Во вторник в музее современной истории России (экс-музей Революции) открылась выставка “Тюрьма и воля” - про будни, праздники, быт, поэзию, в общем, про тюремное время. Каждый посетитель может увидеть себя в тюремной обстановке, правда, к счастью, выход рядом. Степень переживаний зависит от индивидуальной впечатлительности: не хочешь – не смотри, особо нервных просим вообще удалиться. В музейной “зоне” - письма, фотографии, поделки, татуировки, фрагменты словаря сленга, композиции из предметов, проволоки и кусков стены, решетчатые окна. За одним из них – зеркало.
Какие мысли возникают в связи со словом “тюрьма”? У меня их мало – загораживает животный ужас. Тюрьма в моей голове - где-то там, рядом со смертью, только еще страшнее, потому что может растянуться на всю жизнь.
И откуда ужас – прямо ли из исторической памяти или через художества Достоевского, Солженицына, Битова – не знаю. Но чувство это устойчивое, давно замеченное, ни разу не отрефлексированное. Открываю литературные опыты осужденных: “страх живет во мне и по сей день”, “тюрьма - она как могила, для всех открыта”, “все равно, никто того, что мы переживаем, не поймет”. Но как бы ни изолировали тюремное пространство от “большого общества”, информация, сжатая до импульса, просачивается в мозги обычного законопослушного гражданина. Знакомых стала опрашивать: какие ассоциации со словом “тюрьма”? Все говорят: страх, а иногда – безнадежность.
А что самое страшное? Попадание. Антропологи по этому поводу высказываются так: “попадая в новую социальную среду, современный человек также адаптируется к ней в соответствии с традиционными схемами переживания действительности, мифологизирует процесс своей социализации… Кризисный мир описывается как беспорядочный, “чужой”, социально неосвоенный, мир без значений, недифференцированный хаос”.
Но про зону ли это? Тюремный жаргон и ритуалы давно стали достоянием обыденного языка, художественной литературы, политической речи. Социологи посчитали, что каждый четвертый взрослый мужчина России прошел через тюрьмы и лагеря. Российское общество, говорят они, “призонизировано”, а субкультура уголовного мира оказывается для него более влиятельной, чем любые муки институциональной модернизации.
Если нашему государству все еще выгодно изолировать и наказывать преступников “оптом”, с наименьшими финансовыми потерями (ведь есть и другие области инвестиций, куда более привлекательные в силу очевидности результата), то общество говорит об индивидуальных человеческих правах, стало быть, о том, что осужденные – тоже люди. Так понятия “государственного” и “общественного” вновь становятся антонимами. И если самый, казалось бы, очевидный рычаг общественного воздействия – юридические нормы - уже давно изменился, то тюремная практика верна традиции.
Абрамкин и Чижов в книге “Как выжить в советской тюрьме” пишут о том же: “В реальных условиях, когда вся система уголовного правосудия сохраняет многие черты тоталитарного режима, ни один гражданин России не застрахован от применения к нему незаконных методов ведения следствия…”. Так что народная мудрость про тюрьму и суму все еще актуальна. В общем, решила я навестить вас письменным ходом - как вы там, братаны? Вам еще не страшно?
