19 марта 2024, вторник, 05:29
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Террор: Война за смысл

Мы публикуем авторизованную расшифровку публичной лекции известнейшего российского интеллектуала, культуролога и киноведа Даниила Дондурея, прочитанную 7 октября в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру». Данную лекцию, на наш взгляд, следует рассматривать в двух планах.

Первый план – это анализ культурной и интеллектуальной ситуации в которой находится Россия. Ситуация эта описывается словом «война», вынесенным в название, произнесенного президентом после Беслана. Так вот анализ показывает, что в «войне нового типа» (по определению лектора), в которой роль культурных смыслов является решающим в противодействии страху, ужасу, террору, Россия участвует практически безоружной. Единственным общепринятым, консолидирующим, общим для страны смыслом можно считать только Великую Отечественную войну в интерпретации советского кино. Штампы и культурные мифы нового времени, создаваемые, скажем, вокруг криминальной эстетики сами по себе разрушительны, несут зерно развала и поражения. В этой части обратите внимание на практические рекомендации лектора по освещению террора в ТВ.

Второй план – это общественная позиция лектора и призыв к «профессиональной интеллигенции», который из этой позиции исходит. Лектор – с одной стороны многолетний участник общественных организаций в сфере важнейших искусств – кино и телевидения, а с другой работник правительственной лицензирующей структуры в сфере телевидения и радиовещания, обращается прежде всего к профессиональному сообществу, к интеллигенции с призывом работать не сваливать ответственность за «социальный заказ» и соответственно за смыслы на власть. Пафос в том, что профессиональная интеллигенция, работающая в медиа имеет достаточно свободы для осмысленной деятельности, несмотря на цензуру и «рекомендации». И неплохо бы иметь царя в голове, особенно, когда твоя страна воюет.

О проекте "Публичные лекции Полит.ру"

Зачем быть гражданином?

Следующая лекция:

Дмитрий Орешкин. Судьба выборов в новейшей истории России

Прошедшие лекции:

Водка. Национальный продукт №1. Фильм-лекция Андрея Зорина и Алексея Ханютина

Сергей Хоружий. Духовная и культурная традиции России в их конфликтном взаимодействии

Вячеслав Глазычев "Глубинная Россия наших дней"

Михаил Блинкин и Александр Сарычев "Российские дороги и европейская цивилизация"

Андрей Зорин "История эмоций"

Алексей Левинсон "Биография и социография"

Юрий Шмидт “Судебная реформа: успехи и неудачи”

Александр Аузан “Экономические основания гражданских институтов”

Симон Кордонский "Социальная реальность современной России"

Сергей Сельянов “Сказки, сюжеты и сценарии современной России”

Виталий Найшуль “История реформ 90-х и ее уроки”

Юрий Левада “Человек советский”

Олег Генисаретский “Проект и традиция в России”

Махмут Гареев “Россия в войнах ХХ века”

 

Лекция Даниила Дондурея

 

Дондурей: Я собираюсь сегодня изложить некоторые свои взгляды на проблему террора, поскольку ряд чувствительных аспектов этой многомерной тематической области оказались вне анализа. Это неправильно и даже весьма опасно. Речь идет о смыслопорождающем пространстве, находящемся между понятиями «террор», «телевидение», «профессиональная интеллигенция» и «зрители».

Я воздержусь от того, чтобы рассматривать природу самого террора, его истоки, философию, последствия. Этим заполнены все СМИ, а основные газеты, журналы — неэлектронная пресса - постоянно обсуждают еще и проблему власти, и здесь, как мне кажется, есть некоторая избыточность. Я же буду в своей лекции говорить о массовом сознании и телевидении. 

Для начала я хотел бы коснуться моих собственных гипотез, относительно террора как войн нового типа. Мы имеем тут дело с новым типом оружия, с новыми целями - материалом поражения, с новыми средствами защиты. И это совсем не то, что думают об этом профессионалы – те кто обязан защищать общество от террора.

Когда министр обороны Сергей Иванов, выступая в «Апельсиновом соке» у Владимира Соловьева предлагал свою программу противостояния, он говорил о территориях, где могут скрываться террористы, о превентивных ударах, о разработке оружия, о поддержке спецслужб, о том, что нельзя допустить, чтобы поколебался статус России как великой ядерной державы. И – вполне закономерно - о том, что нужна мировая кооперация в борьбе с этим вызовом. Но ведь террор — это, в первую очередь оружие массового поражения, массового психологического поражения, связанного с желанием нанести как можно более сокрушительные, невосполнимые удары по чувству безопасности десятков, а, если возможно, то и сотен миллионов людей.

Этот чрезвычайно важный момент совершенно выпадает из сферы анализа. Все или почти тексты по теме «террор и медиа», которые я читаю, касаются телевидения исключительно как средства массовой информации, средства донесения информации о терроре. Речь идет о том, как ведется рассказ с экрана: адекватен он реальности или нет, подвержен ли он цензуре, используются ли прямые эфиры, давит ли власть на журналистов. Рассмотрению подвергается великое множество характеристик телевидения как средства массовой информации. Но практически никогда телевидение не рассматривается как один из важнейших механизмов террора.

Без телевидения террор в постиндустриальном медийном обществе вообще не имеет смысла. Когда-то я участвовал в программе «Времена» у Познера. Там также принимал участие господин Кокошин, который когда-то был секретарем Национального Совета безопасности. Все это происходило сразу же после атаки на Всемирный торговый центр в Нью-Йорке. После передачи он подошел ко мне и сказал: «Вы знаете, ваша гипотеза – интересна, мы никогда об этом не думали». Если облеченный полномочиями государственный чиновник не принимал во внимание то обстоятельство, что телевидение — очень серьезный элемент войны нового типа, то это не просто весьма странно, это по-настоящему опасно.

Итак, целью террора становится массовое психологическое поражение. В конечном счете количество жертв не имеет особого значения, потому что можно очень долго показывать страдания нескольких человек, подключив к нему миллионы людей, и это будет более значимо, и будет нанесен больший урон, чем, если это будет касаться бóльших жертв. Мы не видели, как погибали люди во время Персидской войны, во время атаки американцев на Афганистан. Нам показали сверху какие-то зеленые поля, какие-то вспышки. Да, умирали многие сотни и тысячи людей - талибы и мирное население. Но мы этого не видели. И совсем не переживали.

Все мы помним ситуацию с подлодкой «Курск», когда телевидение оказалось на месте уже через несколько часов после того, как стало известно об этой трагедии. Телевизионщики были более расторопными. Нас подключили к переживанию каждого миллиметра смерти этой лодки. Вы помните: был стук или не было стука; первый день, второй день: живы ли они или нет; приедут ли норвежцы, справятся ли наши специалисты; где президент? — страна шесть дней переживала эту трагедию. Невероятно интенсивно: люди не могли ходить на работу, слезы на глазах у многих — ужасающее психологическое подключение с помощью телевидения.

Через две недели на военной базе в городе Ханкала был сбит вертолет. На «Курске» погибло 114 человек, на вертолете 118 человек.— Но телекамер - не было. В итоге в день трагедии было два сообщения по 15-30 секунд, и все. Ничего больше!

А раз камер не было, не было и второй – телевизионной - реальности, не было гигантского психологического подключения всего населения страны к таким же точно смертям как на «Курске». Не было и сопоставимого переживания!

Итак, очень важно, что в ситуации захвата заложников, террор благодаря медиа, транслируется миллионам. Телевизор работает как основной инструмент распространения этого чувства – непреодолимой опасности и как сам удар по чувству безопасности. Очень важно, что террор в этом смысле анонимен. Есть только короткие периоды времени, когда мы знаем или узнаем фамилии жертв, террористов, спасателей, тех, кто был посредником на переговорах. Все это уходит. В отличие от войн старого типа здесь практически не существует героев. Они конечно же появляются, как тот спецназовец, который был показан всеми телекомпаниями мира, когда выносил ребенка. Безрукавка, головка ребенка, которую прижимал солдат — потрясающий кадр, который очень хочется воспроизводить. Он отлично смотрится в сотнях миллионах телевизоров, которые транслируют эту потрясающую картинку.

