Алу Алханов, преемник Ахмада Кадырова и бывший министр внутренних дел Чечни, стал Президентом по результатам досрочных президентских выбор 29 августа 2004 — согласно данным чеченского избиркома, он набрал 73% голосов при явке более 80%. Впрочем, о том, что он станет президентом, было известно заранее. За Чечню, как уже несколько раз было проверено, выбирает Кремль. Алханов шел на выборы за руку с Путиным под лозунгами «Ахмад-Хаджи Кадыров дал нам мир — восстановим республику» и «Власть закона, защита народа, мир и процветание республики».
Всего за неделю до выборов, 21 августа, в Грозный вошли боевики — по оценкам следствия, от 250 до 400 человек — и устроили в Старопромысловском и Октябрьском районах города операцию по уже апробированному «ингушскому сценарию». Устанавливали посты, тормозили проезжающие машины, расстреливали сотрудников правоохранительных органов. Только вместо силовых объектов нападали на здания школ, в которых уже были оборудованы избирательные участки. В результате погибло более 50 сотрудников правоохранительных органов и около 20 гражданских лиц, несколько десятков силовиков и «гражданских» получили ранения. В Грозном была проведена военная операция, плохо совместимая с текстами на заполонивших город красочных алхановских агитматериалах.
Один из жителей Октябрьского района согласился поделиться тем, что происходило в тот вечер непосредственно возле его дома, на углу улицы Павла Мусорова и улицы 8 марта, где боевики установили один из своих постов.
«Их всего четверо было. Молодые — лет 20-30, в камуфляжной новой форме, с пулеметами и автоматами. С уазика слезли, с «таблетки». Меня во двор загнали. И как только я в ворота зашел, началась стрельба. Они в воздух палили, и так останавливали машины. Все это длилось полчаса-час. А потом они ушли. Ну, мы, конечно, до утра не выходили. А с утра видим — пять расстрелянных машин «Жигули» и один БМП. И трупов тоже пять, все из органов, в форме то есть — два в машине, расстрелянных, и еще три прямо на улице, на земле. Потом милиция приехала. Мы спрашивали: «Почему ночью трупы не забрали? Нельзя же так!» А они: «А вдруг они заминированы? Был приказ до утра ждать». Здесь отделение милиции в ста метрах, не больше. И никто из них не вышел, не вмешался. Никто».
На улице Михайлика в поселке Мичурина Октябрьского района г. Грозного группа участников рейда на Грозный расстреляла двух мирных жителей Ису Батаева и Апти Дамаева. Иса был смертельно ранен и умер в грозненской больнице № 9. Апти получил серьезное ранение и находится в той же больнице.
Чуть позже восьми часов вечера, когда уже смеркалось, Иса возвращался домой от соседа. Когда он подошел к воротам своего дома, туда же на уазике подъехал его знакомый Апти. В это время около дома появилось четверо боевиков, прошедших заброшенными дворами разрушенных домов. Апти успел выйти из машины. На нем были надеты камуфляжные штаны, и, завидев, уазик и камуфляж, боевики, видимо, решили, что на них устроена засада, и незамедлительно открыли огонь из автоматов и ручного пулемета.
«Просто расстреляли мирных людей в упор. Мать старая. Он у нее единственный оставался, кормилец. Других двух сыновей во время войны потеряла,» — рассказывает двоюродный брат погибшего Исы Батаева. На воротах дома — сквозные дыры от выстрелов. «Мать голосовать хотела идти за Алханова, думала при нем спокойнее станет. Теперь не пойдет. Он же министр внутренних дел, а такое допустил! Люди говорят, он своих людей предупредил, чтобы они никуда не выходили. Здесь отделение милиции совсем рядом, в двух шагах. Так все они там заперлись и сидели безвылазно. Ни один не вышел. Никакого закона тут нет. Убивают, стреляют. Кто тут простого человека будет слушать? Все делают, что хотят. Тут не разберешь — гражданские? военные? из каких структур? Кто-то в черной форме. Кто-то в камуфляже и в майке… Кому подчиняться? Кому верить? Когда Ису в больницу подвезли, уже умирающего, он был уже тридцатым, поступившим в тот вечер. Столько крови было… Мы тут около почты проезжали — просто лужи крови, вообще, как на бойне. Вот вы говорите — «боевики». А откуда нам знать, кто они! Просто привели распущенных людей и сказали: «Давайте! Бейте их! Здесь всех надо истребить и с концами!» Лучше б бомбу на нас сбросили — хоть быстрее… Не поймешь, какие структуры убивают, какие стреляют, то ли русские, то ли свои… А если свои — то какие? А когда прямо в своем доме расстреливают, куда ж дальше? И даже не знают, кого положили. Те, кто стрелял, они когда отходили, между собой говорили по-чеченски: «Выстрелили-то, выстрелили, а они, вообще, русские были?»
