"В любое время отцу звонили (тот ещё, московский, телефонный номер я до сих пор помню: Д-1-07-19), требовали срочно приехать. Отец в жуткой спешке брился, натягивал мундир, пристегивал браунинг и выбегал. Мучительная работа, иногда он целые сутки домой не приходил. Отец возвращался домой жутко усталый, изнуренный, и долго-долго, по полчаса, снова и снова намыливая, мыл руки в раковине. Как раз по локти. Как хирург. Я помню, что в день, когда ему надо было на работу по расписанию, он иногда делал себе клизму. У него уже было приличное пузо, а работа тяжелая, физическая, мало ли что..."
Это - воспоминание маленького мальчика из второй половины сороковых годов. Потом отца с понижением "перевели на другую работу" в далёкую провинцию. Вроде как сослали. Затем уволили. Наконец, вызвали в столицу республики - "на переподготовку". Там арестовали. Отец исчез. То, что формула "десять лет без права переписки" на самом деле означает расстрел, сын узнал, только когда сам был арестован. Обычная история.
Сквозь всю эту книгу, - шестисоттридцатистраничные воспоминания Валерия Борисовича Родоса, - проходит один главный вопрос: "если я сын своего отца, - то кто я?"
*****
И я тут же позволю себе отступление от этой книги – но лишь для того, чтобы приблизиться к сути вопроса.
…Меду Россией и Аргентиной гораздо больше общего, чем принято думать. Во многом, мы похожи, - не только география, не только климат и размеры.
Обе страны, ещё в начале ХХ века считавшиеся "почти Европой", за несколько десятилетий приобрели сомнительную славу "больного человека континента". Социальный и политический кризис (Вторая мировая и Великая депрессия), уничтожение гражданского общества и на десятилетия установившееся патерналистское государство (советская власть и «перонизм»), диктатура и массовый террор (до 1953-го и до 1983-го). Неуверенное, затянувшееся на десятилетия возвращение к норме.
В этом сходстве были и различия.
Анна Ахматова в "Реквиеме" описала родственников узников, стоящих с передачами у "Крестов". В Аргентине не было очереди у окошка, - людей уводили, и они просто "исчезали". Матери "исчезнувших" собирались на пласа ди Майо, обмениваясь новостями. Новостей, собственно, не было: власти отрицали свою причастность к исчезновениям. Как в последние годы в Чечне, Ингушетии, Дагестане...
Но, кроме матерей, на площадь приходили бабушки... то есть матери, у которых "исчезли" не только дети, но и внуки. "Эскадроны смерти", - офицеры в штатском, - были добрыми католиками. Они порою уводили на пытки и смерть целые семьи, - мужа и жену, молодых людей, заподозренных в "экстремизме", - но не имели ничего против младенцев. В нашем отечестве "детей врагов народа" отправляли в спецдетдома, а в Аргентине - брали в семью. Разумеется, усыновление или удочерение оставалось тайной, - ребёнок же не виноват, он не выбирал себе родителей...
Военная хунта рухнула, а сотни таких вот детей росли и воспитывались как законные наследники. Меж тем, страшная правда о преступления "горилл" стала достоянием гласности. Дети в семьях офицеров достигли сознательного возраста. В девяностые годы прошлого и в первые годы нового века они задали себе один и тот же вопрос: "кто я?" Этим вопросом, - "я - сын жертвы? сын тех, кого мой отец увёл, пытал, убил, оставил без погребения? или я - сын палача?" - задавались не сотни молодых людей, а многие десятки тысяч. Задумалось целое поколение...
Такая предельная и запредельная рефлексия, надо думать, повлияла на жизнь Аргентины. Страна выздоравливает...
*****
Сегодняшняя Россия, вопреки сложившемуся в мире мнению, не любит «проклятые вопросы».
А, Валерий Родос, в отличие от аргентинских подростков, точно знал, кто он, - и кто его отец.
"Должность, до которой дослужился мой отец, звучит не слишком гордо: заместитель начальника следственного отдела по особо важным делам. На самом деле - ого-го. Ему было доверено кромсать людей из первой сотни: от генерал-полковников до маршалов. Топтать, ребра ломать, мочиться в лицо. Министрам и Героям. Звание, курорты, служебные машины, помощники, ученики. Штук восемь орденов было, не юбилейные, а за личный подвиг за рабочей дыбой."
Книга не зря названа "Я - сын палача".
Переплёт – красный.