Террор всегда задействует самые сильные моральные чувства, наносит удар по основным ее постулатам и принципам. В Беслане, видимо, террористами выдвигались какие-то требования, но, тем не менее, и террористы, и организаторы, и те, кто транслировал шокирующие кадры и операторы, которые их снимали, и те редакторы, которые со всех мониторов выбирали самую яркую картинку, и те, кто ставил ее в эфир, и те, кто уже после третьего сентября более тщательно выбирал самые невыносимые из них — все они прекрасно понимали, что участвуют в переживании невероятного повреждения моральных норм. Насилия над всеми гуманистическими запретами. Выбирались, укрупнялись и давались в эфир самые невыносимые впечатления. Те – что нельзя пережить!

Выбирались, в первую очередь, те свидетельства насилия, которые ощутимее наносили удар по нашим моральным чувствам. Например, страдания детей. То есть внеморальными методами повреждались моральные отношения. Сегодня это действует более эффективно, чем, скажем, в эпоху средневековья. С тех прошло много времени, и какие-то принципы корректности во время демонстрации смерти стали привычными Телевидение взрывает их, чтобы событие стало быстрее, ярче, было ощутимее. Оно подгоняет, укрупняет, отсекает лишнее – не эмоциональное. Это профессиональная работа. Если вы думаете, что в моих словах есть моральный императив, негативная оценка и я хочу, как бы уязвить этих специалистов, то вы не правы. Это не так. Подобная ситуация складывается автоматически.

Террор — это невероятно креативная акция. Практически ни один акт не повторяет другой, особенно если не рассматривать, например, привычные - палестинскую версию террора, ирландскую или испанскую. Особенно это заметно в последние годы: нам кажется, что каждый раз задействованы лучшие сценаристы мира. Вы представляете себе акцию в Нью-Йорке. Есть люди, которые считают, что это была самая сильная по своему воздействию инсталляция, которая когда-либо представлялась зрителям. Я забыл фамилию того композитора, который первым об этом сказал: в Германии ему перестали подавать руки, поскольку как можно - такое бедствие рассматривать с точки зрения выражения идей постмодернизма, искусства, в качестве символического жеста. Но тем не менее мы понимаем, что это в высшей степени креативное действо. Выдающиеся голливудские продюсеры бесконечно упражняются в придумывании историй и ситуаций, которые связаны с насилием и которые могут быть порой даже совсем не косвенно использованы в терроре.

Еще один момент: террор — это невероятно дешевые войны. Атака на Нью-Йорк стоила примерно 250 тысяч долларов, официальный ущерб, который признают сами американцы, составляет сумму от 200 до 250 миллиардов долларов. Некоторые считают, что потери доходят до триллиона. Какое тут сравнение с ущербом от ракет или систем СС-300.

Мы понимаем, что террор не завершается, и будет еще много акций, в будущем. Террористам важно нанести максимально ощутимый психологический удар. Удар по восприятию жизни. Этот удар связан со смыслами, которые существуют в данном социуме, там где происходят эти военные действия. Речь идет о воздействии на механизмы создания и трансляции смыслов, которые в дальнейшем влияют на поведение многих миллионов человек.

Я согласен с идей, которую высказывали многие аналитики, о том, что террористическая война не имеет единого центра. Это сетевые структуры, смысловые и поведенческие матрицы, в которых порождаются эпизоды и события террора, придуманные каждый раз заново. Это транснациональные структуры, они могут перемещаться, их деятельность всегда носит символический смысл, идет ли речь об Америке, Израиле или о сегодняшней России — одном из самых неопределенных и болеющих социумов, где отсутствуют смыслы, которые бы объясняли, что происходит с обществом, с экономикой, с будущим. Это не проговорено, не осмысленно внятно, нет сильных моделей развития этого социума.

В отношении России понятно, что чувство безопасности, без которого люди жить не могут, поскольку они проживают именно чувства, - самый удобный объект для удара. Во-первых, у многих людей здесь нет чувства защищенности. Например, есть результаты исследований, которые проводились после «Норд-Оста», а недавно были проведены повторно с еще более значительными результатами. По ним 67 % населения страны считали (по оценкам ФОМа и других крупных социологических служб, данными которых можно пользоваться), что следующий теракт будет осуществлен в их населенном пункте. Исследования проводились не менее чем в сотне населенных пунктов, от больших городов любой величины до поселков. Привлекались респонденты из разных социальных групп, бралась репрезентативная выборка. По последним данным: в Москве 82 %, в Петербурге больше 70 %, а в среднем по России - 59 %, убеждены в том, что теракт скоро повторится в их населению пункте. Таким образом можно констатировать, что теракт в высшей степени удался.

У нашего общественного сознания есть много всякого рода психологических болезней, они всегда имеют ценностное наполнение. Я уже говорил о чувстве безопасности — плюс катастрофизм, чувство обделенности, чувство недоверия всех ко всем. Предприниматели не доверяют наемным работникам, наемные работники, судя по огромного количеству исследований второй половины 2003 года, не доверяют своим работодателям и считают, что это нехорошо, если крупный бизнес будет оставаться в руках частных лиц. Про нетерпимость социальных групп друг к другу я могу потом привести вам много разных данных, не хочу сейчас тратить на это время. Уровень нетерпимости у нас ужасающий; практически во всех городах, включая самые крупные, наблюдается негативное отношение к выходцам с Кавказа, евреям, прибалтам, татарам и так далее. В экономике, как вы знаете, функционирует большое количество элементов феодализма, то есть в России сосуществуют, используя марксистскую терминологию, по меньшей мере три уклада. У нас сохраняется гигантский объем теневой экономики: по данным Всемирного банка, до 40 %, по нашим официальным  — до 25 %.

Мы все видели то, что показывал телевизор с 1 по 7 сентября. Многие аналитики, особенно те несколько человек, кто занимается анализом медиа в нашей стране, конечно, делали акцент на политической части проблемы, то есть на вранье власти по поводу 354 заложников, на поведении спецслужб, лидеров страны. О том, что в сущности не менялась сетка вещания, а только увеличили объем информационных выпусков и поменяли кинофильмы. Появилось, мы все прекрасно знаем - много военных фильмов.

В конце месяца в журнале «Искусство кино» будут опубликованы данные обо всех изменениях показов кинофильмов с 1 по 8 сентября: какие картины снимали с эфира, какие ставили. Это очень интересно. Например, практически исчезли современные российские фильмы.

Что это значит? — Что в период национальной трагедии российское кино, созданное после 1990 года, включая последние два года советской власти, не готово к гуманистическому восприятию реальности, не способно противостоять атаке на чувство безопасности. К этому пригодны только фильмы несуществующей ныне страны – СССР. В эфир в те дни ставились весьма странные ленты. Например, в день траура показали «Ворошиловский стрелок», где в качестве супергероя выступает маршал Жуков в лице Михаила Ульянова. Он – по фильму - продает свой маленький домик, покупает винтовку, сам берет на себя функции судьи, говоря своим зрителям, (по модели Станислава Говорухина): «Ты государству этому не верь, парень, не верь. Ты только сам можешь защитить себя». И это в день национального траура. Почему зашла речь о маршале Жукове? Потому что единственным легитимным событием XX века для нашего народа является 9 мая 1945 года. Это дата по которой у всей нации есть консенсус.

Четвертого сентября, когда не было даже известно о количестве трупов в Беслане, НТВ

поставил в эфир «Секс, ложь и видео» - фильм о нюансах женской мастурбации. После этого там же в эфир пошла картина «Все леди делают это», - фильм итальянского полупорнографа Тинто Брасса, где девушки играют мужскими достопримечательностями.

