Оптимисты говорят, что пугающие санкции ненадолго, нам без мира будет тяжело, но и миру без нас — вовсе никак, компании, которые сейчас норовят уйти, громко хлопнув дверью, непременно одумаются и вернутся, и вновь потекут реки кока-колы вдоль бургерных берегов. Пессимисты уверены, что всё навсегда и по-другому, то есть «как раньше», уже не будет.
Я не экономист ни разу, в споры такого рода влезать не рискую и просто слежу за новостями об исходе из России привычных брендов. Ко всему привыкаешь, а к плохому — быстро, остается только какой-то нелепый интерес и нелепые комментарии, которые сами собой всплывают в голове: ну, такую машину я бы всё равно никогда не смог купить, да и зачем мне, такие часы тоже, этих вот вообще не жалко. О, а что, и такое у нас продавалось? Надо же, чего только у нас, оказывается, не продавалось. Хорошо жили, да еще и жаловались. Это вообще не кофе, и цены конские. А вот этих я любил. Этих будет не хватать. Однако потерпим.
Но если все-таки поверить пессимистам, если представить, что происходящее — надолго или навсегда (в конце концов, у человека жизнь короткая, и откуда мне знать, сколько будет длиться лично мое «навсегда»), начинаешь даже испытывать немного извращенную радость. Ты ведь, сам себе говоришь, немолодой уже человек, тебе довелось, чтобы теперь не сказать — посчастливилось, жить в догнивающем Союзе. У тебя есть все необходимые навыки для обустройства в наступающем странном времени — в будущем прошлом.
Можно не испытывать никаких чувств, созерцая в гастрономе полки, на которых неленивые продавщицы выстроили красивые пирамиды из банок с консервами «Завтрак туриста». Можно вспомнить настоящий смысл слова «доставать». Целые поколения выросли, которые привыкли думать, будто «доставать» — это нервировать, нудить, навязываться. А нет, «доставать» — значит, находить особые дорожки к дефициту. Оттачивать в себе терпеливое умение стоять в очередях или обрастать знакомствами с нужными людьми. Чувствовать, что, где и когда могут «выбросить».
«Выбросить», кстати —это не «отправить на помойку». Это наоборот — «пустить в продажу».
На самом деле, если нет угрозы голода, это всё мелочи. Проблема ведь не в том, что вы чего-то там теперь не сможете себе купить. Просто сама эта стратегия жизни — а если хотите сгустить краски, то можно даже сказать «выживания» — подстраивается под невозможность соотносить себя, свои планы, свои привычки с остальным миром. И это серьезный разлом. Трещина в структурах бытия, за которой — новая старая жизнь. Для меня — новая старая, для многих — совсем новая. Наступает время стариков, время тех, кто помнит, как это — жить плохо, и знает, что плохо жить тоже можно. Если привыкнешь — так даже и не страшно.
Вся — незначительная, конечно, не сумевшая отстоять своих политических прав тогда, когда для этого еще были возможности, но не такая уж при этом и маленькая — прослойка людей, которых можно обозвать «городским средним классом», все граждане с непонятными профессиями, от бариста и до директоров по маркетингу, что-то там говорящие на птичьем новоязе, люди, над которыми смеялись телевизионные юмористы, — всё они просто выпали из привычной жизни. А ведь они (мы) для чего-то все-таки были нужны. И очеловечивание окружающих пространств — и пресловутая урбанистика, и продавщица, которая не нахамит, и таксист, который не пошлет, если попросить его выключить «Радио шансон», — это всё появилось, случилось именно потому, что в городах появилось достаточное количество людей, желающих жить именно так и способных оплачивать свои желания.
Нет, разумеется, и в новой реальности можно (и, наверное, нужно, хотя это не точно) варить кофе, и Советский Союз не встанет из гроба во всей своей гнилой красе, а значит, даже на скукожившемся рынке консервы «Завтрак туриста» кому-то придется продвигать. Но это пока скорее ощущение, чем мысль, спешу зафиксировать, чтобы потом додумать, — без возможности соотнести свою жизнь с жизнью целого мира, без мысли о том, что ты полноправная этого мира часть, вкус у кофе какой-то неправильный.
Люди станут жить хуже, это понятно и неизбежно при любых вариантах развития событий. Потеряют работу, найдут другую. Это всё беды, но пока они кажутся преодолимыми. По крайней мере тем, кто помнит конец прошлого века.
А вот как внушительное количество не вовсе бессмысленных людей будет преодолевать свое выпадение из большой реальности, которая казалась по-настоящему важной, вопрос. Очень болезненный вопрос. Всё по-другому и всё с нуля теперь. Всё с нуля.
И еще одна важная штука, сложным образом связанная с предыдущими рассуждениями: есть ходовой товар, есть очевидный запрос. Есть запрос на масштабное производство ненависти к людям, которые оказались неправильными. И даже в остатках недобитых социальных сетей видно, что многие уже не без радости в это производство включились. Дождались. Долго терпели и наконец дождались.
А ведь наше общество в целом медленно, но становилось добрее (а это, конечно, западный, то есть идеологически теперь совсем чуждый тренд). На уровне взаимоотношений, на уровне защиты интересов тех, кто слабее, на уровне роста интереса к благотворительности всё это чувствовалось. Быть добрее к другим — это становилось необходимостью, создавало ткань бытия, начинало потихоньку определять жизнь.
Это движение упрется в ненависть, востребованную и насаждаемую, замедлится или вовсе остановится. Не такая, конечно, наглядная проблема, как уход какой-нибудь сети фастфуда, но куда более серьезная.
