18 октября исполняется 125 лет со дня рождения Владимира (Зеева) Жаботинского – одного из наиболее значительных деятелей сионизма, почитаемого в Израиле среди отцов-основателей еврейского государства и похороненного в этом государстве на самом почетном мемориальном кладбище.
С точки зрения сионистского движения, Жаботинский – автор одной из краеугольных его идей. Состоит она в постулировании того, что евреи могут и должны отстаивать свои интересы вооруженной силой, и что такое отстаивание имеет все шансы на успех. Нет нужды пояснять, что данная идея в те годы (на рубеже XIX и XX веков) не выглядела тривиальной – евреям, конечно, зачастую приходилось сражаться в составе армий различных государств, но вот целиком еврейских воинских подразделений, да еще и воюющих за собственно еврейские интересы, человечество не видело на тот момент уже много веков.
Выдвинув этот тезис, Жаботинский положил жизнь на его практическое воплощение в разных формах – от отрядов еврейской самообороны, противостоящих погромщикам в южных губерниях России, через регулярное воинское подразделение, освобождавшее Палестину от немецко-турецких войск во время Первой мировой в составе английского экспедиционного корпуса, до создания подпольных вооруженных формирований, боровшихся уже с английской администрацией и ее проарабской политикой.
Путь этот не был легким – так, в 1920 году англичане посадили Владимира в тюрьму крепости Акко, приговорив к 15 годам заключения. И только угроза массовых беспорядков среди еврейского населения Палестины заставила их через три месяца выпустить Жаботинского на свободу. Кроме того, Жаботинский был одним из немногих представителей праворадикального крыла сионизма и, в связи с этим, пребывал в перманентном и подчас весьма жестком – вплоть до угроз физической расправы - конфликте с доминировавшими в движении социалистами.
Однако значение этого человека отнюдь не исчерпывается внутриеврейской проблематикой, простираясь за ее пределы и, во всяком случае, захватывая Россию – страну, в которой Жаботинский вырос и на языке которой написал большую часть своих сочинений. Несмотря на заметную долю составляющей традиционного еврейского воспитания и образования, Владимир, вне всякого сомнения, являлся типичным продуктом русского Серебряного века. Точнее говоря, одним из вариантов человеческого продукта того беспрецедентного российского культурного взрыва, обогатившего страны и народы множеством выдающихся дарований самых разных направлений специализации.
Уже в первые годы прошлого столетия Жаботинский был вполне состоявшимся русским литератором – исключительно популярным журналистом (отнюдь не только в русско-еврейской прессе), переводчиком, драматургом, прозаиком. Корней Чуковский, приходившийся Жаботинскому младшим гимназическим товарищем, был признателен ему как первому в своей жизни знакомому, разделившему и, отчасти, сформировавшему литературные привязанности будущего замечательного русского поэта и критика.
И все же вклад Жаботинского в русскую словесность едва ли может считаться достаточным поводом для празднования стодвадцатипятилетнего юбилея. Куда как интереснее, на наш взгляд, некоторые черты личности Жаботинского, определившие в значительной степени характер и стиль его политической деятельности. Рискнем сказать даже, что эти черты интересней и, во всяком случае, актуальнее для нас теперь, чем сама эта политическая деятельность.
Пожалуй, в сжатой форме их основа может быть определена как способность отрешаться от иллюзий в отношении партнеров и контрагентов. Попав перед Первой мировой по делам сионистского движения в Турцию, Жаботинский быстро пришел к выводу о бессмысленности завязывания долговременных отношений с правительством султана Абдул-Гамида. Просто в силу мировоззренческой разницы, исключающей обретение общего языка. Подобный взгляд шел вразрез с упованиями тогдашней сионистской верхушки, пытавшейся выторговать у турок поддержку переселению евреев в Палестину. Эти шашни обосновывались чуть ли не отсылками к Торе, однако время показало, что Жаботинский был прав: ничего путного от Стамбула добиться не удалось, но прошло всего несколько лет, и от турецкой власти в Палестине не осталось и следа.
Аналогично обстояло дело и в 1916 году, когда занимавшийся созданием еврейского воинского соединения Жаботинский приехал в союзный Петербург. Пообщавшись без особого результата с рядом довольно высокопоставленных чиновников и поглядев вокруг, он столь же однозначно понял, что "ловить здесь нечего": перед ним было общество, начисто утратившее инстинкт самосохранения, лишенное внутреннего целеполагания и единства. Впереди у этого общества – неизбежная катастрофа, и в качестве союзника оно бесперспективно. Нечего даже и тратить время. Подобный подход можно было бы назвать политиканским цинизмом, но это не так: перед нами как раз специфический вид честности, отнюдь не являющийся самым удобным инструментом для политической деятельности.
Евреи, считал Жаботинский, как всякие цивилизованные и культурные люди, безусловно должны уважать других людей и другие народы, но вот деятельно сочувствовать им абсолютно излишне – это только отвлекает силы от собственных, еврейских проблем, которые, в свою очередь, никто, кроме евреев, решать не будет. Именно поэтому читать высказывания Жаботинского о России – полезное, но довольно болезненное занятие для человека, любящего нашу Родину. Жаботинский-то ее абсолютно не любит и не притворяется, что любит, – но при этом глядит на нее умным и трезвым взглядом. То есть, по языку, основному культурному базису, он - наш. А по устремлениям – нет. Даже не эмигрант, связанный с утраченной родиной путами болезненных комплексов, а иностранец. Чужой. Чужой, который все про нас знает и правильно понимает. И общение с таким человеком, пусть даже через чтение им написанного, требует от нас взрослости, расставания с розовыми соплями идеализма.
Впрочем, Жаботинский не питал иллюзий и относительно евреев тоже. Так, он достаточно жестко критиковал распространенную одно время в сионистских кругах убежденность, что проблему с арабами можно решить исключительно деньгами. Дескать, заплатим им щедро, очень щедро за землю – они и уедут из Палестины самостоятельно. Нет, этого не произойдет, считал политик, арабы никуда по своей воле не уедут. Потому, что это их родина тоже. И если евреи не считают для себя возможным продавать родину за деньги, то нет оснований ожидать подобного и от представителей других народов. Арабы живут здесь, в Палестине, пусть три века, а не тридцать три, как евреи, – но все же достаточно, чтобы считать эту землю родиной. И потому имеют на нее точно такое же право, как и евреи. А стало быть, поскольку вместе евреям с арабами по факту не ужиться, страна останется за теми, кто проявит бόльшую волю. Вот эта большая воля и есть, в конечном счете, главное оправдание и обоснование прав евреев на Палестину. Мораль здесь очевидна: крепить ряды и не отвлекаться на интеллектуальные выкрутасы.