Я не буду говорить о том, что предлагали своей публике «Первый» и «Россия». О том, например, как истерзанным зрителям был предложен документальный фильм — это отдельная тема, документальные форматы сейчас они очень выгодны каналам, потому что дешевые, а аудиторию собирают не меньшую, чем игровые — это был рассказ про рязанского маньяка, который почти три года держал двух девушек в качестве секс-рабынь.

Я не буду критиковать телевидение по поводу того, что мы все видели. Но хочу показать, что были возможны и проектные решения другого рода, потому что часто сталкиваюсь с критикой «Как не надо было делать, мы все знаем. Ты расскажи, как надо было». Попробую это сделать.

Конечно же, понимая значение телевидения, а я думаю, что сегодня это понимают все, - в ситуации, когда происходит захват заложников, необходимо отказаться от той идеологической модели, которая была предложена российским ТВ: у нас горе, но мы - великая страна, и драмы можем не то чтобы не замечать, но способны и на этом страшном фоне жить нормальной жизнью. Мне кажется, что эта модель происходящего была неправильной и нанесла гигантский ущерб всему населению. Она отрицательно сказалась на целом ряду психологических, мотивационных, ценностных, сопричастных переживаний людей. Поэтому здесь привозили на автобусе на Васильевский спуск, в то время в Риме, как вы знаете, 150 тысяч человек вышли на митинг по воле собственных убеждений, в Венеции около 30 тысяч гондол, и мэры итальянских городов никаких распоряжений на этот счет не давали.

Итак, мне кажется, что сразу же, в течение первых минут после того, как стало известно об этой ужасающей ситуации, надо было, во-первых, сразу же изменить весь контекст телевещания. Когда началась Иракская война, «Первый» в течение часа отреагировал на это: были остановлены фильмы, изменена сетка. Было понятно, что правительство и телеканалы придают этому большое значение. Через 40 минут там появились Познер и Сорокина, они стали приглашать специалистов.

В первые четыре дня трагедии в Беслане ничего подобного федеральными каналами сделано не было. Этим не занимался никто, кроме Ren-TV. Контекст не менялся, сетка не переверстывалась.

Во-вторых, немедленно должны были сниматься комедии, юмористические и другие подобные передачи. Должно было меняться все, что связано с развлечением. Вы знаете, что развлечения сегодня в нашей стране — это один из основных смыслопорождающих дискурсов и производств на телевидении. Даже информационные программы часто верстаются как передачи развлекательного типа. Конечно, уже не на таком блестящем уровне, как это было в «Намедни», но все-таки многие стремятся пойти в эту сторону.

Третий важный момент связан с рекламой. Все мы знаем, что реклама — это потребительство, праздник, это жизнь успешных людей, это всегда развлечение, секс и любые игры с этим; удовольствия, пиршества, отдых. Если не придерживаться этих принципов, то те смыслообразующие парадигмы, на которых строится реклама, просто не будут срабатывать. Реклама по своему месту в эфире практически не была даже поколеблена. Можно было выводить ее в определенные гетто, где и распространять — сегодня телевидение не может позволить себе терять по 6-7 миллиардов долларов в день - это слишком большие деньги и стоящие за этим интересы. Но выводить в определенные зоны, микшировать праздничность, уменьшать эротические аллюзии и другие поджаривания смыслов — было возможно. Можно было договариваться с рекламодателями, получить на это моральное одобрение, можно было получить правительственное поощрение в переговорах с ними. Можно было договариваться о перебрасывании рекламы на период после национального траура, когда можно будет показывать еще больше, чем сейчас. И зрители бы на это пошли, прекрасно понимая, что для коммерческих служб сами по себе передачи являются пустой тратой времени между одним рекламным выпуском и другим. Но, тем не менее, под девизом форс-мажора можно было об этом договариваться, заниматься внутренней цензурой: часть роликов перенести на следующую неделю, часть показывать сразу. Это, конечно, была бы большая

селекционная работа, но ее никто не делал.

Четвертый момент связан с тем, что, конечно же, основной телепродукт, - это кино и сериалы. Кино и сериалы в прошлом году составляли 54 % времени всего эфира на федеральных метровых и четырех дециметровых сетях, то есть у девяти основных поставщиков второй реальности, которая для многих более значима, чем первая. По последним исследованиям от 55 до 65 % населения страны включает телевизор сразу же, как только входит в дом, даже если при этом его не смотрит. Люди включают свет и телевизор. Это средства первой необходимости. И поэтому, если рассматривать мифологические наполнения эфира, то единственная продуктивная идея, которой пользуется телевидение в последние годы (я уже говорил, что никакой цензуры на кино у нас с 1988 года нет), это фильмы на военную тему. Не осталось другого мифостроительного механизма, который бы помогал нам: сохранять уверенность в самих себе, чувство собственного достоинства, модели будущего, представления о том, что человек что-то значит, что у него есть какие-то шансы, что он не погибнет — все это базируется исключительно на фильмах о Великой отечественной войне. Нет ничего другого, что бы справлялось с этой важнейшей работой. Поэтому, например, за семь дней трагедии количество советских фильмов в сетке увеличилось с восьми до сорока шести. Это о многом говорит.

Пятый момент. Не было произведено трансформации сюжетов на криминальную тему. Вы все прекрасно знаете, что насилие и криминал - главное смыслообразующее производство с 1999 года в России, основной семиотический ресурс, задействованный нашим телевидением, а это единственный реальный источник массовых мифологем в обществе.  Последние шесть лет единственный герой нашей страны — бандит.  Современные отечественные сериалы, за исключением последних военных, где стоят другие задачи, и почти все  российское кино от «Брата-2» до «Антикиллера» и «Бумера», все наши хиты проката — это фильмы про про насилие. В эти дни, на НТВ каждый час представляют фильм недели «Бумер» - один из чемпионов прошлого года. Там есть слоган: «Это не мы, это жизнь такая». Отсюда - мы все бандиты, ничего от нас не зависит и ничего кроме этого не интересно.

Так что осуществляется гигантская идеологическая, мировоззренческая работа. Она идет много лет. Это более 1000 часов ежегодного производства, множество сценаристов, сотни редакторов - это, примерно, 60 компаний, которые сегодня производят сериалы и около 40 компаний, которые производят кинофильмы. Очень мощное и постоянно развивающееся производство.

Криминал в дни террора не был поколеблен. Его в очень небольшой степени снимали с эфира, а если чем-то и заменяли, то редким фильмом «Лето 53-го» Александра Прошкина. Но у нас почти нет таких фильмов, которые смогли бы стать заменой «кино про бандитов». Поэтому кроме «В бой идут одни старики» — и ставить-то нечего.

Так было и во время «Норд-Оста». Тогда тоже демонстрировались в основном советские картины. Это какой-то нонсенс, что-то здесь не так.

Следующий, шестой подход к телевизионной политике, который мог бы быть осуществлен это время, но его тоже не было. На мой взгляд, он не менее важен, чем изменение сетки, отказ от рекламы, селекция мифологического кино- и сериального материала. Речь идет о том, что у нас практически отсутствуют публичные общественные площадки для обсуждения террора. Их - нет.

Когда в любом обществе происходят серьезные трансформации, или инициируются предложения новой жизни, очень важным становится публичное освоение новых тематик. Публичное, дискуссионное, при участии тех, кто способен оценить имеющиеся, но и предложить обществу разные версии, разные модели проектов. Мы знаем как опасно отсутствие этих объяснений. Например: наше общество так и не обсуждало разные схемы приватизации государственной собственности. Вообще. И сегодня миллионы считают, что приватизация была неправильной и несправедливой. Есть результаты множества исследований, которые проводились по поводу событий, связанных с ЮКОСом: население считает приватизацию нелегитимной. Какие были варианты «не по-Чубайсу»: «по-Лужкову», китайская версия, альтернативные западные подходы — общество это не обсуждало, не переосмыслило консенсуса по этому поводу достигнуто не было. В результате, мы имеем сугубо оценочные, непроверенные, неприсвоенные суждения. Прошло столько лет, у нас каким-то образом произошла гигантская фантастическая социально-экономическая революция. Но большинство – внимание - с ее идеалами и действиями не согласно.

