На встрече с предпринимателями Владимир Путин объявил о некоторых изменениях в государственной политике, которые c восторгом приняло бизнес-сообщество. В частности, речь шла о сокращении срока давности по делам о законности-незаконности приватизации, что формально снимает все вопросы о праве собственности, полученной в 90-е и начале 00-х. Политические и институциональные следствия этой попытки утвердить результаты приватизации комментируют директор Института национальной модели экономики Виталий Найшуль и научный сотрудник этого института Ольга Гурова. «Вот оно началось», - такова была первая реакция Виталия Найшуля на, вроде бы, технические по форме заявления президента. «Вилы общественного мнения, требующего решения перезревших за 14 лет государственных проблем, толкают власть на баррикады нелегитимных реформ, а там ее встречают давно приготовленные булыжники народного гнева». Беседовал Виталий Лейбин.
Лейбин: Как понять заявление Путина про три года, которые являются сроком давности по делам приватизации? Была ли это попытка утвердить результаты приватизации 90-х годов? Если "нет", то что это?
Найшуль: У этого заявления есть политический и политэкономический смысл. Политический смысл – это, так сказать, рука дружбы, протянутая значительному количеству небедных людей, и тут, конечно, сразу возникает вопрос о том, что же это за такой момент сейчас в стране или вокруг страны, что рука дружбы должна быть протянута. Но в первую очередь я бы хотел обсудить не это.
Главный вопрос – это институциональные последствия заявления. Совершенно ясно, что это шаг в сторону легитимизации приватизации. А все экономисты согласятся, что с узаконенной приватизацией экономика развивается лучше. Соответственно, действия в этом направлении можно было бы приветствовать. Вопрос в том, действительно ли заявление президента является шагом в этом направлении?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны вернуться к обсуждению роли Первого лица в России в интервью «Путин – Царь или Государь?». Там мы писали, что «Государем» или хозяином в нашей стране является народ, а президент, «выборный Царь», является только управляющим, и потому целый ряд вопросов выходят за рамки его компетенции. К ним относится, в частности, монетизация льгот, и задолго до 1 января мы утверждали, что эта вполне рациональная государственная реформа может привести к большим проблемам для власти.
Ту же логику различения прав хозяина и управляющего можно применить к намечающейся легитимизации приватизации. Вопрос стоит так: может ли управляющий своим решением утвердить результаты приватизации или нет? Если "да", то стратегия президента выбрана правильно, народ его поддержит, и собственность станет намного крепче, чем была до того. Если "нет", то управляющий, действующий за спиной хозяина, и подорвет его доверие к себе, и не добьется поставленной экономической цели.
Поэтому моей первой реакцией на заявление Президента было: «вот оно началось».
Конечно, заявление про три года выглядит как техническое, и такие вещи народом быстро не ощущаются. И ваучерная приватизация, и залоговые аукционы были увидены народным зрением только через длительный промежуток времени. Но это не избавляет такого рода действия от народной оценки, и тогда мало не покажется. И сейчас, за решением о сроке давности по приватизационным сделкам возникнет временнóй лаг, когда народ будет чухаться, но потом он сообразит, что именно стоит за непонятными словами о трех годах.
Надо быть опытным народоведцем, чтобы предсказать, как широкие народные массы отреагируют на это. Однако есть опасность, что реакция будет негативной. Она может быть даже сильно негативной. Приватизация – один из коренных вопросов общественной жизни, думается, что он динамичнее, чем, скажем, вопрос о льготах. Динамичнее – от слова «динамит».
Лейбин: Понятно, что вопрос утверждения результатов приватизации социально очень мощный. Понятно, что есть различие между популистской эксплуатацией темы приватизации 90-х на выборах 2003-2004 годах (подразумевалось, что власти сейчас разберутся с олигархами) и заявлением про три года срока давности по делам о приватизации. Но заявление президента ведь не будет иметь такой же силы, как если бы это было публичное объявление о законности приватизации 90-х. Возможно, подразумевается, что непопулярное решение можно протащить путем мелких, изначально незаметных, технических действий? Почему не правы те, кто думает, что можно непопулярные, но принципиальные вещи протащить под видом технических действий, которые народ сначала не заметит, а потом свыкнется?
Гурова: Так действительно иногда нужно делать, это тактика «нам бы только ночь простоять и день продержаться». Когда так стоит вопрос, то, наверное, можно проводить принципиальные решения под видом технических. Но если вы действительно хотите узаконить результаты приватизации "всерьез и надолго", так не получится.
Лейбин: Почему не получится?
Гурова: Президент нечто скажет, примут какой-нибудь закон (ну и что, у нас принимали разные законы, которые не работали), а потом придет другой президент, и на волне предвыборной кампании заявит: «Отменить антинародные законы, принятые кучкой продавшихся олигархам депутатов Единой России!», ну, или еще что-нибудь в этом роде.
Лейбин: Разница между монетизацией льгот и тремя годами срока давности состоит в том, что пенсионеры были ущемлены не только морально-идеологически, но и прямо материально. Возможно, они даже не поняли, что произошло, но как только их перестали пускать в транспорт, возникли беспорядки, какие-то политические силы смогли объяснить, что «власть над вами издевается». Здесь же не понятно, в чем повод начать объяснять кому-то, что ваши права нарушены.
Гурова: Очень просто: «вот, товарищи-граждане, у вас, пенсионеров, отбирают последнее, а вот этим вот кровопивцам дарят миллиарды».
