В ноябре 1643 года западную границу Русского государства (сРечью Посполитой) пересекло направлявшееся в Москву посольство, отправленноекоролем Дании Кристианом IV.Официальной целью посольства было заключение "вечного докончания"между государствами или, в сегодняшних терминах, бессрочного договора о мире идружбе. Подобного рода дипломатическое событие считалось бы вполне рутинным длятогдашней русской жизни, если бы не одно обстоятельство, афишировать котороевласти обеих стран особо не старались. Заключалось оно в том, что возглавлявшийдатскую миссию сын Кристиана IVВальдемар, граф Шлезвиг-Голштинский, должен был остаться в Москве надолго –став мужем дочери царя Михаила, Ирины.
Таким образом, правящие династии России и Дании оказались бысвязанными родственными узами, что для России было вещью абсолютнобеспрецедентной, а для многих в Москве – даже шокирующе-немыслимой.
Дабы объяснить это, стоит начать издалека. Как известно, вдомонгольский период имелись многочисленные матримониальные связи русскихкнязей с правящими домами Европы. Из школьных хрестоматий и популярногокинофильма мы помним о дочери Ярослава Мудрого Анне, ставшей королевой Франции.Аналогичным образом, однако, сложилась семейная жизнь и других детей этогокнязя. Среди их брачных партнеров – дочь польского короля Мешко II, сестра Бурхарда, епископаТрирского, дочь византийского императора Константина IX Мономаха, дочь Леопольда, графаШтаденского, дочь Оттона, графа Орламиндского, Гарольд III Норвежский и АндрейI Венгерский. Сам Ярослав, кстати, был женат на дочери шведскогокороля Олафа I . Подобных примеров можно бы привести еще множество – мы, однако,не откажем себе лишь в еще одном из них: внук Ярослава Мудрого, ВладимирМономах был женат на дочери последнего англо-саксонского короля Гарольда II, того самого, которого в1066 году сверг Вильгельм Завоеватель.
Характерно, что в приведенном списке мы видим владетельныедома земель, предельно далеко отстоящих от Руси географически. Однако и с нимизаключались браки, что в те времена было синонимом серьезных внешнеполитическихотношений. Говоря иначе, домонгольские русские князья считали себя вполневключенными на равных в общеевропейский контекст – особенно выдающимися по этойчасти были князья Галицко-Волынские, не гнушавшиеся встревать активным образом сосвоими дружинами в решение вопросов о престолонаследовании где-нибудь в Австрииили Чехии. При том, что эти же князья в полной мере ощущали свою русскуюидентичность – принадлежность к определенной культурно-языково-родовой общности.Грубо говоря, в те времена быть русским не противоречило тому, чтобы бытьевропейцем.
Затем все изменилось радикально. С конца XIII века иноземнымибрачными партнерами русских князей и княжон становились лишь язычники – отпрыскилитовского правящего дома - да, в нечастых случаях, представители православныхдинастий Восточной Европы – Византии, Валахии и т.д. Причина этого упрощениявидится комплексной: во-первых, это конечно – выросший градус религиозногофундаментализма. Идея антиевропейской обособленности русских, появившись вовремена Александра Невского и претерпев за 400 лет определенную драму в своемразвитии, к XVII веку как говорится, в полной мере "обрела массы". Нетолько правящая элита, но и широкие слои населения теперь смотрели на любыхиноземцев как на пособников дьявола. Даже православные христиане РечиПосполитой (то есть нынешних Украины и Белоруссии) возбуждали в московитахвысокомерную подозрительность. Кроме того, даже самая бойкая внешнеполитическаяфантазия в провинциальной Москве почти никогда не шла дальше отношений состранами, являвшимися её непосредственными соседями. Ни о каком более сложномконтексте международной жизни речь, по сути, не велась вплоть до революцииПетра I.