Итак, не было площадок, где бы люди пытались осмыслить террор в самых разных его аспектах. В первую очередь, связанных с чувством страха, чувством небезопасности, с силой этого чувства. Есть определенные технологии проведения подобных обсуждений. Приглашаются люди, обладающие, с точки зрения больших групп общества, значительным моральным авторитетом. Речь не идет о персонажах, вроде Пугачевой и даже Шойгу, а о людях уровня академика Лихачева. Общество десять лет обсуждало, похоронить останки Николая II и его семьи или не похоронить, а Лихачев написал президенту частное письмо, в котором утверждал, что нужно похоронить. И похоронили.

Не было общепризнанных авторитетов, которые бы могли выйти к огромной аудитории на «Первом» или «России» и поговорить с нацией. Может быть таких авторитетов вообще сегодня нет? Может быть, с этим справится Жванецкий или академик Гинзбург? Я не знаю, кто эти люди.

Не было специалистов по безопасности. Мы вылавливали какие-то фрагментарные сведения о средствах защиты из слов какого-то дядечки из Израиля, из двух-трехминутного выступления альфовца. Не было профессионалов, которые бы беседовали с обезумевшими зрителями, рассказывали бы им, что происходит на самом деле и как с этим бороться.

Почти не приглашали психотерапевтов, психоаналитиков, а также людей с улицы, которые бы делились своими естественными страхами, болями, переживаниями. С ними тоже никто не говорил.

Подобные площадки, в то время, когда происходят столь трагические события, могут быть предоставлены только телевидением.

И, наконец, в эфире не появлялись первые лица страны. У меня недавно была публикация в «Российской газете». Главный редактор этого издания очень хорошо отнесся к комплексу идей, которые я высказывал, но он вымарал все те фрагменты, где я сравнивал поведение российских властей с поведением испанских в мае, когда в Мадриде также был теракт. Там министр внутренних дел за два дня (в день событий и на следующий) выступил по телевидению 14 раз! Премьер-министр, в то время это был Аснар, выступил 5 раз, король — дважды, а будущий премьер-министр — 7 раз. За 48 часов. У нас в эфире ничего подобного не было. Мы что-то пытались расслышать из беседы Владимира Владимировича с иорданским королем Абдаллой, — он ему, видимо, ближе — мы пытались услышать, что же там в Беслане реально происходит, что предпримет власть: будет штурм или не будет штурма…

Теперь я перехожу к последней части, важной для меня. Я не думаю, что было указание сверху не делать все то, что я тут предложил. Может быть, я не прав, но я убежден, что не было рекомендации Кремля все это не делать. Может быть, сыграли свою роль какие-то представления о том, что пока все это происходит, президенту не стоит появляться на телевидении, но вряд ли был строгий запрет устраивать площадки для публичных дискуссий, запрет на смену верстки, запрет на приглашение нормальных людей в эфир, запрет на замену почти что порнухи серьезными программами, которые бы поддерживали людей — убежден, что этого не было.

Самое главное: это мы сами не помогали соотечественникам победить страх. Мои товарищи, которые занимаются кино, которые делают телевидение. Те, кого я называю «профессиональной интеллигенцией», кто за деньги в ходе выполнения своих профессиональных обязательств отвечают за интерпретацию происходящего. Именно они формируют картинку, определяют повестку дня, а повестка дня — вещь рукотворная. Да, там происходят разного рода трагические события, но если вы будете всерьез заниматься content’ом телевидения, то увидите огромное количество сюжетов: множество каналов ставят аналитические информационные программы, касающиеся как вещей тактических, — ежедневных, ежечасных — так и более стратегических. Сюжеты, истории, мифы, на которые направляется великий свет общественного внимания. Вы попадаете в медиа, в поток распространения смыслов. Его и создают авторы, интерпретаторы, режиссеры, редакторы, продюсеры, топ-менеджеры — бесконечное количество людей, которые этим занимаются круглосуточно. В Беслане они не знали, что делать. По существу не знали, что делать все последние десять лет.

С самого начала периода, когда появилось настоящее ТВ, вместе с рождением частного телевидения и приходом туда рекламы. Когда телевидению в отличие от многих не менее значимых институтов: науки, школы, — удалось сесть на иглу рекламы. В следующем году оборот составит уже 3 миллиарда долларов, еще через год — 4 миллиарда. Это гигантские ресурсы. Так же как нашему президенту чрезвычайно везет с ценами на нефть, (вчера они приблизились к 52 долларам за баррель, в то время как в августе 1998-го еле-еле преодолевали планку в 9 долларов за баррель) — точно так же нашей интеллигенции невероятно везет с политикой власти. Все ее помыслы и интересы связаны с реакцией на действия власти. Практически нет никакой проектной, продуктивной деятельности, связанной с обеспечением процессов модернизации в обществе, в том числе экономических. Эта тема вообще табуирована: мы думаем, что экономика существует в безвоздушном пространстве, что она функционирует вообще без людей. Все наши экономисты, включая самых выдающихся, вроде Гайдара, убеждены в том, что нужно лишь правильно организовать действия хозяйствующих субъектов. Без людей у нас экономика, без людей у нас национальная безопасность, без людей действуют и медиа. Интересны только критика политической власти и связанные с ней сюжеты. Например, в последние полтора года появился мощный блок таких тем: выборы 2003 года, дело Ходорковского, современные предложения по механизму изменения системы власти.

Мне кажется, что это говорит о чрезвычайной творческой несостоятельности профессиональной интеллигенции в России. Думающей, что здесь ситуация такая же, как Европе, что здесь также можно тешить себя левыми идеями, бороться с какими-то отдельными или даже системными глупостями политической власти. Будто весь смысл нашей работы заключается в реагировании, в интеллектуальных ответах на действия власти.

Профессиональная интеллигенция не справилась со своей основной задачей - с модернизацией ценностной системы общества. На этот процесс почти никак не повлияла. Не обеспечила его мировоззренческое сопровождение. В результате общество не считает модернизацию легитимной, не считает, что она прошла успешно, что люди выиграли от реформ 1992 года. Только 14 % населения — это данные ВЦИОМ января прошлого года, считают, что жизнь была бы хуже без реформ. Всего 19 % населения два месяца назад считали, что индивидуальная свобода для них ценна. От 72 до 77 % населения считают, что крупная собственность - заводы, фабрики — должны принадлежать государству. В марте прошлого года от 53 до 57 % населения нашей страны определяли роль Сталина в истории как  положительную. В апреле этого года 54 % также положительно оценивали роль Ленина. Этот ценностный коллаж – результат профессиональной деятельности интеллигенции.

У общества нет моделей будущего развития. Они не дискутируются, власть этими моделями не обеспечивается, нет проектного продуктивного оппонирования Администрации Президента. Предлагается только заигрывание с тяжелым феодальным наследием, наподобие лужковского: «Будем работать по-капиталистически, а распределять по-социалистически». Иногда речь идет о заигрывании с национальными мифами в стиле «Родины», или о предложениях арестовать и расстрелять всех олигархов, от господина Жириновского. В концептуальном плане интеллигенция - ничего не предложила. Не смогла.

