13 мая состоится пятое заседание научного семинара Института высших гуманитарных исследований РГГУ «1970-е годы в истории русской культуры». В рамках семинара с докладом "Смыслы диссидентства 1960-1970-х" выступит Александр Даниэль. Также в дикуссии примут участие: Л. Алексеева, С. Григорянц, Ф. Дзядко, Б. Дубин, Л. Невлер, А. Рогинский, К. Рогов, Н. Садомская.
Основные тезисы доклада:
1. Что такое диссидентство? Не вдаваясь в спор о терминах, можно, тем не менее, утверждать, что это — не политическое движение и не идеологическая доктрина. Скорее всего, это определенный тип публичного поведения.
2. Диссиденты 1960-х по своему поколенческому составу достаточно отчетливо делится на два потока. Первый поток — маргинальная молодежь начала 1960-х, чье становление приходится в первые годы после ХХ съезда, а первые публичные общественные проявления, — Маяковка, СМОГ etc, — в начале 1960-х. Второй поток — средний и высший слой интеллигенции «военного» и более старших поколений, уже вписавшихся в систему. Пассивное, но достаточно категорическое неприятие идеологического официоза «старшими диссидентами» формируется задолго до выступлений «молодых маргиналов», еще в 1940-е, но в активное противостояние режиму большинство из них оказывается втянутым несколько позже — лишь с середины 1960-х. Вторая половина 1960-х — это время слияния обоих поколенческих потоков в единую диссидентскую среду на основе опыта противостояния, имевшегося у «маргиналов» и ценностных установок «старших». Следующее диссидентское поколение, оно же последнее, — это «диссиденты по наследству», молодые люди второй половины 1970-х, которые уже не участвовали в выработке диссидентской системы ценностей, а получили ее в готовом виде и начали создавать на ее основе некую довольно герметическую субкультуру («культура котельных»). Таким образом, налицо три основных диссидентских поколения; традиционную схему «отцы–дети» осложняет наличие небольшой, но весьма значимой промежуточной поколенческой группы маргиналов — условно говоря, «племянников».
3. Три основных контекста, внутри которых зарождается диссидентский тип поведения: «борьба за культуру», «борьба за историю», «борьба за демократизацию общественной жизни». Во всех трех случаях возникающие коллизии первоначально воспринимаются обществом как противостояние между «сталинистами» и «антисталинистами»: во втором случае — непосредственно в оценке недавнего прошлого, в первом и третьем случаях — как борьба против наследия сталинизма в культуре и современной общественной жизни соответственно.
4. Названное противостояние не определяет диссент как таковой. Во первых, оно разворачивалось во всем объеме пространства советской культуры и общественной жизни и охватывало как системную, так и внесистемную активность. Во-вторых же, в российском диссенте присутствует не только либеральная, но и консервативная, и даже реакционная составляющие, вплоть до апологетики сталинизма. Конечно, можно эти составляющие волевым решением исключить, но для анализа явления это непродуктивно.