В итоге, в XVI-XVII веках для правящей фамилии московскогодома сложилась следующая брачная парадигма. Мужские его представители какправило вступали в брак с девушками из знатных (но не слишком) семей своей жестраны. Как следствие – род невесты делал головокружительную карьеру в русскойправящей иерархии и становился на несколько поколений верной опорой династии.Так взошли на Руси "звезды" Стрешневых, Милославских, тех жеРомановых первоначально, Апраксиных, Нарышкиных, Лопухиных и пр. При этомхарактерно, что царская ветвь Романовых старательно избегала породнениянаследников престола с действительно древними родами первостатейной русскойзнати – потомками Рюрика или Гедимина. Так, настойчивые попытки князейДолгоруких породниться с царским домом – это настоящая сага протяженностью вполтора века, наполненная поворотами, достойными приключенческого романа.
Участь же московских царевен была незавидна. Выходить замужза своих подданных считалось унижением династии. Иностранные женихи считалисьугрозой Православию. В итоге, по достижении солидного возраста, московские царевныпереселялись в один из привилегированных монастырей, где тихо (зачастую – безпринятия монашества) оканчивали свои дни. Какого-либо влияния на ход дел встране эти женщины практически не оказывали – за исключением персональногопокровительства, оказываемого порой тем или иным лицам и учреждениям. (Например– идейному вождю раскольников протопопу Аввакуму и его соратникам).
Однако жизнь все настойчивее требовала перемен. Перваяпопытка породнить московскую династию с западноевропейским правящим домом былапредпринята Иваном Грозным. В ходе сколачивания марионеточного государства натерритории бывшего Ливонского ордена, Грозный в 1573 году выдал Марию, дочьсвоего двоюродного брата Владимира Андреевича Старицкого (тем же Грозным и казненного)за принца из как будто союзной Дании – Магнуса, родного брата короля Фридерика II. Надо сказать, что из этойавантюры первого русского царя ничего не вышло – Ливонское королевство повелосебя довольно строптиво в отношении русских, с датчанами у трещащей по швамстраны особо теплой дружбы тоже не сложилось. А сам Магнус скончался в 1583году, оставив своей вдове обычный удел – доживать жизнь в одном из подмосковныхмонастырей.
Следующий подход был сделан Борисом Годуновым, решившимвыдать за другого датского принца – Иоганна – свою дочь Ксению. Годунов, какмне приходилось уже писать, вообще был расположен к определенным новшествам врусской жизни. Именно при нем, например, впервые в России зашла речь о созданииуниверситета. Кроме того, этот царь как никто ощущал свою династическуюслабость – сравнительную худородность и отсутствие значимых личностей средиближайшей родни. Сперва Борис ориентировался на шведского принца Густава, нотут как-то резко не заладилось - и царь обратил свой взор на Данию. Принц Иоганнприбыл в Москву, причем в переговорах о браке Годунов пошел на беспрецедентныеуступки, немало потрепавшие его харизму: датскому принцу было позволеносохранить лютеранство, не перекрещиваясь в православие.
Но – опять не сложилось. Принц Иоганн неожиданно скончался вМоскве в 1602 году. А Ксения Годунова, после свержения сторонниками Лжедмитрияс престола ее брата Федора Борисовича, на полгода попала к Лжедмитрию вналожницы. И лишь прибытие в Москву Марины Мнишек дало ей свободу – точнее,право удалиться навсегда в монастырь.
Трагический брак самого Лжедмитрия с Мариной Мнишек – этотретья попытка, не менее драматичная, чем предыдущие. Однако, в отличие о них,здесь и речи не велось о династическом браке: для русского царя брак с дочерьюсандомирского воеводы – чистый мезальянс, ничем не оправдываемый, кроме однойвещи: простой человеческой любви. Именно этот брак в итоге стоил Лжедмитриюмосковского трона и самой жизни.