Сохраняется масса честных идеологем, мифов вроде того, что «за Москвой другая страна». Выйдите за Садовое кольцо, и там… Это потрясающе работает во всех слоях. Нет мысли о том, что внутри Садового живут будетляне по отношению к Самаре, а в Самаре по отношению к Сызрани. Невероятное количество таких мифов, людей в состояние держат невероятной неопределенности, растерянности, тревоги. Это чрезвычайно благоприятная среда для будущих акций террора.

Обсуждение лекции

Участвуют: Даниил Донудрей (лектор), Виталий Лейбин (ведущий), Лобач Лобач, Дмитрий Ермольцев, Елена Куцова, Ананьева Ирина, Михаил Гринберг, Елена Файналова («Радио Свобода») и др.

Лейбин: Откуда известно, что субъектом выработки смыслов в культуре является интеллигенция? И если это так, то что это за субъект, как он функционирует? Мы имеем в виду русское традиционное понимание интеллигенции, которое идет еще от декабристов?

 

Дондурей: Как я уже говорил, я не имею в виду всю интеллигенцию, поскольку врачи, офицеры, инженеры, учителя, менеджеры не рассказывают населению про то, как они видят предпринимателя. А вот мои коллеги, которые присылают мне по два-три сценария в день, занимаются именно этим. Транслируют миллионам свое видение российского бизнесмена. В итоге из 900 игровых фильмов снятых в России после 1992 года более чем в 700 предприниматель — аморальная сволочь и гадина. Он так на самом деле искренне думает, а потом обращается на телеканал, где ему платят по меньшей мере 20 тысяч долларов за то, что в сериале утверждается - предприниматель гадина.

Реплика из зала: Тот же предприниматель и заплатит.

 

Дондурей: Вы абсолютно правы. У меня был один эпизод:  я выступал на очень мощно развивающемся канале СТС и говорил: «Предприниматели, вы что, с ума сошли? Как же вы можете позволить допускать такой свой образ в глазах собственных наемных работников… Как вы потом будете передавать детям и внукам собственность в стране, где вас будут так ненавидеть?» Выходит человек, могу вам его назвать: образованнейший человек, Петр Авен, президент Альфа-банка один из совладельцев СТС, и говорит: «В общем, я согласен с Дондуреем, но причем здесь мы? Мы ведь только владельцы. Мы против любой цензуры. Я смотрю на ведомость, — сказал он как бы шутя — и там только цифры прибыли. Мне нравится, что капитализация СТС за два года поднялась до 110 миллионов долларов— здорово, браво»

Я имею в виду всех и себя в том числе: это мы профессиональная интеллигенция, пишем сценарии и тексты, ставим в эфир и делаем это иногда профессионально, иногда нет. Мы, а не врачи, не офицеры, не инженеры. И, конечно же, не власть. Они тоже не знают, что надо делать. Никто не имел с ними серьезных дискуссий — с ними только борются.

Нет исследований по анализу content’а новостей. Я неоднократно предлагал это первым лицам страны.

Эти люди работают только с рейтингами, и по этим рейтингам мы все живем. Был даже один эпизод перед или после инаугурации президента, когда какая-то бабушка к нему обратилась в прямом эфире: «Вот, как же так… Столько бандитских сериалов, чего же вы не запрещаете?» Либерал и демократ говорит: «Как? Вы же хотите этого! Мы же знаем: у таких сериалов высочайшие рейтинги!»

 

Лобач: На самом деле, я не получила ответа на вопрос и хотела бы продолжить обсуждение. Например, из вашего выступления, помимо множества других смыслов, следует, что вы рассматриваете террор как оружие массового поражения вне контекста возникновения этого оружия. Это отдельный вопрос.

 

Дондурей: Я же специально оговорил, что беру лишь одну сторону проблемы, действие, некоторых  конкретных механизмов, не вдаваясь в природу самого террора.

 

Лобач: Конечно. Речь идет о той части вашего выступления, где вы перешли к оценке средств массовой информации. В частности, вы посетовали, если я правильно поняла вашу позицию, на то, что средства массовой информации, во-первых, не являются субъектом порождения общественных смыслов, а во-вторых, вы сказали, что интеллигенция — это люди, получающие деньги за оформление смыслов.

 

Дондурей: Я за все это время ни разу не произнес слово «оформление».

 

Лобач: Нет, не произнесли, но вы сказали, что интеллигенция должна смыслы порождать. Поднимая вопрос Виталия Лейбина, я хочу сказать, что у меня есть большие сомнения в том, что, во-первых, у средств массовой информации может быть какое-либо собственное содержание, которое они могли бы транслировать: шла достаточно большая работа, когда мы сравнивали средства массовой информации и средства массовой коммуникации, это два разных механизма; во-вторых, я сильно сомневаюсь, что интеллигенция в том варианте, как вы ее описываете, способна порождать смыслы.

 

Дондурей: Вопрос к вам: а кто же тогда эти смыслы производит? Народ? Власть?

 

Лобач: У меня есть версия: источники смыслов лежат исключительно в действительности культуры, а вот их трансляцией, безусловно, занимается интеллигенция. Это те люди, которым профессионально вменено за деньги оформлять эти смыслы для разных нужд. Культурные смыслы, которые являются реакцией на социальную действительность.

Если следовать вашему тексту, то у нас нет этого, того, третьего, десятого. Появись все это, и жизнь станет правильной. Но: руководство каналов не в состоянии оперативно реагировать на наполнении сетки. Я знаю, что это одна из самых больших проблем, наполнение сетки эфира. Если она у вас наполнена, то она уже сверстана в очень жестком варианте. У вас не всегда есть возможность ее изменить не потому, что нечего поставить, а потому что нет оперативных рычагов управления.

Средства массовой информации — это определенный поток, и он не несет ответственность за события. Это большое удовольствие, когда есть события. Каналы на них бросаются, и начинают растаскивать, как только могут. Это информационное наполнение эфира. Если у вас нет этих событий, вы будете стараться порождать разные шоу, чтобы заполнить пустоты. Но все эти люди не в состоянии брать на себя ту ответственность, которую вы им вменили, сказав, что они этого не делают.

Вопрос остается, я просто его расширяю: почему вы считаете, что порождение смыслов возможно а) на информационных каналах, б) той интеллигенцией, которую вы так определили?

 

Дондурей: Во-первых, что касается информации. Видимо, мы в этом с вами кардинально расходимся, так как я не считаю, что функции телевидения — это те функции, о которых рассказывают на журфаках. А там говорят, что у телевидения есть всего три функции: это средство массовой информации, средство массового просвещения и средство массового развлечения. Мне представляется это большим ограничением.

Телевидение — это чрезвычайно эффективная технология, связанная с порождением второй реальности в эфире. Это мощнейшая поточная линия по производству разного рода содержаний, их распространению, сохранению. Распространение информации является лишь одной из функций телевидения, которое, кстати, на 54 % заполнено кино.

На телевидении есть очень много разнообразных форматов. Оно создает героев, формирует и контролирует прочтение реальности, предлагает версии происходящего, определяет моральный климат…

Телевидение трансформирует ценностные системы. Например, мы прекрасно знаем (есть множество исследований), что до июня прошлого года, когда началась атака на «ЮКОС», у нашего общества не было претензий к крупному нефтяному бизнесу. Телевидение к ноябрю месяцу раскрутило идеологему злокозненных олигархов, на которую было нарощено много других идей и смыслов. Сегодня вы ни в одной социальной группе не увидите позитивного отношения к нефтяному бизнесу. Это все сделало телевидение.

 

Лобач. Можно я добавлю? В первом лекционном сезоне, весной, здесь была встреча с господином Сельяновым, которому слушатели задали вопрос: откуда идет заказ на современные мифы в кино? Общий смысл ответа, если я правильно помню, заключался в том, что нет никакого заказа и что если бы он был, то нам бы было гораздо проще работать.

 

Дондурей: Конечно!

 

Лобач. И у меня по-прежнему сохраняется вопрос: где источник формирования смыслов?

 

Дондурей: Самозаказ.

