Г. И. (А. М.) Будкер был основателем Института Ядерной Физики в г. Новосибирске и в нем директорствовал. ИЯФ был типичным советским научным учреждением: ведущие ученые в нем ненавидели советскую власть, а тех, кто ради карьеры вздумал бы вступить в Коммунистическую Партию Советского Союза, за людей не держали. К "идейным" коммунистам в то же время относились, скорее, дружелюбно. Действующие ученые не стремились в начальники: и потому, что заполнение бумаг отнимает время, и потому, что административное мышление, специфика "принятия решений", плохо сочетается с мышлением научным (например, наблюдения показывают: администратору, политику, даже преподавателю лучше спать мало, но иметь режим, а если заниматься научной работой – режима не нужно, но спать требуется много). И не в последнюю очередь потому, что в советское время даже директор школы должен был состоять в КПСС. От начальников высокого уровня это настоятельно ожидалось, и исключений было немного. Рассказывают такую историю.
Раз Будкеру понадобился новый заведующий лабораторией. Выбор его пал на некоего N, причем было довольно ясно, что по доброй воле N в начальники не пойдет. Как уговаривать? Будкер знал, как.
Он вызвал молодого подающего надежды ученого N к себе в кабинет и сказал ему: "Послушай, такое дело. Пришла бумага из горкома – у нас в ИЯФе среди сотрудников рекордно мало членов партии. Требуют срочно принять меры (как говорят, бумага такая действительно регулярно приходила из горкома – Ю. Ф.). Короче, ситуация такая: либо ты вступаешь в партию, либо подаешь заявление по собственному желанию." Последовали вопросы -- как же так, почему я – Будкер за словом в карман не лез и доходчиво разъяснил, как да почему. N попросил время на размышление. Будкер дал ему одну ночь.
Наутро N явился к директору бледный, с темными кругами под глазами. Руки его тряслись. Он сказал: "Андрей Михайлович, я не спал всю ночь, думал. Посоветовался с женой. Убеждения мне не позволяют, вступить в партию я не могу. Вот заявление об уходе." – "Ладно, – сказал Будкер, – не идешь в партию, тогда будешь заведовать лабораторией." N опустился на стул. Он не только не стал отказываться – не мог поверить своему счастью.
В чем мораль этой поучительной истории? А она своя для каждого времени. Наше время становится все проще, неправдоподобно простые мифы приобретают насущную остроту. В 1960-е партия коммунистов играла роль Сатаны, соблазнителя: можно быть тупым, ни на что не годным человеком, злодеем (это даже лучше) – членство в партии покроет твои грехи и превратит твои недостатки в достоинства. Чтобы сделать карьеру в науке и получить доступ к спецраспределителю, собственно наукой заниматься вовсе не обязательно.
Партия "Единая Россия" и возникшие под ее крылом молодежные организации, мыслившиеся, очевидно, как аналог комсомола, не без некоторого успеха претендовали на ту же роль в нулевые. Так, среди студентов распространялись официальные листовки, в которых говорилось – если, дескать, хочешь быть успешным, хочешь быть на стороне сильных ребят -- присоединяйся к нам, и твой препод никогда не решится поставить тебе плохую оценку. То же и с директорами научных институтов: чем хуже у начальника научная репутация, чем с большим пренебрежением о нем отзываются ученые с мировым именем, тем вернее можно обнаружить его фамилию в партийных списках единороссов.
Но "Единая Россия" не выдерживает сравнения с Церковью, у нее не тот духовный потенциал. На стороне священников серьезный нравственный капитал, который когда-то подарили духовному сословью большевики, раздававшие направо и налево ореол мученичества. Наследством можно распорядиться по-разному. На то, чтобы растратить его и влезть в долги, если судьба его такова – уйдет время.
Что касается сегодняшних ученых, со своей стороны – некоторые могут подумать, что соблазнителю высокого уровня с ними было бы скучно. Лет двадцать или тридцать назад великий Ричард Докинз на просветительской лекции для лондонских школьников разъяснял аудитории разницу между наукой и религией так (пересказываю вольно). Он показал им карту мира, раскрашенную в разные цвета в соответствии с тем, какая религия в данной местности популярнее. Потом предложил слушателям представить себе такую же карту, на которой цветом обозначено мнение ученых относительно того, от чего умерли динозавры. После этого Докинз попросил школьников вообразить себе такой научный спор, в котором один из ученых говорил бы: "Я верю в то, что динозавров уничтожил метеорит, потому что так верил мой отец и мой дед". Другой возражал бы: "Я верю, что динозавров загубил вирус, ибо так верил мой учитель, и учитель моего учителя, и того же мнения придерживается испокон веку вся администрация нашего научно-исследовательского института". Третий же заявил бы: "Коллеги, вы оба неправы. Мне было откровение, и я могу сказать точно: динозавры вымерли от того, что их яйца сожрали мелкие грязные волосатые млекопитающие". Докинз интересовался, много ли пользы было бы от такой науки, и для чего она была бы нужна.
В последние годы в России синтез науки и религии идет на всех уровнях нашей жизни, и в результате сейчас не так и ясно, чем, собственно, Докинз рассчитывал вызвать удивление публики. Наш сегодняшний школьник пожмет плечами: разве научные споры – это что-то другое? Но запись лекции в виде фильма осталась, и явственно слышно, как лондонские школьники из недалекого прошлого на трибунах смеются, даже хохочут, держась за живот.
Ученые нередко нуждаются даже не в карьерном росте, а в утешении. Наука больше не может наполнить их жизнь смыслом – отчасти потому, что в обществе востребована не собственно наука, а странная имитация научного процесса, не любопытствующие ученые, но ангажированные "эксперты". Отчасти же потому, что, вынуждаемые обстоятельствами, многие из них на самом деле способствовали этому: сделали личный выбор, согласившись на подмену понятий. Могли и сами забыть об этом, но жестокое подсознание все помнит и не прощает. Вера приносит утешение, достаточно мощное, чтобы заткнуть глотку зубастым бесам неугомонной совести. А если прибавить к тому все более несомненную с ходом времени карьерную выгоду обращения в истинную веру – смешно и спрашивать, что привлекательнее для здравомыслящего ученого: членство в «Единой России» или сень РПЦ. Тем более, что советская власть в ходе реставрации стремительно десекуляризировалась, так что одно другому вовсе и не мешает.
Наш сегодняшний школьник – возможно, будущий абитуриент кафедры теологии МИФИ, некогда ведущего московского института, где учились Окунь, Горьков и Файнберг – теперь национального университета, освященного патриархом (как говорят, святою молитвою со словами: "Да стоять храмине сей вечно на камне сем..."). Последние ученые, которые не ищут утешения в религии, оттуда уходят, потому что им стыдно. Пытаясь объяснить свою позицию, они оказываются вовлеченными в постдокинзовские научно-религиозные споры, документальный образчик которых приведен ниже:
Замечательно, что верующий оппонент ученого-атеиста из дискуссии выше не так уж и неправ в юридическом смысле. Этим людям вообще можно верить на слово: кому не случалось оскорбить их чувства, отказавшись отдать им сотовый телефон или просто не прихватив аппарата с собой на вечернюю прогулку ("а если найду?"), или еще как-нибудь огорчив их. Если у них нет оснований вас бояться – скажем, с полицией уже все на мази, или государство впрямую выдало лицензию на насилие – они сделают с вами то, что обещают. И даже, может статься, при полной поддержке научного сообщества страны, поднимающейся с колен.
Или все-таки нет?
