Нижеследующее – лишь разрозненные мысли и воспоминания. Время от времени сознание возвращается к этой героической трехдневке – а значит, что-то в этом есть, для чего-то это все важно.
1. Разумеется, за точку отсчета удобно принять знаменитую пресс-конференцию ГКЧП, трясущиеся руки Янаева и вошедший в анналы вопрос Татьяны Малкиной: "Осознаете ли вы, что сегодня совершили государственный переворот?"
Соль здесь мне видится в том, что для умного человека уже тогда, а для прочих нас вскоре после, с предельной очевидностью стало ясно, что гэкачеписты как раз подобного не осознавали. Ибо не считали, что совершают госпереворот. Это их отличает от Пиночета, и, возможно, именно это задает отличие результата их затеи от результата затеи чилийского генерала. В самом деле, военный переворот подразумевает резкое и полное уничтожение политических противников: в первые же часы их арестовывают, а возглавляемые ими политические структуры ликвидируют. Иначе говоря, в ходе нормального военного переворота политические противники мятежников просто убираются с шахматной доски.
19 августа 1991 г. ничего подобного толком не предпринималось: Ельцин и его сторонники имели полную свободу действий весь этот день, чем в полной мере смогли воспользоваться. Ясно, что целью ГКЧП было лишь серьезное изменение точки равновесия между политическими силами. По мере ее реализации они, надо думать, предполагали вступить в переговоры со своими противниками уже с новых позиций – с позиций силы. Тогда как Пиночет после свержения Альенде ни с какими коммунистами уже не переговаривался иначе, как "снявши шкуру с них долой". В этом разница.
2. А. Б.Чубайс довольно эмоционально рассказывал о том, как вел себя в тот день Собчак. 19 августа застало его в Москве. Питерский мэр тут же сел в самолет, прибыл в Пулково и прямо оттуда направился в штаб Ленинградского военного округа. Там он поднялся в кабинет командующего округом ген.-полк. В. М. Самсонова, пожал ему руку и, не отпуская этой генеральской руки, обогнув Самсонова, сел в его кресло. "Докладывайте!" – скомандовал мэр. "Та-та-та..." – затараторил попавший в привычный шаблон генерал, - "В городе – спокойно... на основании указа ГКЧП мною составлен приказ о введении в Ленинграде чрезвычайного положения..." - "Где этот указ ГКЧП?" - "Вот он". - "Возьмите его в руки. Теперь читайте вслух". Самсонов послушно зачитал документ. "Так вот, – начал в ответ Собчак, - статья такая-то конституции СССР говорит, что режим ЧП вводится в следующих случаях: стихийные бедствия, эпидемии, эпизоотии. У нас есть стихийное бедствие?" - "Никак нет". - "Эпидемия?" - "Никак нет". - "Эпизоотия?" (ген.-полк. Самсонов не слишком хорошо понимает значение этого слова, но на всякий случай тоже говорит "нет"). - "В таком случае", – резюмирует Собчак, - " издание этого указа ГКЧП согласно статье такой-то УК РСФСР является уголовным преступлением. Равно как и его исполнение. Вам все ясно, товарищ генерал-полковник?" - "Так точно".
В общем, партия оказалась сыграна – военные в Питере так и не выступили. «В этом - весь Собчак с его абсолютной отвязностью», - резюмировал Чубайс.
А приказ Самсонова, точнее, некое «от военного коменданта Ленинграда» с неопределенным правовым статусом, озвученное по телевизору, навсегда вошел в мою память отсутствием предписывающей части, то есть обычных для подобного документа слов, идущих после слова ПРИКАЗЫВАЮ. В нем имелась лишь положенная ссылка на основание – указ ГКЧП – и некий очень странный ликбез: рассказ о том, каким может быть режим чрезвычайного положения вообще. Не в данном конкретном случае, а вообще.
3. Собственно, техническая сторона драмы государства и состояла в расколе среди чиновников: одни подчинялись российскому руководству, другие – союзному, находившемуся с ним в конфронтации. В те августовские дни, по сути, шла борьба за лояльность некоторой их части – и ГКЧП эту борьбу проиграл.