 

Лобач. Вы считаете, что с ЮКОСом был самозаказ?!

 

Дондурей: Причем здесь ЮКОС? Когда мы рассказываем о том, что герой фильмов и сериалов - бандит, это не госзаказ, это самозаказ. Не было звонков из Кремля с указанием две трети эфира посвятитьпреступлениям.

 

Лобач. Вы сами себе противоречите. Вы говорите, что до определенного момента никто

не гнал на большой бизнес, пока не сформировалась ситуация с ЮКОСом. Эта ситуация лежит совершенно в другой плоскости, в другой действительности — во властно-экономической. На нее среагировали средства массовой информации, не они породили этот заказ. Они, на самом деле, его отрабатывали. И начали они это делать, как только возник признак заказа.

То же самое происходит в кино. И я по-прежнему не понимаю, где источник заказа.

 

Лейбин: Мне кажется, что Ольга имеет в виду, что можно интерпретировать случай с ЮКОСом как пример успешного (мы может быть согласны с ними или не согласны, но у успех имеется) продвижения смыслов. И если мы внимательно рассмотрим механизм этого процесса, то там где-то окажется заказчик.

 

Дондурей: Здесь есть два очень важных момента, которые не следует путать.

Первый связан с тем, что когда происходит вбрасывание каких-то идей, как я показал на примере с ЮКОСом, эти идеи легко отрабатываются на телевидении, поскольку как только возникает какая-то воля, какой-то сюжет, то он быстро отрабатывается, и происходит все это очень эффективно.

Кроме того, есть целый ряд сюжетов, которые возникают в режиме самозаказа. Самозаказом я считаю, например, всю деятельность кино с 1992 года, даже с 1988 года. Практически шестнадцать лет нет никакой цензуры в кинематографе. Нет никакой политической цензуры. Это Сельянов, Балабанов, Буслов, Дулерайн, Кончаловский, Михалков — кто угодно. Они сами придумывают свои сюжеты, сами находят под это деньги. Они научились эффективно получать деньги у государства, у частного бизнеса, делиться и так далее. И в итоге они производят символические продукты, которые мечтали и хотели производить.

Телевидение в значительной степени наполнено той же самой работой. Конечно, телевизионщикам ужасно обидно, если деятельность которой они занимаются, существует в режиме довольно свободной профессиональной свободы. Не только из-под палки. У нас по привычке  ненавидят работодателей, не хотят свободы и не знают, что будет происходить с этой страной завтра, но виноватой во всех случаях становится политическая власть. Ведь у нас нет других демиургов кроме тех, кто сидит в Кремле: нет партий, нет гражданского общества, нет настоящих лидеров. Есть разные общества потребителей, но гражданского общества нет, и никто даже не понимает, что эфир не принадлежит государству и тем более не принадлежит телевидению. Что — величайшее общественное благо. Такое же, как недра. Это еще не осознали.

Предположим, происходит какое-то событие: в Ираке кто-то взорвался или у нас в стране какая-то неприятность. Мы сразу узнаем об этом. Но помимо этого происходит много всего приятного. Нет кремлевской цензуры на позитивную информацию. Но она объявляется профессионалами идеологической, аморальной, неверной. Вот, к примеру, российские программисты одни из лучших в мире. Почему про них кино не снять? Почему не показать тех людей, которые в Беслане жертвовали собой. Вы увидите сериал на эту тему? — Никогда.

Мы видим, как работают с криминалом сегодня. Это уж точно величайшая машина по перемалыванию сюжетов и историй из жизни. «Криминальная Россия», «Расследования в стиле ретро», «Криминал», «Честный детектив», «Человек и закон» «Совершенно секретно» - десятки программ. Нет заказа, это самозаказ, поверьте. Это хорошо продается, но последствия для массового сознания - ужасающие.

 

Ермольцев: Вы сейчас дали очень точную и целостную картинку того, что действительно было при освещении Беслана, того, что представляет собой наше телевидение сейчас. В общем-то, это достаточно точный портрет страны, один из возможных обликов страны сегодня. Более того, в этом нет ничего неожиданного, потому что многое из того, что было здесь сегодня сказано, уже было продумано и произнесено, я думаю, многими из сидящих здесь людей, но у вас получилось изложить это системно.

Если многие говорят это меланхолически и с профессиональным бесстрастием, то в ваших словах есть сильный моральный напор и пафос. Я озвучу мнение высказанное там, за столиками: ваш доклад был классифицирован как проповедь. Я в этом ничего дурного не вижу. Так вот я бы хотел разделить аналитическую и патетическую части вашего выступления, потому что возникает некоторый диссонанс.

Дондурей: Простите меня за то, что я это переживаю.

 

Ермольцев: Нет, что вы, просто я хотел остановиться на одном моменте. Вы

говорите о том, как происходило освещение событий в Беслане. Оно должно было происходить именно так, так устроено телевидение, «это произошло, потому что…» И сразу же вы говорите: что за фигня, как можно так делать? Почему не убрали всякую гадость, почему не убрали эту порнографию? Вы совершенно точно объясняете, что Великая отечественная война очень важна, и миф об этой войне является основным национальным мифом; это совершенно нормальная реакция. Вы сказали, что так было делать нельзя, и тут же сказали, как надо было поступать.

Так вот, это утопия, это лишь предположение, или вы рассматриваете какой-то ресурс? Ведь вы понимаете, что телевидение сейчас может существовать и реагировать только так, потому что это отражает объективную ситуацию в нашей стране. Это лишь предположение, основанное на том, как работает телевидение в других странах, или же реальный прогноз о том, каким может быть наше телевидение через некоторое время?

 

Дондурей: Я хочу еще раз извиниться за излишний пафос. Конечно, очень трудно все делать правильно, но когда супер-топ-менеджер ТВ захотел уговорить молодых людей заплатить за фильм «Ночной дозор» нашу страну предоставить ему 16 миллионов долларов, он сумел это сделать. Мы видим, что все можно сделать, если этого хотеть.

Можно было реализовать все те подходы, о которых я вам говорил. Но это не осуществляется по нескольким причинам. Во-первых, интеллигенция согласна с топ-менеджерами телеканалов, оставляющих эту важнейшую сферу, сферу жизни гражданского общества, вне анализа. У нас существуют сотни организаций и десятки тысяч экономистов, которые, сидя в научно-исследовательских институтах, банках, корпорациях, бесконечных фондах. рассматривают принципы развития экономики в России. Анализируют то, как устроена экономика и что надо бы с ней сделать; или что делается с ней неправильно, или что надо уметь делать, или что делать заказчику исследований. В конце концов у нас есть тысячи специалистов по художественной культуре: киноведы, музыковеды, литературоведы, искусствоведы, которые анализируют виды художественных практик, значение которых неизмеримо меньше, чем значение такого важнейшего института общественной жизни, каким является телевидение. Я не смогу найти больше пяти аналитиков, которые бы рассматривали проблемы формирования сетки, повестки дня, эффективность рекламного продукта, структуру измерения зрительских предпочтений, content-анализ информационных выпусков, социальные перспективы форматов разного типа. Это профессиональная работа. Каждый искусствовед, смотрящий на Боровиковского или Малевича, знает, о чем нужно думать и как анализировать. Каждый человек, который занимается профицитом бюджета, знает, как ему с этим работать. Я не знаю институций, где бы я мог регулярно знакомиться с анализом ТВ, которое не менее важный инструмент существования общества, чем национальная экономика или система национальной безопасности. У нас нет критики кроме газетной, и имеющей другие задачи - продавать газетные полосы.

В результате наше телевидение не имеет серьезных каналов обратной связи не является предметом профессионального рассмотрения вне политических контекстов. Я не прочитал ни одной статьи о гигантском влиянии телевизора на удвоение ВВП в России. Я не прочитал ни одной статьи на тему «Телевидение и воровство как способ развития экономики по-русски», а это безумно интересно.

