3 февраля суд Советского района Нижнего Новгорода, в просторечии – «Советский суд», вынес приговор главному редактору газеты «Право-защита», руководителю Общества российско-чеченской дружбы Станиславу Дмитриевскому.
У здания суда на отчаянном морозе перетаптывались два пикета - "Наших" и "Молодежного правозащитного движения". Первые против Дмитриевского: "Террористов-миротворцев не бывает!", другие наоборот: "Защитим свободу слова!". И там, и там - вполне лицеприятные молоденькие ребятишки. Только "Наших" чуток побольше, и плакаты у них покрасивше. Может быть, именно поэтому в вечерних нижегородских теленовостях показали только их?
*****
Сначала, конечно, показали судью - тот сказал, что Дмитриевский виновен, поскольку злонамеренно разжигал национальную ненависть с использованием служебного положения.
Потом показали самого Дмитриевского, говорившего своё "последнее слово", но слышен был только голос за кадром. Голос пояснял: Дмитриевский ранее не судим, имеет на иждивении двоих детей, и поэтому дали ему два года условно и четыре года испытательного срока вместо затребованных прокуратурой полновесных четырёх лет в местах не столь отдаленных.
Затем голос изложил позицию прокуратуры – та-де не удовлетворена приговором и списывает его вопиющую мягкость на то, что в Нижнем Новгороде подобное дело рассматривалось впервые, да на «тяжелые условия работы» гособвинения: «под давлением правозащитников, международных организаций и миссии иностранных государств».
Окромя прокуратуры, исходом дела недовольны и "молодые гражданские активисты" – те самые «Наши». На экране на фоне цепочки «нашистов» с плакатами появился парнишка лет восемнадцати в черной куртке. Юный «комиссар» – если кто не знает, члены движения «Наши» именуют себя комиссарами – возмущенно прокричал, что приговор не соответствует тяжести преступления: ведь публикуя заявления известных террористов, Дмитриевский помогал им делать черное дело, способствовал нарушению самого главного права человека, права на жизнь!
Затем, совершенно неожиданного, на экране появился стоящий на искрящемся белизной снегу мужчина в толстом пуховике с огромным капюшоном. Итак плохо различимое из-за капюшона лицо гражданина была к тому же украшено темными очками и солидными усами повышенной пушистости. Не человек, а живая карикатура на шпиона. Титры гласили: «Клаус Винкель, Правозащитный союз (Германия)». А персонаж произнес в микрофон следующий текст на немецком языке через переводчика: «Такие люди [как Дмитриевский] не являются правозащитниками. Это бизнесмены, отрабатывающие деньги грантодателей». «Даже коллеги по цеху осуждают Дмитриевского» - констатировал «голос за кадром».
Наконец, возможность прокомментировать ситуацию была предоставлена заместителю губернатора Нижегородской области, который, качая головой, сказал, что, мол, услышав о содеянном Дмитриевским, в первую очередь думаешь, что это-де человек с тяжелым психическим заболеванием, но «если мы установим, что он психически здоров, тогда даже не знаю… Наверное, он это сделал за очень большие деньги…».
Сюжет на этом завершился.
Зрители, несомненно, остались в полной уверенности, что осужденный за возбуждение национальной вражды псевдоправозащитник – либо опасный сумасшедший, либо выкормыш террористов и враг российского народа. А скорее всего – и то и другое. И остался он на свободе только потому, что «наш советский суд – самый гуманный суд в мире».
Что же не показали нижегородцам? Очень многое.
*****
Дмитриевский явился на оглашение приговора с заранее собранным рюкзаком, в котором вместе с «предметами первой тюремной необходимости» лежало накануне составленное и подписанное заявление о том, что в знак протеста против неправосудного лишения свободы он объявляет голодовку.
