29 марта 2024, пятница, 13:49
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

27 сентября 2006, 11:44

Деньги и власть в общественном мнении россиян (Одномерность представлений о формах социального)

Левада-Центр                  Вестник общественного мнения

Сразу после начала гайдаровских реформ 1998 года 89% опрошенных россиян согласились с утверждением, что «деньги сегодня решают все». В частности, на протяжении последних трех лет большинство россиян твердо убеждены, что именно деньги открывают доступ в высшее учебное заведение. Однако одновременно треть опрошенных относится с подозрением и даже ненавистью к богатым людям. «Полит.ру» публикует первую статью «К политэкономии морали» Льва Гудкова из цикла «Деньги и власть в общественном мнении россиян», в котором автор проводит анализ составляющих и истоков массового представления россиян о деньгах. «Мифологизация и демонизация денег отражают представление о моральном порядке современной России и характере авторитета действующей власти, аккумулирующей у себя и контролирующей общественное достояние и богатства, иерархической социальной структуре общества, по-прежнему основанного на насилии, а не индивидуальных заслугах и достижениях, работе, равенстве возможностей, справедливости и свободе», - считает автор. Статья опубликована в журнале «Вестник общественного мнения» (2006. № 3), издаваемом Аналитическим Центром Юрия Левады.

Деньги и отношение к деньгам

В 1900 году в Германии вышла книга Георга Зиммеля «Философия денег» [1], где был дан подробнейший анализ социальной и культурной функции денег в модернизирующемся обществе. Зиммель рассматривает деньги как формальный, то есть предельно общий посредник любых ценностных отношений в обществе, средство измерения значимых ценностей. Деньги оказываются показателем развитой способности к отвлеченному или абстрактному мышлению (помещаясь в тот же ряд, что понятие для научного познания, кодифицированная норма закона для права, культивированный аффект для эстетического представления многообразия человеческого действия и понимания психологического переживания). Поэтому деньги — это не только чистые формы ценностного обмена, но и чистые формы социальности, появление которых возможно только при условии значительной функциональной и структурной дифференцированности общества.

В этом плане характер денег, денежной системы, эмансипации денег от непосредственных материальных благ, указывает на степень автономности отдельных социальных и культурных институтов, их функциональной специализации и взаимосвязи, а, соответственно, является косвенным признанием (и утверждением) свободы индивида, его независимости от каждого из них — церкви, общины, государства, профессионального цеха и т.п. Чем сложнее устроено общество, тем отчетливее деньги проявляют если не «смысл существования» людей, то во всяком случае то, что люди считают важным и значительным, ценным. Деньги в своем наиболее адекватном их функциональному назначению виде могут «работать» только тогда, когда они в максимальной степени удалены от институтов, от привилегированных групп держателей и распорядителей богатства и власти, особенно, если те по-прежнему претендуют на монопольный («тотальный») авторитет, устанавливая свои приоритеты целеполагания и нормы социального порядка. Такими фокусами господства были в европейской истории светские или религиозные власти (король, аристократия, религиозные общины и организации и проч.).

Эту мысль можно выразить и иначе: независимость денег является не просто показателем дифференцированности социальной системы, появления автономности отдельных институтов и их функциональной взаимосвязи между собой. Она указывает на смену непосредственного принуждения и регулирования поведения более сложными формами ценностной мотивации, интернализации контроля, появление рефлексивных форм социального действия, а значит — и форм регуляции самого индивида, стремящегося учитывать множество апеллятивных или этически императивных инстанций. «Деньги» в этом контексте — это генерализованный значимый Третий (не обобщенный Другой, а именно неопределенно всеобщий третий, в отношении которого другой может с доверием принимать от актора формальные знаки любых ценностей). Собственно только это и означает появление «общества» как специфического современного социального образования, принципиально отличного от других типов коллективного существования, отделение его от «государства» как системы властных и правовых институтов (государства в европейском смысле слова) [2]. Именно дифференцированность социальной системы «требует» многообразных, гибких, а значит универсальных по характеру своего действия механизмов регуляции (моральных, правовых) и сложных форм социального действия, переводящих внешние предписания и принуждение в генерализованные, внутренние мотивы действия, в том числе — заинтересованность или моральную ответственность. Поэтому Зиммель, анализируя процесс «освобождения» денег от «материальности» объектов обмена (благ, услуг, информации, аффектов), постоянно проводил параллель между «историей» денег и развитием в других сферах социальной жизни — процессами рационализации аффективных способностей, интеллектуализацией, формированием отвлеченного мышления и понятийного знания в науке, хозяйстве, праве, управлении. Но формализация денег как «чистого ценностного посредника» не мыслима без проявления — или достижения — общего согласия в отношении важнейших сторон человеческой жизни: ценности работы, индивидуального успеха, условий признания человеческих достижений, социальной морфологии (устройства общества) и проч., причем именно не «единодушия» или «единогласия», а механизмов установления морального согласия, предполагающего «взаимообратимость» действия других на себя, рефлексивность, учет мотивов и точек зрения множества партнеров, метафоричность социальных отношений. Другими словами, деньги только тогда становятся формой коллективного признания ценности и достоинства индивида (не податью, не княжеским даром, жестом мецената, не сокровищем, не церковным налогом и т.п.), когда уже сложилось символическое интегрированное социальное пространство морали, права, знания, воображения, свободы.