Еще один житель того же Октябрьского района на вопрос, сразу ли он понял, что это боевики вошли в город, пожимал плечами: «А я и сейчас не знаю — боевики, не боевики… Они мне не докладывались. Я, вообще, сначала подумал, что это кадыровцы. Они придираются всегда. Вот и поставили пост. Беспредельничают».
Федеральная политика, направленная на пресловутую «чеченизацию» конфликта, породила такое множество чеченских силовых структур, что немудрено и запутаться: тут тебе и кадыровцы, и ямадаевский «Восток» (формально в нем не более четырех сотен «штыков», но в реальности к нему примыкают и другие многочисленные вооруженные сторонники Ямадаева) и какиевский «Запад» (батальон специального назначения, около 400 человек) и так называемый «Мовлади с пятнадцатого» (иначе говоря, «команда К» Мовлади Байсарова, составлявшая костяк службы безопасности Ахмада Кадырова в начале его карьеры как главы администрации ЧР и именуемая также «нефтяной полк» — тоже несколько сотен бойцов), и чеченский ОМОН (чуть более 300 бойцов), и милиция… Попробуй, распознай… Кадыровцы враждуют с какиевцами, но дружат с ямадаевцами. Впрочем дружба эта иногда выливается в перестрелки. «Мовлади с пятнадцатого» в принципе союзничает с Рамзаном Кадыровым, но ему не подконтролен. И среди кадыровцев, и у Мовлади Байсарова, и в батальоне «Восток» множество бывших боевиков. Или не совсем бывших… Так или иначе, достаточно эффективные операции против «лесных братьев» проводили только какиевцы и омоновцы. Остальные военным действиям против сепаратистов предпочитают откровенно бандитские разборки. ОМОН МВД ЧР, кажется, смог создать себе в республике репутацию достаточно элитного подразделения, но именно сотрудники ОМОНа 27 августа, фактически накануне выборов, ворвались в больницу города Серноводск и прямо на больничной койке убили на глазах у старухи-матери, брата и сестры тридцатитрехлетнего Имрана Садулаева, устроили стрельбу в отделение скорой помощи, унижали медперсонал, выкрикивали матерные ругательства, а потом волокли труп по ступенькам во двор с криками «Аллаху Акбар!».
Можно рассуждать, кто лучше, кто хуже, но зачем? Важно одно: всего их более 14 тысяч человек, и все они действуют бесконтрольно, все они криминальны, все они причастны к преступлениям против мирных жителей. И никто из них 21 августа не попытался воспрепятствовать боевикам. Единственным исключением оказался комендант Старопромысловского района, который со своими тремя БТРами и людьми встал на защиту своей территории… и получил за это нарекание со стороны руководства РОШ.
Да, федералы, которых в Чечне около ста тысяч, не стали вступать в бой. И это притом, что боевики орудовали менее, чем в километре от военной базы Ханкала.
Предвыборный рейд на Грозный — часть контекста алхановских выборов, акция, по срокам подгаданная идеально. Так же как и уложившиеся в предвыборную неделю взрыв на Каширском шоссе и беспрецедентная гибель двух пассажирских самолетов в результате синхронизированных терактов. В понедельник, 30 августа, российские и чеченские официальные лица поздравляли с победой новоизбранного Президента, констатировали, что Чечня прочно встала на путь мира и стабильности. На следующий день Москву потряс взрыв возле станции метро «Рижская». А уже в среду, 1 сентября, сразу после праздничной линейки террористы захватили школу в Беслане и удерживают там от 300 до 400 человек. Это происходит здесь и сейчас, и детей выставляют возле здания школы в качестве живого щита.
Чеченская война и игра федерального центра в политический процесс на фоне бесконтрольного насилия, произвола силовых структур, убийств, пыток, абсолютного беззакония только за последнюю декаду августа стоили нам около двухсот человеческих жизней. В Беслане уже сейчас погибло восемь человек. Сколько еще жизней мы потеряем в ближайшие дни? Сколько прольется крови? И кто будет отвечать за эту кровь?
Сегодня уже нельзя отрицать: чеченская война — это не только о Чечне. Конфликт расползается на другие республики Северного Кавказа, охватывает всю Россию.
