проиллюстрировать на примерах воспитания маленьких детей?
- Да, могу. Мы сейчас с этим тоже сталкиваемся. Раньше я удивлялась, а сейчас уже поняла, когда свой ребенок пошел в детский садик. Первый раз я немножко удивилась, когда у нас переехали друзья в другой район, и я их чисто из вежливости спросила про девочку, как она пошла в садик, ей там нравиться? И первое, что мне сказала ее мама, кстати, такая очень правильная финская мама: все замечательно, у нее сразу появилось очень много приятелей по играм. И когда нам говорят про нашего ребенка, тоже всегда очень подробно рассказывают «вот он играет вот с этими, с этими, и играют они в то-то и в то-то и в то-то». Вот этому отводится значительное внимание. Свободное общение, умение играть, взаимодействовать с другими, даже, может быть, не эмоционально, а именно социально, по неким правилам. Вот оно подчеркивается. То есть если бы наш ребенок, кстати, про нашего ребенка они все знают, потому что мы им все рассказали и про характер, и про наши наблюдения, когда мы поступали в детский садик, если бы они нам говорили «вы знаете, он плохо играет и кидается игрушками, или забирает себе все игрушки, пожалуйста, обратите внимание» - вот это было бы уже тревожный звоночек. Может быть, нам бы даже дали телефон какого-нибудь детского психолога. И, кстати, если бы мы этому психологу не позвонили, то тогда тон разговора с нами стал бы более требовательным. Но поскольку он там со всеми играет и ни у кого ничего не отнимает, значит, все хорошо.
У финских родителей это видно, если ситуация какого-то семейного праздника, где много маленьких детей, а финны очень охотно ходят в гости с маленькими детьми, даже с совсем маленькими, и если возникает какой-то детский конфликт, то два родителя немедленно, очень мягко подходят с двух сторон, а если они не успевают, то подходит третий гость, и немедленно пытаются решить этот конфликт, понять, кто у кого отнял, с чего началось и, главное, кто кому должен сказать «извини». Вот извиняться их учат очень рано. Но я должна сказать к чести финской традиции - родителей тоже учат извиняться перед детьми. Если накричал или как-то нашумел, что-то сделал неправильно (финские родители тоже шумят, не роботы же) и понял, что сделал что-то неправильно, то подойти к ребенку, обнять и сказать «извини, знаешь, вот тут я был не прав» - вот это считается нормальным родительством.
Так что если эту разницу фиксировать, то она, как мне кажется, вот в этом. Тут важно понимать, что воспитывают не человека душевного, щедрого, хотя может он таким в итоге и получается, а именно человека, умеющего взаимодействовать. Но умеющего взаимодействовать не как в Америке, а ко всему прочему уметь взаимодействовать молча. В Финляндии иногда люди взаимодействуют абсолютно молча, по какому-то своему внутреннему согласию. На что иногда сетуют наши русские родители: что не поддерживают талант в ребенке, не поддерживают какие-то его попытки выделиться, а вроде как заталкивают обратно, действует некая уравниловка. Я не могу сказать, что совсем не поддерживают талант, но не поддерживают «а я вот крутой». Поддерживают, если ты над этим талантом работаешь, идешь упорно - это поддерживают. Когда у нас ребенка как на выставке приводят в гости, и он там показывает, как он играет на пианино, танцует или еще что-то, то в финских гостях или в том круге, в котором я общаюсь, я такого не видела ни разу. Задача ребенка в гостях - это играть с другими детьми. Все. Ты приходишь, ты снимаешь с него комбинезон, ты ему говоришь «а вот там детская, уже Сиири пришла, скоро Рони придет, все, давай» - и он исчезает на все гости, его почти не видно. Где-то к концу гостей он уже начинает вылезать, потому что он переигрался, объелся печенек со стола, походил по всем коленям, и он уже начинает тянуться к родителям и поднывать. Просто устал уже, маленький.