 

Ермольцев: Я хотел бы уточнить. То есть получилось так, что у нас сложилась порочная система СМИ, не отвечающая потребностям страны. И профессиональная интеллигенция должна, первое, осознать это, второе, найти в себе гуманитарные, человеческие, моральные, идеологические ресурсы, пойти в атаку и переломиться ситуацию. И это возможно, и в дело идут уже не средства анализа, а наша внутренняя энергия, наш пафос и так далее.

 

Дондурей: Я вас понял. Здесь я скорее пессимист, потому что я не вижу возможных инициаторов этой работы, я не вижу ни одной общественной группы, которая могла бы проектировать эту работу. Например, анализировать то, правильной ли была деятельность телевидения между 1-м и 7-м сентября или неправильной. Исследования телевидения не заказывает власть, это ненужно профессиональном сообществу - оно борется за то, чтобы дать Парфенову приз — ему дали приз; или все думают о том, подпишет Познер письмо Академии против ущемления свобод или не подпишет. Вот это осмысляется, анализируется. Пришли три генеральных директора или не пришли на вручение «ТЭФИ» — какая-то мура, жизненный мусор. Я не вижу социального заказчика. Должна, видимо, была бы власть этим заняться или бизнес, если бы он думал о том, что с ним будет завтра.

 

Ермольцев: Да, я думаю, что вы правы, и как раз одна из наших бед сегодня заключается в том, что «трибуны» в кавычках и «спецы» в кавычках занимаются обслуживанием не совсем понятно какого заказа, и, может быть, здорового пафоса как раз и не хватает. Спасибо.

 

Василевский («Гражданское оружие»): Небольшой комментарий. Мне кажется, что определение средств массовой информации как оружия терроризма уводит нас с правильного пути, потому что в действительности речь идет не об оружии, а о среде, в которой происходит его действие. И здесь различие достаточно существенное.

Ведь если мы говорим о химическом оружии, то для него в качестве необходимой среды для воздействия выступает воздух. Но когда мы думаем о способах борьбы с ним, то идея удаления воздуха из окружающей среды не кажется нам очевидной. Мы учитываем направление ветра, скорость распространения веществ при разной температуре, но мы не думаем о воздействии на воздух как об основном средстве борьбы с химическим оружием.

И если говорить о тех конкретных предложениях, которые вы сделали в отношении средств массовой информации, то они кажутся мне немного парадоксальными. То есть террористы совершают свой акт, рассчитывая на максимальное воздействие на общество. Какие при этом происходят дополнительные изменения: меняется сетка вещания, совершается отказ от рекламы, меняется репертуарная программа, начинается массированное информационное освещение. То есть на самом деле речь идет о том, чтобы еще более усилить воздействие этого теракта.

 

Дондурей: Нет, вы совсем неправильно меня поняли. Но я готов ответить, пожалуйста.

 

Василевский: Мне как раз кажется, что именно рассмотрение телевидения не как среды, а как самого оружия, и послужило причиной того, что обсуждение шло в меньшей степени, чем это было возможно; того, что активно использовалась информация об отсутствии требований у террористов, о другом числе заложников и так далее.

 

Дондурей: Мне кажется, что я ни разу не произнес сегодня слово «оружие». Я говорил о механизме террора, задача которого заключается в том, чтобы нанести ущерб чувству безопасности миллионов людей. Это и цель, и средство, и среда для действия этого средства — тут я с вами согласен. И это, на что я обращал особое внимание, также психологическая, семиотическая среда, связанная с трансформацией смыслов.

Террористы ставят своей задачей нанести ущерб чувству безопасности: поколебать, травмировать его. Наполнить жизнь страхом. Люди ведь живут благодаря чувствам, психологическим переживаниям, которые проявляются даже на соматическом уровне.

Самым важным, на мой взгляд, здесь является тот факт, что такой взгляд на террор не обсуждается. Не рассматриваются и действия, связанный с тем, как уменьшить этот удар. Удар ведь будет всегда. При этом я не согласен с блоком «Родина», но лучше всего не показывать все это. Показывать трагедию, безусловно, надо. Но самое главное, что надо сделать, — поместить эту трагедию в другой контекст.

Чувство безопасности, чувство подготовленности к насилию состоит из очень многих вещей. Например, из того, что мы доверяем друг другу, что мы единая страна, что мы знаем, какое – общее - будущее нас ждет, что у нас легитимная власть, что мы одинаково понимаем модели жизненного устройства. Ничего этого в России сегодня нет. Поэтому и поражение от атаки террора получается значительно большим, нежели в любой другой стране.

Я обращал внимание только на это, оставляя в стороне террористов, их заказчиков, дискуссии о том, борьба это цивилизаций или нет, фундаментализм в исламе и иные вызовы, я оставлял в стороне непрофессиональную деятельность спецслужб, ошибки политических властей и так далее. Я говорил здесь только о том, что может уменьшить повреждение чувства безопасности населени.

 

Василевский: То есть речь идет об общем изменении СМИ вообще, а не только их политики в отношении к терроризму.

 

Дондурей: Мы же обсуждаем террор как экстремальную ситуацию. Сегодня ведь нам все равно, что происходит в стране с бандитами, насилуют они жителей страны с утра до ночи по телевизору или нет. Нам как бы уже все равно, мы к этому так привыкли за много лет, что не понимаем масштаба наносимого медиа ущерба. Смирились. Но когда происходит форс-мажор, то, срабатывает именно то, к чему мы привыкли. К тому, что у нас, к примеру, нет героев, срабатывает мгновенно. Мы сразу же не верим никому, включая любимое государство, не верим спецслужбам, которые мы обожаем, военным, которыми мы гордимся. Все это происходит в доли секунды. Мы оказываемся символически, психологически и ценностно неготовыми к теракту.

 

Куцова: Вы, наверное, частично ответили на мой вопрос. В первой части своей лекции рассмотрели террор как особый тип войны, который не имеет смысла без средств массовой информации. Как же вы тогда видите передачу данных о терроре? Это сокращение информации, непривлечение внимания. Как об этом надо говорить в средствах массовой информации?

 

Дондурей: Знаете, после «Норд-Оста» была принята конвенция, которая в значительной степени работала в ситуации с Бесланом. Основные телеканалы договорились, чтобы не брать интервью у террористов — вы их в сентябре не видели; телевизионщики не взяли интервью у главаря террористов - Полковника. Вы можете себе представить, что бы это было, если бы взяли такое интервью? Все мировые агентства сошли бы с ума, это был бы топ-сюжет. Не было этого. Они не брали интервью у жертв. Вот помните, у театрального режиссера Розовского дочь попала в заложницы во время «Норд-Оста». Как у нас у всех был комок в горле, когда отец попавшей к извергам девочки призывал власти пойти на уступки.

Теперь же телевидение по этому пути не пошло. Нам не показывали, где собираются спецназовцы, сколько там людей. Мы так и не поняли, были ли там тысячи военных или сто человек, или десять тысяч. И почему там были отцы жертв с дробовиками, которые, как вы знаете, помчались первыми и нанесли урон своим детям. Мы ничего этого не видели, потому что телеканалы договорились не показывать все это. Они много чего могут, когда договариваются, когда хотят. У них есть сильнейшие средства воздействия на нас, которые были воздействованы два года назад.

Что касается вашего вопроса по существу, то я думаю, что нельзя, немыслимо не давать информацию о трагических событиях. Это просто невозможно, когда происходит что-то подобное. Есть величайшее конституционное право на достоверную информацию.

Но еще раз подчеркиваю то, что я готов повторить еще тысячу раз содержание «ящика для глаз» - это рукотворная деятельность. События там, в мире, существуют сами по себе, но операторы, режиссеры, ведущие, редакторы, выпускающие и прочие монтируют из этой глины, пластилина объекты для нашего наблюдения и идентификации. И тут возникают проблемы: что и как показывать, когда, как интерпретировать, кто и как долго должен это делать.

