Культуролог Оксана Мороз в интервью журналу «Черта» рассказывает о языке вражды после начала СВО:
«Первый месяц после 24 февраля огромное количество людей практиковали думскроллинг — не вылезали из соцсетей с ужасающими новостями. Как будто таким способом они хотели подтвердить свои чувства постоянным столкновением с ужасом.
Параллельно с этим люди больше поляризуются в мнениях. Право на высказывание в публичном пространстве имеет последствия — люди привыкают к тому, что надо заявлять о своем мнении, но в то же время начинают понимать, что последствия за высказывания могут быть неприятными. При этом сейчас любое сформулированное «за» или «против» мнение с легкостью обесценивается как недостаточно конкретное. И люди обнаруживают себя на баррикадах или что их туда подталкивают. Такая ситуация сильно минимизирует возможность диалога, потому что собеседники начинают разговаривать готовыми конструкциями, штампами. <…>
<…> Я с большой осторожностью читаю соцсети — у меня ощущение, что в текущей ситуации у тех, кто не готов участвовать в информационном противостоянии, превалируют деструктивные эмоции. Люди чувствуют себя виноватыми только потому, что хотят продолжать постить фото котиков, еды и рассказывать, как проходит их отпуск. <…> Сейчас человек может и так находится в системном кризисе: потерять работу, поссориться с близкими, и еще все усугубляется, когда его упрекают за «недостойное» поведение, за использование «не тех» слов в постах. Или даже просто за онлайн молчание. <…>
Если целью пропаганды становится производство дискурса превосходства, с какой бы стороны она не велась, то высказывания — всегда про hate speech. В этом смысле, например, и «ватники», и «укропы» — это язык вражды, но уже на бытовом уровне. Если мы находимся внутри дискурса превосходства, то даже самые яркие примеры языка вражды можно <…> оправдывать чем-то квазирациональным, например, политической необходимостью. Если мы можем сделать шаг в сторону, то, возможно, появится шанс на более свободную диагностику hate speech.
<…> С другой стороны, несопротивление злу и насилию в нашем мире выглядит как слабость. Если я скажу, что никого нельзя оскорблять, называть страшными словами и расчеловечивать, большое количество людей ответит, что это позиция слабого, который отказывается брать на себя ответственность. И здесь мы приходим к мысли, что самым глубинным явлением, с которым нужно бороться и которое способствует hate speech, оказывается культура силы. Культура силы — про уверенность, что за правильные решения нужно бороться силой, что многое в нашем мире можно решить только силой. Это про убеждение, что способный на агрессию, жесткое отстаивание своей позиции, жесткие конфликты — это сильный человек, а не абьюзер. Отсюда вытекают следствия: например, признание гуманистов — слабаками, а тех, кто не готов сейчас встать на баррикады — коллаборационистами.
<…> Существует какое-то моральное право воспроизводить hate speech? Украинцы пишут «русские должны умереть», и многие оправдывают их тем, что на них напали, им тяжело и они имеют право так говорить.
На уровне эмоций, нравственных чувств конкретных людей, это, может быть, и справедливая мысль. Но я в принципе не согласна с тем, что можно оправдывать любое насильственное поведение и поддерживать привычку сводить счеты с незнакомыми людьми.
Когда мы предлагаем смириться, не обращать внимания и поддерживать эту ругань, то мы поддерживаем дискриминационные высказывания. Это история про то, что всех мажут единой краской и коллективной ответственностью. А при коллективной ответственности, нет никакой ответственности на самом деле».