Такой ход мысли Г. Зиммеля прямо противоположен марксистскому взгляду на развитие общества и экономики, если под ним понимать прежде всего экономический детерминизм (или, в его нынешнем выражении, дирижизм рынка). Рынок не предопределяет характер общества, он лишь проявляет конституцию общества и человека. Если с этой точки зрения посмотреть на отношение к деньгам в России, то мы увидим чрезвычайно причудливую картину.

В Советском Союзе, по крайней мере, в поздние годы советского времени, экономисты насчитывали несколько тысяч видов денег — систем платежей, расчетов, карточек, чеков, талонов, бонов, облигаций, сертификатов, предполагавших, следовательно, различные курсы рубля и других валют в разных ведомствах и организациях, множество схем бартерных отношений, начисления трудодней, «зачетов», «коэффициентов» и проч. [3] Подобное многообразие форм ценностного (стоимостного) обмена могло существовать только при условии, что общество разделено на множество секторов, эшелонов, спецотделов, спецучастков, ведомственных компетенций, в которых устанавливались (не всегда директивным или административным порядком) свои системы приравнивания и перерасчета, калькуляции и обмена. Такая сегментация могла существовать только в закрытом, иерархически устроенном и репрессивном «обществе-государстве», складывающемся из множества изолированных сфер социального действия, нормы и правила которых никогда не могли быть формализованы или открыто изложены. Напротив, устойчивость всей системы зависела от множества неформальных, негласных, противоречивых и ситуативно обусловленных норм и конвенций.

Жесткость официального регулирования и господства снималась или компенсировалась «двоемыслием». Однако именно оно блокировало появление универсалистского мышления и соответствующих форм внутренней ответственности. Секретность, выделенность, допущенность, разного рода исключения были условиями раздробления реальности, существования непересекающихся зон, барьеры между которыми составляли важнейшие институциональные основания социальной стратификации. Важно, что это множество нельзя рассматривать как проявление нарастающей сложности и взаимозависимости отдельных частей [4]. Напротив, умножение числа закрытых пространств действия (норм, отношений) представляет собой процесс удержания всего целого путем сохранения относительно простых (или даже — примитивных, в том числе — архаических), партикуляристских отношений между «своими», или несимметричных, властно-подчиненных, отношений. Партикуляристский произвол (а это всегда институциональное поведение, обозначенное как отношения между «частными» лицами) был тем паттерном действия, который пронизывал всю социальную систему, проникая как воздух в любые типы социального взаимодействия.

Такая картина денежных отношений свидетельствовала о том, что «тоталитарное государство», деспотически контролируя общество и хозяйство, «экономику», могло существовать только в условиях крайней дробности населения, разделенного на иерархически, статусно определенные «классы» и категории, изолированные друг от друга единицы, этнические, территориальные, профессиональные и т.п. номенклатурно заданные группы. Интеграция такого «общества» — с не декларируемые привилегиями для номенклатуры разного ранга и «лишений» для других (прав, ресурсов, средств мобильности), резкими различиями в доходах, в социальных возможностях — обеспечивалась только механически, посредством репрессий или принуждения к постоянным ограничениям, к перманентной бедности населения. Бессмысленно было спрашивать, сколько в принципе стоит в такой системе хозяйствования «танк» или «книга», «квартира» или «картошка с мясом». Бессмысленно не только потому, что они отсутствовали в свободном торговле, а потому, что источником определения «стоимости» всегда оказывались «директивные органы». Удерживая население в состоянии унизительной бедности, такие формы социального управления обеспечивали вместе с тем концентрацию ресурсов для реализации амбициозных проектов и целей режима. Однако их последствием была стерилизация универсальных форм регуляции, мышления, морали, что собственно и проявилось после краха СССР, первоначально — как полная неготовность элиты к реформам [5], а позже — как массовый аморализм (проявившийся, например, в оценках дела Буданова и аналогичных случаях), неспособность к сочувствию и пониманию других, как цинизм, как недоверие к институтам, как ксенофобия.

