Слова суверенный и суверенитет (в современном значении: «самостоятельность», «неподотчетность в действиях») происходят от французских souverain («государь»; «высший») и souveraineté («верховная власть»; латинский источник: super — «вверху, над»). Слова самодержавие и самодержец (средневековый вариант: самовластец) означают примерно то же, что souveraineté и souverain во французском языке тех времен, когда Франция была монархией. Конечно, выражение суверенное самодержавие несколько тавтологично, но ведь было же, например, выражение народная демократия (“демос” по-гречески — народ)...
Титулом московских государей слово самодержец стало во второй половине XVI века, для чего особенно постарался один русский царь по прозванию Грозный.
Он наследовал московский престол в 1533 году, после смерти отца, еще не подозревая о том, что это значит, — на третьем году жизни. Пока он рос, боярские кланы попеременно ухватывали власть, усердно отталкивая друг друга от подраставшего царя. Как и чему учили Ивана Васильевича — в точности неведомо, но Священное писание он знал близко к тексту. В отрочестве забавлялся тем, что скидывал с крыш кошек да собак. Еще нравилось ему «человеков ураняти» — т.е. «скачуще неблагочинно» по московским улицам, наезжать конем на толпу. На ходулях ходил, в саван наряжался. Когда подрос, стал иногда повелевать. Одним из первых его политических актов стал приказ урезать за дерзостные речи язык одному из бояр.
В 1547 году Иван венчался на царство и женился. Стал ли он основательнее после этого? Трудно сказать, ибо склонность к экстравагантным развлечениям и телесным наказаниям, вроде перечисленных, осталась у него на всю жизнь, а осмысленно управлять проблемным царством в семнадцать лет невозможно без грамотных советников. Советники были. Два главных лица среди них — Алексей Адашев, из худородных костромских дворян ставший первенствующим кремлевским администратором, и поп Благовещенского собора Сильвестр — наставник молодого царя в благочинии.
Начали, как это бывает, если в правительстве есть энергичные люди, — с реформ и завоеваний. О реформах 50-х годов XVI века — отдельная речь, а завоевания были впечатляющими: в 1552 году ликвидировали Казанское, в 1556 — Астраханское ханство, Волга стала великой русской рекой, а приобретенные земли стали раздавать боярам. Потом повернули на запад и начали в 1558 году войну с Ливонией (ныне часть Эстонии и Латвии). Ливония была буферной зоной между русскими торговыми центрами и западными рынками. Через два года почти все ливонские земли были завоеваны. Но вмешались другие соседи — Литва да Швеция, и война продолжалась еще двадцать с лишним лет, пока не потеряли все, что приобрели, и ради заключения мира отдали некоторые собственные территории.
Пока слава государя росла, а военных катастроф не предвиделось, в его личной жизни случились два события.
В 1553 году он занемог. Да так, что велел боярам присягать его сыну — младенцу Дмитрию. Некоторые присягнули, а иные не согласились, полагая, что, в случае смерти Ивана, править будут старшие родственники младенца — Захарьины, и выдвинули на царский пост кандидатуру двоюродного иванова брата — князя Владимира Старицкого. Но Иван, хотя и считался при смерти, угрожающе повелел, чтобы младенцу присягнули все до одного. Добившись своего, он выздоровел. Младенец скоро умер, а тяжелый осадок от полемики с боярами у царя остался.
Другое событие произошло через семь лет. В 1560 году умерла любимая жена Анастасия (позднее Иван женился еще шесть раз). Установили причины смерти: злые чары. В свое время Адашев и поп Сильвестр были против женитьбы Ивана на простой боярышне, а затем находились в непростых отношениях с ее родственниками. Поэтому бояре, у которых тоже были непростые отношения с царскими советниками, признали их на суде «ведомыми злодеями». Сильвестра перевели на вечное заточение в Соловки, а Адашев быстро умер «огненной» болезнью (видимо, покончил с собой).
Подозрения царя в боярских изменах стали усиливаться, умножая число опал и казней. Наконец случилась и самая громкая настоящая измена. В конце апреля 1564 года один из лучших воевод князь Андрей Курбский, находившийся тогда в Ревеле (ныне Таллинн), перелез по веревке через крепостную стену и, оставив в городе жену с сыном, имущество и даже книги, ускакал в Литву, где стал военным советником против недавних соотечественников.
Через полгода, в начале декабря царь Иван вместе с семейством и под охраной из отобранных им лично дворян тронулся в путь без объявления причин отъезда и предстоящего маршрута. Его сопровождали повозки со всем его добром, казной и самыми досточтимыми кремлевскими иконами. Никто из оставшихся в Москве не знал, куда уехал их царь.