И вот, сорок с лишним лет спустя московские умы во главе ссамим царем Михаилом вновь посетила мысль породниться с датчанами. Надосказать, что с датской стороны также имелись доводы для подобного сближения. Впервую очередь – необходимость союза с Москвой против общего врага, Швеции.Кроме того, по-видимому, самостоятельной династической проблемой для датскогодвора был персонально принц Вальдемар. Ибо он был сыном Кристиана IV от Кристины, дочери графаЛуи Мунка, не принадлежавшей к особам королевских кровей. Это был официальныйбрак, заключенный овдовевшим королем по всем правилам, включая церковноевенчание, однако то, что было обычаем в Москве, считалось в Копенгагенемезальянсом, и в русской дипломатической переписке данная тонкость обрелазабавный термин брака "с левой руки".
Прав и перспектив на датский трон Вальдемар не имелабсолютно. Тем не менее, граф Вальдемар пользовался заметным расположениемсвоего отца, ему поручались весьма ответственные миссии, одной из которых было посольствов Москву в 1641 году. Принц тогда был принят с максимальной торжественностью,однако по существу переговоров ничего не добился. Впрочем, это не имелобольшого значения – в Москве тогда на него уже смотрели, как на жениха царевныИрины. Смотрели, похоже, года с 1637, когда специальное посольство датчан приехало просить"кости", то бишь останки несчастного принца Иоганна. Этот интересрусских не был секретом и для датского двора. Дошло до того, что Кристиан IV даже сделал официальноезаявление, о том, что готов отпустить сына в Россию для "ратногодела". Заметим, что сто лет спустя другой западноевропейский принц – АнтонУльрих Брауншвейг-Вольфенбюттельский - тоже поедет в Россию, дабы породниться сРомановыми через брак с внучатой племянницей Петра Первого – АннойЛеопольдовной, с абсолютно аналогичной официальной "легендой":"для ратного дела". По прибытии ему должны будут отдать под началоспециально созданный для этого Бевернский кирасирский полк…
Но вернемся во времена Михаила Романова. Итак, решениевыдать Ирину как будто было принято на самом высоком уровне. Что потом делать сновобрачными – едва ли кто-либо понимал с определенностью, но надеялись, чтоближе к делу станет ясно. Начались переговоры, в ходе которых проявилось вполной мере замечательное свойство русской государственности – при отсутствиикаких-либо формальных ограничений в действиях царской власти, последняя,однако, зачастую демонстрирует удивительно низкую дееспособность в реализациисобственных решений. Так, вопрос замужества царевны Ирины стал игрушкой двухсоперничающих придворных партий. Причем, партия противников предприятия (бояринА. М. Львов, патриарх Иосиф и др.) добилась фактического контроля над послами,отправленными царем в Копенгаген с деликатной миссией. Как следствие –окольничий С. Проестев и дьяк приказа Новой Четверти И. Патрикеев – миссию почтидемонстративно провалили, явным образом отклонившись от предписанного планадействий и вызвав свое прямотой и непреклонностью сильнейшее раздражениедатчан. Это было неслыханной дерзостью по меркам московской государственнойжизни, решиться на подобное могли лишь люди,имеющие колоссальный уровеньподдержки. Примерно в это же время в Москве активизировалась антилютеранскаяпропаганда – были даже сожжены построенные немцами для себя небольшиелютеранские кирхи. Но, как бы то ни было, царь Михаил не сдался. Видя, что на дипломатовнет надежды, он постановил привлечь иных агентов. Таковым стало лицо весьмапримечательное – голландский купец Петр Марселис. Еще до того он оказывал царюуслуги, добыв самые первые сведения о принце Вальдемаре, его семье иобстоятельствах жизни датского двора. Но в русскую историю этот человек вошел отнюдьне своим участием в царевнином сватовстве. Марселис (вместе с Акемой иВиниусом) был пионером иностранных инвестиций в российскую промышленность.Именно эти выходцы из торговавшего с Архангельском голландского купечестваначали в царствование Михаила Федоровича строить первые железоделательныезаводы… Кроме того, Марселис неоднократно выступал агентом русскогоправительства при закупках в Европе крупных партий вооружений.