Невозможность рынка как института, универсализирующего все эти частные и ограниченные отношения, открывающего общее пространство соизмеримого, формализацию любых частных ценностных выражений, означало, что не было и не могло быть единой меры действия, общих критериев оценки поведения людей. (Речь не просто об универсальности правил действия, но и об универсальности смыслового и морального пространства действий, невозможной в советских условиях из-за ограничений социальной мобильности, права и правозащиты, информации и т.п., а значит — из-за отсутствия общих представлений о человеке, общих мерок понимания и оценивания.) В этом контексте «человек» мог быть только производным от частных определений ситуации — авторитетных институциональных и групповых предписаний, ролевых определений.

Крах коммунистической системы в России не означал ни перехода к демократии, ни складывания «свободной рыночной экономики». Трансформация прежней системы шла в двух направлениях: а) произошло конвертирование социального положения номенклатуры, ресурсов влияния и неформальных связей, обусловленных политическим или бюрократическим статусом, в финансово-промышленный или экспортно-торговый капитал, поскольку приватизация прежней госсобственности происходила в интересах держателей власти под контролем государственного чиновничества, и одновременно б) приватизация самого «государства», то есть апроприация властных позиций (и соответствующих ресурсов действия) в частных, корпоративных или клановых интересах, установление «договорных» отношений населения, бизнеса и власти, оплата частными или корпоративными лицами функций государства. Внешне это выразилось как коррупция, стремительное развитие которой пришлось не столько на первый период новой власти (формирование новых отношений), сколько на путинское правление, когда произошло закрепление коррупции как принципа социального порядка.

 

Социальная справедливость

Ваучерная приватизация, которая номинально должна была бы «выровнять» шансы граждан на получение своей доли коллективной собственности и тем самым — запустить механизмы рыночной экономики, в реальности лишь переоформила права распоряжения собственностью, стимулируя формирование в первую очередь крупных концернов и соответствующих состояний [6], но при этом сняла с номенклатуры какие-либо ограничения идеологического или партийного порядка. За последующие 15 лет возникли целые сектора самоуправляющейся, то есть относительно свободной рыночной экономики, однако они не являются ни преобладающими в народном хозяйстве, ни даже ведущими. Они образовали отдельные анклавы экономики и социальной жизни, в меньшей степени связанные с повседневными условиями существования основной массы людей, чем с процессами на внешнем рынке. В этом смысле они воспроизвели «многоукладность» советской системы. Прежнее многообразие «денег» превратилось в многообразие «эмиссионных» центров, быструю инфляцию и перераспределение имеющихся ресурсов от одних номенклатурных групп и кланов к другим или новым группам. Но это перераспределение собственности мало затронуло условия жизни основной массы населения. Растущие объемы вкладов в банки, наличные деньги «в чулках и под матрасом» могут вызывать впечатление о подъеме жизненного уровня, быстром экономическом развитии страны, перспективах экономики и т.п. Однако принимать во внимание эти обстоятельства (с социологической точки зрения) можно только, если учитывать положение основной массы населения.

Таблица 1. Как бы Вы оценили свое материальное положение? (опросы в марте соответствующего года, N=2100, в % к числу всех опрошенных)
Варианты ответов 1995 96 97 98 99 2000 01 02 03 04 05 06
«Хорошее» + «очень хорошее» 4 4 3 5 2 4 4 7 6 7 8 9

Сильнейшее разочарование в реформах связано не столько с неоправдавшимися надеждами населения на «демократические» перемены, сколько с отсутствием изменений в материальном положении основной массы, которое могло бы быть связано с принципиально иной системой гратификации социального поведения, в том числе — оплаты труда. Еще раз подчеркну: дело не в абсолютной величине дохода или достатка, а в том, что не появилось другой системы ценностного обмена, эквивалентности. Проблема справедливости в данном случае это не вопросы более «равного» распределения материальных благ, доходов, а представления о не унижающих человека условиях существования, в том числе — об «эквивалентной» системе вознаграждения и социальной мобильности. Деньги не могут быть всеобщим («генерализованным») посредником или средством измерения ценностей, если сохраняется принудительный характер государственного регулирования экономики, институциональные последствия планового хозяйства, вызванные им диспропорции.