Телевизор — это величайший социально психологический инструмент, про который необходимо также постоянно думать, как мы думаем про деньги. Жириновский, артист, 13 лет держит страну. Ничего кроме телевизора там нет, просто ничего. И сегодня у него 11,5 миллионов избирателей.

Еще обращаю ваше внимание на то, что эту вторую реальность формируют люди: правильные контексты, усиление чувства безопасности, уменьшение некоторых черт и свойств нашего очень больного общества. Надо пытаться выздороветь, что-то сделать. Через структуры гражданского общества — других я не вижу. Хотя, как я уже говорил, я настроен пессимистически.

 

Ананьева: Нет дыма без огня. Я думаю, что ваша лекция о том, что делать с дымом. Нет войны без причины. Возможно, мой вопрос будет за рамками того, о чем вы говорили, но все-таки: каковы, с вашей точки зрения, экономические и политические причины того, что такая война началась? Я понимаю, что телевидение — это одно средств, но где причина тому, что происходит? Уберем причину, и у нас не будет проблем со следствием.

 

Дондурей: У меня есть версия, которая состоит из двух частей. Одна национальная, а вторая глобальная. Национальная заключается в том, что Россия  сегодня это невероятно мировоззренчески опустошенное общество. Целостное наполнение голов миллионов людей не соответствует реальным вызовам действительности. То есть люди живут одной жизнью, а думают, что живут другой. Отсюда поврежденная мораль, будущие провалы в экономике, в безопасности. Главный вызов заключается в том, моральные уродства не осознаются как таковые. Например: вся нация ворует, это никем не маркируется как преступление.

В этой ситуации социальные скрепы очень слабые, непозволительно слабые. Это разобщенная система, ценностно раздробленная, с превратными мотивами и так далее. Поэтому она является лакомым куском для нынешних и будущих войн. И все это очень благоприятно для террора.

Вторая версия более личная. Мне кажется, что существуют какие-то очень серьезные, резкие, страшные, безумные ответы на процессы глобализации современной жизни. Это связано с тем, что страны вынуждены делиться национальными суверенитетами, национальной аутентичностью, что происходит во всем мире. Вы знаете, уже 8 транснациональных корпораций имеют больше финансовых возможностей, чем все страны, которые входят во вторую сотню. Транснациональные корпорации, Единая Европа, масса других вызовов. Например, исламский очень большой мир, одна из самых молодых цивилизаций, которая сильно отличается от китайской по темпам роста. Он отвечает каким-то своим – древним, беспощадным, обидчивым образом на эти вызовы. Но это вопрос глобальный и очень серьезный, выходит за пределы России, и я не ставил своей задачей ее сегодня обсуждать, так же как конкретные акты террора. Кто это люди, связаны ли они с Басаевым, связан ли Басаев с «Аль-Каидой», существует ли противостояние Путину. Я рассматривал только символические среды существования этих войн нового типа.

 

Гринберг: Я не совсем понял, необходимо ли, с вашей точки зрения, некоторое искажение действительности, чтобы создать это чувство безопасности, и насколько это опасно? Журналисты каким-то образом манипулируют той информацией, которую они получают и которую сами для себя считают достоверной. По мнению они должны искажать эту информацию, чтобы обезопасить общество?

 

Дондурей: Я ни разу не произнес слова «уменьшать», «искажать».

 

Гринберг: Вы говорили о том, что они выбирают то, что они показывают. Но ведь при этом происходит изменение смысла. Я что-то умалчиваю и я изменяю таким образом смысл.

 

Дондурей: Вы, естественно, рассматриваете проблему с точки зрения политических парадигм, достаточно простых, типа «власть требует, чтобы мы врали», «телевизионные начальники требуют от меня, профессионала, чтобы я врал, и только вранье идет в эфир». Во-первых, я так не считаю. Во-вторых, мне кажется, что-то, о чем я говорил, никак не связано с утаиванием информации, так как убежден, что так называемой объективной информации вообще не существует. Вся информация всегда рукотворна и подается исключительно в интерпретированном виде. Вот вы смотрите на одно, а не на что-либо другое: вы уже сделали селекцию, вы уже цензурировали. Идет бесконечный процесс выбора. Выбор не лжи, а смыслового поля, выбор контекста.

Вы можете самую жестокую информацию, наполненную беспредельным чувством ужаса, взять и поместить в такой контекст, где вы меньше ударите по чувству безопасности. Мы переходим от одного уровня интерпретации к другому, мы находимся в бессчетном количестве интерпретационных полей. И постоянном движении по ним. Отбор, укрупнение, помещение в другие смыслы — все это не значит, что «я чудесный, а мне не дают сказать правды». Я хочу уберечь вас от этой позиции, благодаря которой мы все бесконечно себя поддерживаем. Говорите столько правды, сколько можете унести. Но те люди, которые ставят в эфир вашу правду, должны много думать, соответствовать с экспертами они должны быть профессионалами. Понимать, что вы создали картину реальности не для себя, что вы подключаете людей к величайшим коммуникационным системам, к медиа, которые превращают сверхнеопределенный мир в жестко структурированной.

 

Лейбин: Я так понял Даниила Борисовича в этой части, что каждый телевизионщик — это интерпретатор осознают они это или нет. И хорошо бы, чтобы телевизионщики были настолько наполнены смыслом, чтобы уметь рефлектировать этот факт.

 

Дондурей: Безусловно.

 

Файналова («Радио Свобода»): У меня вопрос по поводу конвенции, которая была заключена после «Норд-Оста». То есть сначала у меня есть дополнение. Вы говорили о том, что было решено не передавать просьбы заложников, такого договора не было.

 

Дондурей: Может быть, но телеканалы интервью с жертвами до штурма почти этого не давали в эфир.

Файналова: Я думаю, что никто им не сказал, что надо и что не надо делать.

 

Дондурей: Более того, я скажу совсем грубо: наша – медийная, интерпретационная власть над жизнью людей не меньше, чем у Кремля.

 

Файналова: Вот вы сказали, что сами точно не уверены, были ли у террористов требования. Между тем они были на бумаге еще 1-го числа. 2-го числа их мог озвучить Руслан Аушев, это были логичные в этой ситуации требования: вывод войск, переговоры, в общем, все то, что на прошлой неделе передали некоторые СМИ.

 

Дондурей: Вы сейчас говорите о технологии работы власти, о технологии работы с массовым общественным мнением?

 

Файналова: Я не хочу вас упрекнуть, просто здесь есть много людей, я не хочу, чтобы у них были какие-то иллюзии.

 

Дондурей: Я с вами согласен.

 

Лейбин: Вопрос напоследок, может быть, идиотский. Я хочу утрировать, чтобы лучше понять. Как Вас понял, та работа по созданию смыслов, которая веками выполнялась  посредством культуры и ее механизмов, сейчас стала существенно проще, поскольку у нас есть один доминирующий медиатранслятор. Правильно ли я понял, что люди, производящие смыслы, должны срочно направить туда свои усилия?

Дондурей: Если вы имеете в виду телевизор, то я думаю, что да. Поскольку это в плане воздействия на людей более значимо, чем любой другой вид деятельности не идет ни в какое сравнение со всеми остальными средствами трансляции реальности вместе взятыми. Ни радио, ни печатные тексты, ни все виды искусства, ни даже Интернет: ничто из этого пока не сопоставимо с телевидением. Именно здесь осуществляется всесилие второй реальности: это своего рода жизнь внутри фильма. Есть масса исследований, которые говорят, что люди переживают повороты судьбы телегероев больше, чем родственников и соседей.

Поэтому всех, кто готов производить смыслы, я призываю устремиться на телевидение.

Спасибо вам.

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.