5. В качестве критерия выделения именно диссидентского типа противостояния предлагается зафиксировать отказ от целей расширения пространства общественной свободы и установка на достижение индивидуальной и коллективной независимости от режима. В этом случае, внесистемность и маргинальность диссента становятся его сущностными характеристиками. Более того: вопреки расхожим представлениям, диссидентство — это вообще не «борьба за свободу», а, скорее, отказ от борьбы в привычном понимании этого слова путем перенесения противостояния из «общественно-политической» сферы в нравственно-правовую, а с точки зрения целеполагания — из истории в метаисторию. Внеисторичность диссидентства — тоже одна из его самых сущностных характеристик. Это идеально корреспондирует с выпадением в 1970-е советского общества в целом из исторического процесса; именно поэтому диссиденты, а не «системные» либералы становятся символами эпохи. Очень многие диссиденты «старшего» суть не что иное, как бывшие шестидесятники, разочаровавшиеся в возможности достичь в СССР реального прогресса общественной свободы и ушедшие от активной — системной и легальной ли, или маргинальной и подпольной, — борьбы за эту самую общественную свободу в диссидентский «монастырь». Суть такого диссидентского пострига — переход от «реалполитик» к нравственно самодостаточным, символическим и, по сути, экзистенциальным актам. Проблема достижимости целей при этом снимается вполне экзистенциальным образом, проблема отношений с «политикой» — тоже. В идеале диссидент вообще не обязан знать о существовании Советской власти. (К этому идеалу в своей общественной активности — но не в своей поэзии! — приближается А.С. Есенин-Вольпин)
6. В этой связи важен вопрос о соотношении между диссидентством 1970-х и движением в защиту прав человека. Концепция прав человека оказалась востребованной в диссидентской среде сразу в нескольких отношениях. Во-первых, она кодифицировала стихийно сложившуюся систему ценностей, в основе которой — независимость. Во-вторых, она дала возможность ввести в диссидентский универсум целый ряд «партикулярных» движений — политических, национальных и религиозных, существовавших до возникновения диссидентства или возникших уже в 1970-е гг. Московское правозащитное сообщество становится к середине 1970-х «коллективным спикером» всех этих движений. Возникает единое связное информационное пространство советского диссента.
7. Что касается права в широком смысле этого слова, то для диссидентов оно выполняло прежде всего коммуникативную функцию. Право стало языком коммуникации диссидентов с властью и различных компонент советского диссента между собой. Благодаря этому правозащитники 1970-х оказываются на пересечении интересов всех видов независимой общественной активности, включая культурную, политическую и религиозную активность. В свою очередь, «партикулярные» общественные движения заимствуют язык, инструментарий и — отчасти! — систему ценностей московских правозащитников.
8. По всей видимости, диссиденты не оказывали заметного влияния на внутреннюю политику власти; как сказано выше, они и не ставили перед собой этой цели. В этом смысле диссидентская активность не может быть названа не только политической, но и общественной деятельностью. Больше всего она похожа на некую странную ролевую игру по самими диссидентами сочиненным правилам. Что это за игра? На наш взгляд, это «игра в гражданское общество» (подобно тому, как самиздат — игра в «свободную печать»). Однако, важность этой игры трудно переоценить: в ней отрабатывались модели и системы ценностей свободного общества.
9. Ценностные установки диссидентов в конце концов были молчаливо приняты значительной частью советского общества: ценность права, ценность ненасилия, ценность гласности. Диссидентская активность к началу 1980-х исчерпала себя и резко пошла на убыль вовсе не из-за ужесточения репрессий (это в значительной мере миф, как, впрочем, и миф о сравнительно более высоком уровне репрессивности брежневского режима по сравнению с хрущевским), а именно потому, что исчерпала себя, стала трюизмом диссидентская проповедь. Диссидентскому сообществу, объединенному не только общими идеями, но и общим игровым типом поведения, предстояло или закуклиться в собственной субкультуре, стремительно превращавшейся в набор формальных ритуалов, либо исчезнуть. В целом сообщество выбрало второй путь. Однако, общественные представления, наработанные в диссидентской среде, сыграли значительную роль в дальнейшем. Эта роль просматривается не столько в реальном развитии дальнейших событий в 1987–1993 гг., сколько в том, что не реализовались иные, гораздо более опасные сценарии. Например, не было никаких решительно оснований, чтобы демонтаж Союза произошел не по югославскому сценарию, — кроме общего представления о возможности и необходимости правовых процедур, о базовом значении концепции прав человека и о невозможности и недопустимости политического насилия для разрешения любых острых проблем. Формированием же этих представлений страна обязана в первую очередь диссидентам. Разумеется, не непосредственно, а через различных медиаторов, от «властителей дум» из числа творческой интеллигенции эпохи перестройки до либеральных политиков: все они в той или иной степени подвергались в 1970-е воздействию диссидентской проповеди.
Семинар состоится 13 мая, в 16-00 в здании РГГУ, Профессорская аудитория. Телефон для справок: (095) 250 66 68.