Здесь важно не забыть, на каком уровне к началу 91 г. на самом деле была в СССР управляемость. Скажем, налоговые службы, по причинам историческим, относились к российскому подчинению и не слишком баловали союзный бюджет перечислением в него своей добычи. Российское руководство едва ли не сознательно плодило денежные обязательства, за которые расплачиваться вынуждено было союзное. Разумеется, путем эмиссии.
В общем, когда я слышу, что победивший в августе Ельцин после в Беловежской пуще разрушил СССР, в памяти всплывает эпизод из лета 1990 еще года - выступавший перед довольно обширной незнакомой аудиторией (состоявшей как из местной, так и из московско-питерской публики) министр образования Белоруссии, нимало не стесняясь, заявляет, что, мол, "Горбачев своим указом предписывает нам делать то-то и то-то. Мы, однако, здесь, в Минске, исполнять этот указ не будем". Еще раз: это все происходило не в Литве, а в Белоруссии, и не в декабре 91, а в августе 90! Какой там, к черту, СССР!
4. Также запомнилось, что в воззвании ГКЧП напрочь отсутствовало слово "коммунистический". Это, однако, ни на что не повлияло – публика однозначно трактовала происходящее как именно коммунистический путч.
5. Еще вполне карикатурный момент – так сказать, о свойствах власти. Чуть ли не 22 же числа выяснилось, что никто на самом деле Горбачева в Форосе не блокировал. 19 к нему приехали и отключили спецсвязь – вот и все. Изъятия телефонной трубки оказалось достаточно, чтобы глава государства с 250-миллионным населением и ядерными ракетами устранился от управления вовсе. В окружении взвода личной охраны смирно сидел три дня, смотрел Би-Би-Си и ждал гостей. Понятно, что человек, так себя поставивший – это президент телефонной трубки.
6. И все-таки было жалко Горбачева, когда Ельцин на Съезде прилюдно заставлял его зачитывать вслух всякие неприятные для президента СССР бумажки – как-то даже не в укор триумфатору Ельцину, безусловно, заслужившему данную забаву, а просто жалко такой специальной, почти постыдной жалостью к уходящей натуре, даже если эта натура и не была особо симпатичной. Я и потом ловил в себе отблески данной эмоции – в полной мере сочувствуя переменам, все-таки испытывал некоторую подспудную грусть от того, что отходит в историческое прошлое огромная, созданная поколениями система отношений, унося с собой весь связанный с ней жизненный опыт, чьи-то планы, надежды и упования.
7. Ходорковский в ноябре 2002 г. рассказывал об этих днях в таких вот лапидарных словесах: "В дни путча я находился в Белом Доме. Пауза. Было довольно страшно, поскольку по коридорам бегало множество перепуганного и абсолютно необученного народу с оружием. Пауза. Если честно, то было ощущение, что сейчас Белый Дом возьмут штурмом, нас арестуют и отправят в тюрьму. И где-то в глубине души было чувство, что это будет правильно. Но я считал, что должен находиться тут, рядом с теми, с кем был рядом предыдущие годы, и должен разделить с ними их судьбу".
8. И, наконец, стоит зафиксировать довольно общий модус отношения к тем событиям, характерный как раз для тех, кто тогда поддерживал Ельцина, стоял вокруг Белого Дома, участвовал в беспрецедентно-массовых митингах тех времен и т.д. Коротко он формулируется словосочетанием: "нас развели". Вариантов здесь несколько – кто-то станет рассуждать о якобы имевшей место имитации противостояния, кто-то скажет, что жулики тогда заставили его, бедолагу, раскошелиться на свою искреннюю поддержку. Помнится, меня когда-то поразило подобное, услышанное из уст человека, недурно зарабатывающего проведением тренингов по обучению людей навыкам рефлексии. И вот этому профессиональному рефлексисту никак не приходит в голову, что холоп, получивший на короткое время свободу и не сумевший этой свободой правильно распорядиться, в обязательном порядке станет твердить потом, что свободы у него на самом деле и не было, что свобода эта была кажущаяся, имитационная. Однако же реальности эти выкрутасы подсознания никак не отменяют.