В своем «последнем слове» он говорил о цинизме гособвинения, о том, что дело по обвинению его в возбуждении вражды по национальному признаку было инициировано на основе заключения эксперта-ксенофоба Хохлышевой, помимо прочего утверждавшей, что ни чеченцы, ни евреи народами не являются в принципе, что сегодня ситуация в России во многом напоминает времена, казалось бы, давно ушедшие. И в такое время каждый человек обязательно сталкивается с необходимостью сделать выбор. «…Я горд, что оказался в кампании таких достойных своих современников, как Михаил Трепашкин, Михаил Ходорковский, Григорий Пасько, Александр Никитин. Они выбрали свободу, и я тоже свой выбор сделал… Одним этот выбор дается просто, как глоток чистого воздуха, от других требует напряжения нравственных сил, смелости, даже самоотречения». «Сегодня такой выбор встал и перед Вами, Ваша честь», – обратился Дмитриевский к судье Бондаренко, которому предстояло через несколько часов решить его судьбу (или огласить чужое, заранее принятое решение), - «и я желаю Вам мужества». При этих словах судью заметно передернуло. Он объявил перерыв на полтора часа перед оглашением приговора.
К половине первого дня, когда люди снова подтянулись к суду, оказалось – по устному решению судьи в зал допускаются только родственники обвиняемого и аккредитованные журналисты. Непонятно, чем было мотивировано такое распоряжение судьи. Ведь даже на закрытых процессах оглашение приговора всегда публично. Это известно каждому человеку, хоть немного знакомому с правом, а правовой безграмотностью судья Бондаренко страдать никак не мог.
Полчаса ситуация не сдвигалась с мертвой точки. Судья и журналисты сидели в зале. А народ во главе с самим Дмитриевским стоял перед аркой металлоискателя в «предбаннике», на первом этаже. Обвиняемого просили пройти в зал. Он отказывался наотрез, ссылаясь на то, что судейское указание незаконно. Знакомые Дмитриевского переглядывались, переминались с ноги на ногу. Ждали, что с минуты на минуту меру пресечения подсудимому сменят на заключение под стражей и в зал суда он будет попросту доставлен в наручниках. Кто-то вызванивал столичные новостные агентства. Кто-то пытался добиться вмешательства Уполномоченного по правам человека Лукина… Секретарь суда спускалась из зала, всплескивала руками: «Станислав Михайлович, я Вас очень прошу, не срывайте судебное заседание!». Тот стоит на своем.
Наконец всех попросили подняться на четвертый этаж. Еще какое-то время люди стояли возле открытых дверей зала суда, но не могли пройти внутрь. Сцена совершенно сюрреалистическая: из дверей зала суда высовывались журналисты, протягивали микрофоны, наставляли камеры на подсудимого, стоящего снаружи, и наперебой спрашивали, почему это он отказывается войти. Тот твердил про принцип публичности, про то, что зайдет в зал либо вместе со всеми собравшимися на оглашение приговора, либо если к нему применят физическую силу. На руке у Дмитриевского висела его старшая дочка - растярянная, еле сдерживавшая слезы девчушка лет шестнадцати. Толпящиеся рядом люди кричали в микрофоны, что все происходящее – безобразно, незаконно, непристойно.
Еще через пять минут судья «сломался» и разрешил впустить публику в зал, при условии, что никто не издаст ни единого звука, не сделает ни одного фотоснимка и не запишет ни слова на диктофон.
После оглашения приговора Дмитриевского поздравляли так, будто его только что не признали виновным в преступлении экстремистского характера, а по меньшей мере объявили лауреатом Пулитцеровской премии. И он сам буквально светился изнутри, когда объяснял журналистам, что возмущен исходом дела, что не потерпит какого клейма, как этот несправедливый приговор, что будет требовать его пересмотра.
*****
Но всего этого телезрители не видели.
И вряд ли когда-нибудь узнают.