На моей памяти, в современной России это первые мемуары подобного рода. Лет сорок назад ходила в Самиздате книга Владимира Гусарова «Мой папа убил Михоэлса», были ещё «Двадцать писем к другу» Светланы Аллилуевой. Всё?
В Германии издавали воспоминания детей кого-то из "первых лиц" нацистского Рейха, - тех, что пытались понять и осмыслить трагедию середины века. Но в Германии признана не только вина военных преступников, но и "немецкая вина" народа, который позволил власти творить преступления.
В России дети "элиты" в большинстве своём писали и пишут иначе и о другом. Ведь не назвал же Серго Гегечкори свои мемуары "Я - сын Палыча"? Но - более нейтрально: "Мой отец - Берия".
Сравнивая своего отца с "железным маршалом" Лаврентием, Анатолий Родос не ищет оправданий: "...у того "руки по локоть в крови" в переносном смысле, а у моего, боюсь, в реальном".
И вообще, "Я ведь не историк. Я - сын." А книга "не о моём отце, а обо мне самом."
Конечно, это о нём, и о советской повседневности сороковых, пятидесятых, шестидесятых, - шестьсот с лишком страниц "потока сознания". В этом - одно из достоинств книги: иной автор, выписывая себя на фоне века, создаёт образ мудрого и несгибаемого бойца, в юности увидевшего свет далёкого маяка, выбравшего прямую дорогу, и шедшего по ней, не сворачивая. А вокруг - "обычные люди", их ошибки, мелкие страсти, "кривые глухие окольные тропы". Интересно, конечно, - только вот где в этих по десять раз внутренне согласованных текстах "правда чувства" и "правда факта"?
А текст Анатолия Родоса так же внутренне противоречив, как сам двадцатый век... да и как судьба самого автора.
Ведь любят на Руси судить человека не по поступкам, а по происхождению. Как там у Пушкина: "Вчерашний раб, татарин, зять Малюты, - зять палача, и сам в душе палач!" Хотя, если рассудить, сватовство Бориса Годунова - его выбор, свободный и осознанный. А родителей не выбирают...
Так что же – человек обречён на будущее самим своим прошлым, прошлым своей семьи и своей страны?
Вот лишь один эпизод, - но ключевой.
Арестовали Родоса-младшего, судили и отправили в Дубравлаг отнюдь не как "сына врага народа", а за создание антисоветской подпольной организации. Сам Анатолий Борисович пишет об этом с юмором, но дело это было для середины пятидесятых вполне серьёзным, - тысячи осуждённых по статье 58-10 в 1957-1959 годах, из них немалая часть как раз за такие вот «марксистские кружки».
Скажете - такое бывает только в латиноамериканских сериалах?
Российская жизнь бывает куда удивительнее… Стоп. А чему, собственно, удивляться? Тому, что человек сам выбрал свою судьбу?
*****
Но Бог с ним, с автором, - поговорим о нас, о читателях.
Валерий Родос знал про своего отца, пожалуй, даже слишком много.
А мы, читатели? Что мы знаем?
Что сделали наши отцы, деды, прадеды?
Что они позволили сделать своим бездействием?
В какой степени мы несём ответственность за это?
И насколько их выбор предопределяет нашу жизнь?
А насколько в этом выборе мы свободны?
Ведь мы, по преимуществу, потомки победителей. Не только потому, что побеждённые в Гражданскую, раскулаченные и репрессированные имели куда меньше шансов оставить потомство. Может быть, важнее то, что эту сторону происхождения надо было скрывать, - чтобы и дальше выживать, оставлять потомство. Кто знает, что атомщик, один из создателей подводного флота и многолетний Президент Академии Наук Анатолий Александров воевал за белых? Он сам об этом помалкивал...
Выросли поколения, пусть не физических, но духовных потомков победителей. Что нередко означало: наследников палачей.
А незнание своей собственной, личной, семейной истории оказалось порой страшнее знания.
Сомнение в истории - удар по твоей собственной родословной, по тебе самому. Откуда ты знаешь, что делал твой прадед в Гражданскую? Рубил врага шашкой на скаку, - или после боя заполнял рвы телами выживших врагов? В "великий перелом" - не он ли отправлял крестьян в Сибирь, на медленную голодную и холодную смерть? Чуть погодя - не он ли изымал последний хлеб, обрекая на голодную смерть тех, о ком теперь вспоминают разве что на Украине?
По Ахматовой, "Россия, которую сажали, встретилась с Россией, которая сажала".