Найшуль: Добавлю, что на вопрос о приватизации замыкаются все разговоры о нехватке денег в государстве. Почему преподавателям университетов мало платят? Денег нет. Так что очевидная экономическая составляющая решения есть и для народа, и для предпринимателей. Ведь олигархи не радовались бы, если бы их приватизационные бумажки просто вышили бы золотом и поместили в рамочку. Нет, они радуются конкретной материальной составляющей, в частности, тому, что цена предприятия повысилась.
Вопросы собственности, налоги, внешние и внутренние долги, пенсии, образование, здравоохранение, наука, культура образуют один замкнутый круг. А пока власти хитрят и делают вид, что одно другого не касается.
Лейбин: Может быть возражение: вы здесь абстракции про легитимность рассказываете, народ этого не заметит. Могу ли я, предвидя такую реакцию на эту публикацию, ответить, что в любой момент по поводу всякой темы, например образования или здравоохранения - неизбежно найдутся силы, которые станут объяснять народу смысл происходящего.
Найшуль: Если выступление президента – только декларация, то правы те люди, которые говорят, что народ этого не заметит. Но если будут приняты соответствующие законы, то появится народное суждение – и, возможно, еще до того, как кто-либо из политических фигур начнет эту тему эксплуатировать.
В связи с этим вспоминаю свои разговоры с ветеранами – участниками финской войны. Они считали эту войну несправедливой, несмотря на официальную пропаганду. Слышал и рассказ колхозного пастуха, подавлявшего венгерское восстание в 1956 году: его понимание событий сильно отличалось от официального. И сейчас в народе не исчезло нравственное чувство, хорошее от плохого люди отличают. Без этого у нас давно была бы «веселая» жизнь.
Лейбин: В части интерпретации высказывания Путина мы упустили забавную риторическую завитушку. Он акцентировал, несколько лукавя, что это вопрос о приватизации касается и прав собственности граждан, например, на квартиру. Он не зря, кажется, сделал такой акцент, имея в виду попытку построить для народа идеологию утверждения собственности на приватизированные предприятия.
Гурова: Народ свои квартиры не на залоговых аукционах получал.
Найшуль: Есть общее в растаскивании государственных предприятий и государственного жилищного фонда: кто на чем сидел, тот то и получил. Но есть и различия. Начнем с того, что большинство населения получало государственную квартиру на предприятии, а это значит, что квартира реально входила в оплату труда. Затем, приватизация жилья де-факто произошла очень давно – еще в конце 70-х – начале 80-х годов. Уже тогда был принят жилищный кодекс, по которому квартиросъемщика практически невозможно было выселить из квартиры. Даже если он не платит за коммунальные услуги, никто с ним ничего сделать не мог. Хотя жилье официально нельзя было продавать, но его можно было менять. Поэтому жилищные права у населения исключительно старые и мощные. Сейчас они окончательно легализируются, а легитимация их произошла уже давно. А вот в случае производственной приватизации все наоборот – какая-то легализация уже есть, а легитимация практически отсутствует.
Гурова: Обращает на себя внимание то, что такую заваруху подняло небольшое количество пенсионеров. Самые, казалось бы, социально малоподвижные люди – но их оказалось возможным раскочегарить. И возникает вопрос, что будет, когда следующие реформы затронут уже социально активные слои населения? Тогда, наверное, будет гораздо интереснее.
У власти нет легитимности утвердить результаты приватизации. Есть способ узаконить их. Но закон о монетизации льгот тоже был принят, он был совершенно законен, но толк от этого какой?
Найшуль: Я бы сказал, что толк есть. Возникла новая ситуация, но издержки для центральной власти, конечно, чрезвычайно велики. Если и дальше идти по пути принятия нелегитимных решений, то можно социально-пассивных граждан сделать очень социально-активными. Но, честно говоря, власти не позавидуешь. Вилы общественного мнения, требующего решения перезревших за 14 лет государственных проблем, толкают власть на баррикады нелегитимных реформ, а там ее встречают давно приготовленные булыжники народного гнева.
Из списка вопросов, требующих общенационального согласия, вопрос о приватизации – самый взрывоопасный. За ним стоит слишком много в российской истории. Это ведь не только вопрос о том, как прошла приватизация в 90-е, это вопрос и о том, кому принадлежала страна, и кому будет принадлежать. А в этой исторической памяти – это либо царь-мученик, либо «проклятый царизм». Говорят, что в доме повешенного не говорят о веревке. С собственностью такая же ситуация. Начавши говорить о ней, придется вести разговор о социально-исторических основаниях России.
Лейбин: Все-таки, я недопонял, легитимация собственности является неразрешимой или принципиально неразрешимой задачей.
Найшуль: Нет, она может быть решена, но с народом, а не без него и не против него. Вопросы приватизации, долгов, налогов, пенсии, образования, здравоохранения должны не замалчиваться, а, наоборот, напряженно обсуждаться в политическом пространстве.
Необходимые для этого политические действия могут выглядеть так. Первое лицо государства призывает к общенародной дискуссии по спорным вопросам. За ней следует аналог первого съезда народных депутатов, где важнейшие точки зрения будут озвучены на всю страну и она узнает их ярких и авторитетных выразителей. Вот они-то и должны сойтись для достижения единодушного решения, и не расходиться до тех пор, пока оно не будет достигнуто. Если же собрание потерпит неудачу, то решение может и должно быть принято авторитарно Первым лицом. Наконец, в любом случае для вящей убедительности решение должно быть одобрено подавляющим большинством голосов на всенародном референдуме.
(Кстати, о том, как правильно организовывать взаимодействие населения и власти, у нас намечается следующая публикация).
Лейбин: Не слишком ли все это трудно?
Найшуль: Вспомните, как трудно вносятся поправки в американскую конституцию, здесь же вопрос поважнее.
Гурова: Да и кому сейчас будет легко?