Не узнают они и того, что «коллеги по цеху» Дмитриевского не осуждают, а поддерживают, что такой немецкой организации, как «Правозащитный союз», похоже, не существует в природе. А если она и существует, то столь маргинальна, что не известна ни официальному представителю посольства Германии Вольфгангу Бинселю, приехавшему на суд в качестве наблюдателя, ни немецкой секции «Международной Амнистии», ни московскому офису Фонда Генриха Белля. А уж последние, несомненно, знают всех хоть сколь-нибудь заметных деятелей немецкой правозащиты… Сам же «немецкий общественник Клаус Винкель», якобы по чистому совпадению оказавшийся 3 февраля в Нижнем, совершенно случайно проходивший мимо здания суда сразу после оглашения приговора и нарвавшийся на любопытных журналистов, тоже никому не известен.
Не узнают телезрители и того, что активисты движения «Наши», мужественно стоявшие у здания суда в холодный зимний день, в большинстве своем отнюдь не нижегородцы. Многих привезли из других регионов и даже им выплатили «суточные», чтобы было ребятам на что поразвлечься. Несколько часов на морозе, безусловно, не столь высокая плата за то, чтобы погулять в свое удовольствие в таком замечательном городе, как Нижний Новгород.
Выйдя из здания суда, я какое-то время наблюдала, как Дмитриевский прямо на ступеньках отвечает на вопросы обступивших его журналистов, а потом подошла к «Нашим», выкрикивающим: «Позор!». Прошла вдоль шеренги, поглядела на разрумянившихся на морозе мальчиков и девочек в ярких куртках и разноцветных шапках. Такие с виду настоящие, искренние…
«Скажите, вы что, недовольны приговором?» - спрашиваю у ребят, весело потряхивающих плакатом памяти жертв террора. «Недовольны! Неправильное решение!» - отвечает за всех высокий, симпатичный парень. «А что, по-вашему, было бы правильно?» «Да в Сибирь его надо укатать! На рудники! Или в карцере пусть гниет! Таким, как он, прихлебателям террористов там и место!» - оратор смотрим мне в глаза и широко улыбается. Стоящие рядом девчонки восторженно кивают. «А за что его осудили, скажи?» -- «Как за что? За пособничество террористам!» -- «А в чем оно заключалось? Что он сделал? Поезда под откос пускал?» -- «Нет, ну что вы нас, за дураков что ли держите? Мы все знаем – там газета какая-то, и он в ней речи террористов печатал». -- «Понятно. А вы сами эту газету читали? Материалы, за которые хотите человека на рудники отправить, хоть одним глазком просмотрели?»
Ребятишки мнутся, переглядываются, фыркают. Наконец, маленького роста бойкая девочка в красной шапочке отвечает за всех: «Ну, не читали… Время еще терять…». «Что же получается, вам стоять здесь часами на холоде времени не жалко, а разобраться, за чем стоите, времени не нашлось?». Девчонка смеется: «А зачем, нам ведь все рассказали, что там написано!». – «А ты что, всегда веришь, когда тебе что-то рассказывают?». – «Не всегда… Но когда «наши» рассказывают – верю!». Остальные с облегчением смеются.
*****
Обвиняемый в своем «последнем слове», от которого в телевизионном сюжете не осталось и следа, говорил: «Многие даже не знают и не хотят знать о том, что происходит. Они загораживаются от правды, потому что эта правда слишком горька. Но рано или поздно для многих из нас наступает момент истины. Момент, когда жизнь ставит перед человеком выбор - будет ли он, подобно страусу, и дальше трусливо прятать голову в песок в надежде, что его самого и его детей беда не коснется никогда, или честно посмотрит этой правде в глаза».
Наверное, я сказала бы как-то по-другому - «высокий штиль» не даётся даже на письме. А говорить без тени иронии я то ли давно разучилась, то ли так и не научилась. Хотя вот так - в зале суда, опираясь на вещмешок, заготовленный для путешествия в места не столь отдаленные… Не знаю. Но какова бы ни была форма, по сути утверждение Дмитриевского неоспоримо. Мы все выбираем: знать ли правду, видеть ли ее, действовать ли в соответствии с ней. И все, что было не показано и не досказано в вечерних новостях 3 февраля этого года, люди могут узнать и увидеть – если захотят.