Возможность, вероятность оказаться среди тех, "которые сажали", заставляет забыть о других. Ведь миллионы и миллионы выжили, не становясь "победителями".
Но именно они, названные неожиданно "братьями и сестрами", победили в Отечественную войну. Но...
Но они ли определяли то, что теперь называют «национальной памятью»?
Палачи, - и те, кто пытал, и те, кто расстреливал, и те, кто визировал протоколы допросов и подписывал расстрельные списки, - они составляли ничтожное меньшинство. Но то, что их имена до сих пор не названы, позволило им затеряться в миллионах и миллионах.
И тут появляется специфическая, не немецкая, а отечественная версия «коллективной вины», - точнее, отказа от неё.
Собственно, пропаганда последних лет продолжает это дело: все те, кто выжил, - виновны в гибели тех, кто не дожил до сего дня.
Действительно, в Советском Союзе трудно было остаться непричастным. Простейший пример: будучи призван в армию, ты вполне мог получить красные погоны и охранять "зону"... или зелёные, и охранять "большую зону", стрелять в беглецов за кордон... или стать карателем, невзирая на погоны... или избегнуть призыва "по брони", разрабатывать и изготавливать новые изощрённые орудия убийства для тех, кто носит форму. "Жить не по лжи" было трудновато.
Но ведь на эту картину можно взглянуть с другой стороны: "виноваты все!" Будь ты "попкой" на вышке, пограничником, солдатом, учёным или рабочим - ты одинаково виновен!
Виновен в равной степени с теми, кто собственноручно пытал, писал протоколы и подписывал приговоры, с теми, кто расстреливал. На всех - одна, коллективная ответственность.
Такой подход требует отказаться от воспоминаний и упоминаний.
Коллективная ответственность - это значит, что, если не за свои собственные деяния, как эстонца Арнольда Мери, то за грехи отцов и дедов "задушат исками, в долг введут..."
А раз так, - невозможно признание Голодомора, Катыни, тех же прибалтийских депортаций.
В этой почти логической цепочке доказательства остаётся один последний шаг, - и палач оправдывается, и приравнивается к солдату.
Как бравый спецназовец Эдуард Ульман и его подельники.
Как боец Красной Армии Герой Советского Союза Арнольд Мери приравнивается к тому Арнольду Мери, что несколько лет спустя отправлял в Сибирь семьи вместе с детьми и стариками. Такими же стариками, как он теперь.
*****
Одна из главных проблем, оставшихся после чернобыльской катастрофы - то, что при эвакуации людей из "зоны" их "измеряли" неповеренными и зачастую неисправными дозиметрическими приборами. Непонятно, что показывала стрелка прибора. В итоге не были выявлены те, кто получил в щитовидную железу много радиоактивного йода (или кто вдохнул или проглотил "горячую частицу"), - то есть те, кто нуждался в срочном лечении. Они затерялись среди сотен тысяч и миллионов обследованных. А потом именно эти люди в большой выборке начали болеть и умирать...
А с нашей историей дела обстоят прямо противоположным образом. Общество в целом больно, потому что в большинстве своём люди боятся заглянуть в прошлое, - в страхе, что именно на их-то семейной истории стрелка прибора рванёт от нуля и "зашкалит".
Этот страх определяет мысли и поступки. Социолог Борис Дубин из "Левада-центра" указывает на общий мотив двух довлеющих сегодня в России настроений: приятия смертной казни, и желания забыть историю ХХ века. И то, и другое, - своего рода "окончательное решение", endlosung, необратимый поступок, избавляющий от дальнейших сомнений и мучительного выбора. "Что было, то было, - прошло."
А ведь именно поиск и осмысление своей родословной как раз и создаёт ту принизывающую человеческое сообщество историческую ткань, - переплетение нитей, которое людей скрепляет и связывает, делает их политической нацией.
Такая вот рефлексия может заставить почувствовать себя одновременно и наследником тех, кто не дожил, - и ответственным за то, что они не дожили. Породить здоровое национальное самосознание.
Чужой опыт такого поиска интересен и полезен хотя бы тем, что один отдельный человек вдруг может чётко поставить вопрос, который мучает всех остальных.
Книга Валерия Родоса - примеры и чёткой, предельной постановки вопроса, довлеющего надо всеми. Вопроса - и ответа. Не только книгой, но и своей жизнью.
Его жизнь, его выбор не были предопределены выбором и жизнью его отца.
Математик и логик, Валерий Борисович Родос жизнью доказал теорему: «человек, помнящий своё родство, свободен».