Как бы то ни было, в 1643 году Марселис дважды посетил Даниюи как будто бы все уладил - Кристиан IV даже пожаловал ему датское дворянство. И вот в январе 1644года датский принц появился в Москве.
И опять ничего не вышло. Формальным камнем преткновениястал, разумеется, вероучительный вопрос. Вальдемар готов был согласиться накрещение в православии своих будущих детей, но собственную веру переменять нехотел ни в какую. Русские сторонники брака были вполне готовы на подобныйкомпромисс, князь Шаховский даже подготовил соответствующее обоснование изсвященного писания, однако царь, хоть и разделял подобные взгляды, все-таки нерешался на столь резкое попрание особняческих традиций. Однако – не решался ипризнать неудачу. В итоге датский принц жил в Москве со своей свитой, причем сним довольно часто, в неформальной обстановке, общался наследник престола –царевич Алексей. Можно даже сказать, что это общение сыграло довольно значительнуюроль в формировании представлений второго Романова об окружающем мире. Виделсяс принцем и царь Михаил – причем, зачастую при сниженных протокольныхограничениях. Однажды царь даже посетил датчан, позволив им в ходе своеговизита не снимать шпаги – что было просто неслыханно по московским меркам!
Все это время, понятно, Вальдемара пытались уговорить – ноон стоял на своем. Для пущего убеждения, власти затеяли даже религиозный диспутмежду православными и лютеранским богословами – событие, имевшее на Русипрецедент лишь в времена Грозного.
Вообще же, жизнь принца была в Москве весьма странноустроена. С одной стороны – датчане обитали на бывшем дворе Бориса Годунова (!)как бы под домашним арестом. Им даже не позволяли свободно общаться спосещавшими Москву согражданами. С другой же – Вальдемар участвовал вмногочисленных протокольно-развлекательных мероприятиях московского двора:охотах, приемах персидских и турецких послов и т.д. Не отказывал себе молодойпринц и в самостоятельных увеселениях – с пьянками, что было Москве не вдиковинку, и с громкой музыкой, чего, напротив, Москва не слыхала со временЛжедмитрия.
Однако все это датчанину надоело довольно быстро. Уже 26 февраляон запросился домой, однако получил отказ. Русские рассчитывали, что покладистостьдатчан в ближайшее время станет возрастать по мере ухудшения положения датскойармии, крайне неудачно ведшей в это время боевые действия против шведов. Прошлоеще несколько месяцев, и принц не выдержал. 7 мая Вальдемар в очередной разпотребовал отпустить его на родину, на что получил не только очередной отказ,но и выговор за неуместную назойливость. Тогда в ночь на 9 мая датский принц снесколькими десятками спутников покинул свою резиденцию. У Тверских воротБелого города их остановил караул. Датчане решили прорываться, началась драка ипринцу пришлось отступить, оставив одного из своих людей в руках стрельцов. Тепотащили "пленного" в Кремль, но Вальдемар умудрился устроить на ихпути засаду. Завязался форменный бой, в ходе которого один из стрельцов былзаколот и шестеро ранены – этим отчаянная вылазка почетных пленников изакончилась. Понятно, что изоляция датчан после этого лишь усилилась.
В конце года стороны еще раз подтвердили приверженностьпрежним установкам. Датский король в письме от 29 ноября выразил поддержкупозиции сына, а Михаил месяцем позже объявил, что без перекрещивания браку небыть. Ситуация была патовая абсолютно и к делу подключили очередного посредника– на этот раз поляка, брацлавского каштеляна Гаврилы Стемпковского. Тому удалосьнемногое: Вальдемар вновь согласился на крещение в православии будущих детей, атакже обещал соблюдать православные посты, если это не повредит здоровью, иносить русское платье. Этого, однако, русским показалось мало и все вернулосьна круги своя.
И лишь смерть царя Михаила 13 июля 1645 года позволилаАлексею Михайловичу без лишнего шума отправить несостоявшегося жениха сестрывосвояси.