Государственное насилие вскармливает террор. Тысячи родственников пропавших, убитых силовыми структурами в Чечне не могут найти никакой защиты. Они пишут десятки жалоб и писем — в милицию, в прокуратуру, в Государственную Думу, Путину лично — и в ответ годами получают пустые отписки.
И кто-то из них уходит в горы — от отчаянья, от безнадежности, оттого, что больше просто некуда пойти. Мы говорим — права человека зиждутся на человеческом достоинстве, и это достоинство неотъемлемо. Но планомерной бессмысленной жестокостью и унижениями человека можно уничтожить, не уничтожая его физически — можно лишить человеческого достоинства, человеческой сущности. И такие обесчеловеченные люди, возможно, есть сейчас среди тех нелюдей, которые держат под дулом автомата маленьких детей.
Пытки, исчезновения, внесудебные казни сначала стали повседневной реальностью Чечни. Потом перетекли в Ингушетию. За последний год там были похищены десятки мирных граждан. А в конце июня этого года боевики захватили Назрань и Карабулак, и среди них были ингуши. Местные и федеральные силовые структуры не смогли предотвратить ингушских событий, не смогли воспрепятствовать тому, что правоохранительные органы в Ингушетии оказались обезглавлены. Но после того, как боевики организованно покинули место проведения операции, незамедлительно развернули мероприятия по борьбе с терроризмом по все той же привычной по Чечне модели. Врывались в дома, уводили мужчин, не гнушались мародерства.
Задержанных в ходе ингушских зачисток и адресных операций пытали, любой ценой выбивая из них признания, имена, вынуждая многих на самооговор, на дачу показаний против ни к чему не причастных людей. В Назрани нет следственного изолятора, и взятых по подозрению в причастности к ингушским событиям отправляли во Владикавказ. И из Владикавказской тюрьмы доходила информация о жестоких избиениях, о признаниях, подписанных под пыткой.
30 августа, проработав в Чечне и Ингушетии чуть меньше недели и увозя с собой несколько исписанных блокнотов, где абсурдные истории о постыдной пародии на выборы перемежались с рассказами о всеобъемлющем страхе и отчаянной боли, я возвращалась в Москву из аэропорта «Беслан» Северной Осетии. Рейс задерживался на несколько часов. В здании аэропорта было невыносимо душно. Измученные жарой пассажиры отступили на улицу, и на полу валялись бесхозные чемоданы, коробки узлы. Сотрудники милиции, которых в помещении было в избытке, не обращали на них не малейшего внимания, слушали по радио попсу и новости спорта, играли в карты в местном кафе, болтали с девушками-буфетчицами. Я вышла на воздух и, сделав буквально несколько шагов, увидела крошечное летнее кафе, всего на пять столиков, где — о чудо! — не играла оглушительная музыка. Естественно,свободных мест не было. Вздохнув, я собралась было идти дальше, но тут же услышала: «Тоже московского рейса ждешь? В ногах правды нет! Давай, садись к нам?» Приглашение поступило от веселой и на вид симпатичной кампании — трое парней и девушка. Было оно более, чем своевременно. Мы взяли бутылку вина, домашнего осетинского сыра и протрепались оставшиеся до посадки пару часов. Ребята оказались осетинами — двое из Владикавказа и двое из Беслана, узнав, что я в Осетии бывала только проездом, не переставали повторять: «Нет, ты просто должна сюда приехать и все посмотреть! Знаешь, как у нас красиво? Здесь вообще — райский уголок. А спокойно как! Это соседи наши безбашенные — все им не живется. У нас ничего подобного не было и быть не может». — «Но ведь осетино-ингушский конфликт…» — осторожно говорила я. «Ну, нашла, что вспомнить! Это еще когда было… Да и длилось совсем не долго. Нет, теперь спокойно, хорошо. Ты поверь! Мы здесь живем — мы знаем. У них, конечно, бардак, резня. Но у нас… И ничего плохого здесь просто не может случиться».
И сейчас, вчитываясь в новостные ленты из Беслана, я не могу отделаться от фрагментов этого разговора, от мыслей об этих ребятах… Кто-то из парней упомянул, что у него шестилетний сын… И если сейчас…
Это происходит не где-то в другом месте. Не с какими-то другими людьми. Это происходит с нами — здесь и сейчас. И в том, что это происходит, есть наша вина — ведь когда происходило с другими, мы не пытались это остановить.
Чечня-Ингушетия-Москва-Осетия
