Идея поддержать возвращение статьи «за мужеложество», которую рекламирует протоиерей В. Чаплин, на самом деле отражает только болезненное нежелание и неготовность церкви обсуждать серьезную внутреннюю проблему, которую поднял в своем блоге и ряде выступлений дькон А. Кураев. И вместо того, чтобы что-то сделать с «голубым лобби» в РПЦ, а вовне транслировать уверенность в скором очищении церкви и улучшении ее имиджа, информационные структуры РПЦ продолжают унылый и бесперспективный антигей-троллинг в стиле Милонова. Расценить это можно только в одном смысле – как нежелание разбираться с внутренними проблемами (которые стали уже достоянием гласности).
Внутреннее устройство РПЦ таково, что все вопросы нравственной дисциплины решаются подальше от чужих глаз по внутренним правилам и понятиям. В случае же, если прав Кураев, и внутри церкви действует особая форма организации, построенная на гей-солидарности, перспективы расследования и наказания очень слабы.
Жесткое неприятие российским общественным сознанием гомосексуальности вытекает из двух источников. Один источник – это архаическое сознание, которое предполагает жесткую отделенность нормы от ненормальности, а второй – социальное маркирование изгоев. Плохо это или хорошо, но гомосексуальность стоит за границей нормы, так как она понимается у нас сейчас.
Можно списывать это на демографическую форму сознания: половые контакты возможны только с перспективой рождения детей. А можно рассуждать о том, что это влияние лагерных понятий, как это делает О. Аншаков, т.е. гомосексуальность табуируется обществом как маркер социальной униженности, принадлежности к изгоям, париям. Здесь работает подсознательная ориентация на выживание популяции, которой препятствуют девианты.
В результате у нас на уровне всей популяции выработалось двойственное отношение к людям с уродствами и патологиями: жалость и отвращение. С геями сложно еще то, что под давлением европейского смещения ценностей в сторону принятия гомосексуализма в качестве варианта нормы, само гей-сообщество стало пытаться поменять свое социальное место на более привилегированное. А в тех случаях, когда геи пытаются более активно отстаивать свои права в качестве одной из базовых каст, это вызывает обратную реакцию общества по защите статус-кво.
Тут все понятно. Отвращение к гомосексуальности, таким образом, - не признак какой-то особой жестокости или «лагерного сознания», это – рефлекс популяции, чувствующей угрозу для выживания. В целом личная жизнь становится все более закрытой зоной, и участие в ней общества перестало быть сильно заметным. Если речь идет о гомосексуальности как форме личной жизни, то тут в России все примерно так же, как и во многих слабо модернизированных странах – имеется архаический тип общественного контроля за поведением людей (все общество отвечает за каждого члена), но он сосуществует с автономным типом личного поведения (каждый отвечает сам за себя). Проблема возникает при попытке переопределить теоретические координаты, переписать правила общественной системы ценностей. А это уже попадает под действие закона о пропаганде гомосексуализма. Такая у нас политейя, против нее не попрешь – свобода на личном уровне, но жесткая регламентация поведения на общественном.
Другое дело – уголовное преследование. Декриминализация гомосексуальности – объективный мировой тренд, и рекриминализировать ее не выйдет ни при каких условиях. Именно поэтому рассуждения о референдуме за «возвращение статьи» есть бессмысленное сотрясание воздуха с точки зрения юридической перспективы. Но в этическом смысле это гораздо хуже – эскалация неприязни и/или ненависти к какой-то группе, пусть даже и девиантной, плохо само по себе.
Призывы «сжигать сердца» геев или «вернуть статью» – это просто шаманские танцы. Мобилизация населения на борьбу с геями не имеет ни смысла, ни внятного объяснения. Гомосексуалисты не угрожают гетеросесуальному большинству, а зоофилы не угрожают антропофилам (тем, кто любит людей). Эта советская статья может иметь только один смысл – предоставлять в руки государства еще одно средство контроля за личной жизнью человека. А это уже опасно и безнадежно устарело. Можно, конечно, вообще ввести смертную казнь за гомосексуализм, как в некоторых исламских странах. Можно ввести публичные порки неверных жен на площадях, можно отсекать руки за воровство. Но улучшит ли это общественную ситуацию, исправит ли нравы, прекратятся ли супружеские измены и воровство, если за них станут карать жестоко и публично? Едва ли.
Именно поэтому попытки провести референдум – это такие шаманские танцы, нужные только для отвлечения внимания от той репутационной катастрофы, которая разворачивается вокруг церкви. Девальвация этого общественного института в результате прошедших скандалов с нанопылью, часами патриарха, иеромонахами на лимузинах, сбивающими детей, теперь дополнились делом священника Грозовского, обвиненного в педофилии, и на горизонте - казанское дело и тверское с изнасилованиями семинаристов и кучей леденящих душу подробностей.
Говорят, что самые жестокие гомофобы – это именно латентные гомосексуалисты. Чтобы оттянуть, если уж нельзя предотвратить, новый акт катастрофы с РПЦ, которая может поставить под вопрос церковно-государственный конкордат, и нужны шаманские пляски. Если не можешь предотвратить, надо возглавить. Толку большого все равно не будет, так хоть покричим.