В начале января 1565 года царский поезд добрался до Александровской слободы (в 100 верстах к северо-востоку от Москвы; сейчас г. Александров), откуда Иван известил подданных, что он «изгнан от бояр, самовольства их ради», и посему оставляет царство. К нему отправили послов с мольбами не покидать рабов своих. Иван уступил мольбам, но потребовал, чтобы никто не смел мешать ему класть опалы на изменников, и сообщил, что устраивает особый, «опричный» («опричь» — кроме, помимо) штат служащих, которым будет раздавать поручения и земли по своему усмотрению и из которых составит личную администрацию и войско специального назначения, а всеми прочими делами и землями пусть ведают бояре. Не умея составить единую политическую оппозицию, бояре согласились.
Формальное разделение госуправления на «земщину» и «опричнину», при том, что во главе царства оставалась персона с надтреснутой психикой и не ограниченная в своем суверенитете, означало введение диктатуры с явно предсказуемыми последствиями. Начался еще более массовый, чем прежде, «перебор людишек», которым ведали теперь опричные слуги государя. Земли опальных бояр конфисковывались в пользу новых царских слуг, а изменники изыскивались во всех сословиях — от высших церковных иерархов до холопов.
Не все безропотно покорствовали. Были и безбоязненные люди, вроде митрополита Филиппа или князя Репнина, способные отважиться на публичное увещевание царя. Но и жили они после этого недолго. Смелость немногих лишь распаляла царский гнев. Теперь врагов истребляли не только поодиночке, но и целыми семьями, и большими городами. Сажали на кол, стравливали собакам и медведям, вешали, жгли, четвертовали, рубили, резали, топили... В январе 1570 года опричное войско под личным командованием Ивана Васильевича перебило почти всех жителей Великого Новгорода: в течение месяца «отделывали», как это называлось в опричных отчетах, в среднем по тысяче человек в день. Опричное управление кончилось запрещением упоминать слово «опричнина». Но террор продолжался до тех пор, пока в 1581 году царь не убил собственного сына Ивана, после чего задумался о том, что его ждет на Страшном суде, и через три года скоропостижно умер.
Зачем все это было надо?
Вообще-то тогда так было принято. Например, через два с половиной года после новгородского погрома за одну ночь (варфоломеевскую) католики истребили в Париже гугенотов. Другой вопрос: почему во Франции после гибели парижских гугенотов началась религиозная гражданская война, а у не началась? Но это вопрос не к царю Ивану Васильевичу, а к национальной ментальности. Национальная ментальность XVI века предполагала, что истреблять измену — это самое что ни на есть царское дело. Ибо настоящий царь пребывает под патронажем небесных сил бесплотных, а значит, не подотчетен никому из современников и вправе изливать царский гнев на того, кто перед ним согрешил, — так же непредсказуемо, как обращается с грешниками верховный вседержитель.
Когда Ивану было еще 15 лет, один просвещенный монах писал ему, поучая насчет подобающего царского поведения, что царь земной есть «образ живый Царя небесного», т.е. царь — это одушевленная икона. В те времена цена метафоры была другой, нежели сейчас, и там, где мы видим игру ума или явление природы, тогда проницали сокровенные смыслы. Если можно верить в то, что ураганы, засухи и моровые поветрия случаются от гнева Господня, почему же не верить тому, что гнев земного царя есть отголосок гнева Царя небесного? Сам Иван говорил, что «самодержавство» «Российского царствия» правится «божиим изволением» и «нами, государями», а подданные самодержца — это «повинные» рабы, которым богопомазанный государь «повелевает свое хотение» и которых «волен жаловати и казнити».
В письме к Курбскому, откуда приведены цитаты, царь Иван, не хуже психоаналитиков новейшего времени, исследовал свои детские и юношеские психические травмы — источник его харизматического самомнения: вечновозвратные обиды на бояр, правивших во времена его малолетства, на Адашева и Сильвестра, которые «сами государилися, как хотели», а его, от Бога поставленного царя, считали «младенчествующим разумом» и, чтобы не мешался во взрослых делах, «детскими страшилами устращали».
Инфантильный страх отторжения от своего тела царского статуса стал источником страха перед всеми подданными, способными не только что-то самостоятельно делать, но и думать без государева повеления. Чтобы избавиться от страха требовались регулярные подтверждения царского могущества, наглядным доказательством которого и служили искалеченные тела мертвых подданных.