На выходе из тоталитарного режима мы имеем дело с массой, у которой нет ни средств, ни социальных возможностей изменить свое положение. В особенно стесненном материальном положении оказались жители хронически депрессивных социальных зон — села и малых городов, а это примерно две трети населения. Из этой ситуации собственными силами они не могли выбраться (за что их трудно и бессовестно упрекать, хотя именно они подразумеваются как «уровень моря» в различных изложениях идеологии индивидуального успеха «новых русских»). Предоставление этим людей права самим добиваться улучшения своей жизни — без кардинального изменения институциональной системы (дескать рынок вытянет, это поколение пусть вымрет, а на его место станут молодые демократы и рыночники, амбициозные и работоспособные, как это содержалось или прочитывалось в программах демократов), рождало в массах чувство несправедливого унижения и возмущения, не прощаемого в дальнейшем. Без сомнения, «советский человек» — государственно зависимый человек, со стойкими инфантильными госпатерналистскими установками, завистливый, терпеливый, неумный, лукавый и т.п., но это не значит, что его представления не должны учитываться в политике. 45-50% населения страны не имеют других возможностей улучшить свое положение или каналов мобильности, кроме тех, что существовали ранее у этого государства.

Если посмотреть на то, как расслаивается население по достатку, ресурсам, накоплениям, образу жизни, то можно сказать, что примерно 15-20% населения за последние 10-12 лет заметно улучшили свое благосостояние в сравнении с советским временем (причем 02-0.5% населения стали не просто обеспеченными, но и богатыми людьми, и не только по российским, но и по европейским меркам). Именно они сегодня выступают как образцы жизненного успеха, морали, ценностей, стандартов жизни, модного поведения и проч., порождая у других сильнейшую социальную зависть, возмущение и общее чувство несправедливости социального и политического порядка, аморализма нынешнего общества. У абсолютного большинства людей (65-70% населения, судя по данным «Мониторинга») денег нет — нет ни накоплений, ни крупных расходов [7]. Текущая зарплата или пенсии фактически выполняют роль своего рода талонов на питание и одежду, покрытие текущих самых необходимых жизненных нужд.

Например, в ноябрьском опросе 2001 г. (N=2100), года, отличающегося скорее повышенным и оптимистическим тонусом восприятия положения дел в стране, 65% опрошенных заявили, что все получаемые в их семье деньги (зарплата + пенсия + стипендия или пособия) они тратят на текущие нужды, «отложить ничего не получается»; 20% — что стараются делать сбережения только в том случае, когда бывают дополнительные доходы; и лишь 10% ответили, что они стараются более или менее регулярно делать сбережения (5% затруднились ответить). На близкий по смыслу и формулировке вопрос в ноябре 2004 г. (N=2100) были получены следующие распределения ответов: 67% опрошенных тратили все получаемые в семье деньги на текущие нужды, ничего не оставалось для сбережений, у 19% — все в основном уходило на те же расходы, а если что оставалось, то откладывали (8% придерживались другой тактики ведения семейного бюджета: сначала откладывали какие-то суммы на планируемые в будущем крупные траты — покупки, ремонт, другие расходы, а остальное тратили на текущее потребление) [8]. Удается делать сбережения (отложить из текущих расходов, увеличить имеющие накопления и т.п.) примерно 10% населения (для примера здесь взят март 2004 года, N=1600).

Остальных можно разделить на две неравные части: основная масса, самая большая группа населения (48%) едва сводит концы с концами в своих текущих доходах и расходах, ограничивая себя в самом необходимом (еще 12% затруднились ответить на этот вопрос, что можно рассматривать как невыраженность структуры доходов и расходов, а это по сути близко к тому, как ведут себя большинство опрошенных); другие же либо тратят накопленное ранее (11%), либо залезают в долги для того, что покрыть расходы на текущие нужды (19%). В аналогичном опросе в апреле 2000 года (N=1600), когда еще остро ощущались последствия финансового кризиса 1998 г., распределение ответов было следующим: 53% опрошенных на протяжении последнего года не делали никаких сбережений; напротив, 5% сумели сделать или увеличить свои сбережения или накопления. 19% — потратили все свои накопления (или хотя их часть), 15% — занимали деньги, еще 7% — потратили свои сбережения и занимали деньги. Долги в абсолютном большинстве случаев представляют собой в данном случае не кредит в финансовых учреждениях, а сравнительно небольшие ссуды и заимствования в ближайшем кругу родственников и знакомых, которые берутся на короткий срок (практика взаимной поддержки «до получки», тактика пассивного выживания). Дело не в отсутствии умеренности, расчетливости, трезвости в потреблении, нерациональном отношении к деньгам, неспособности планировать или четко рационировать свои личные или семейные бюджеты, а в хронической нужде, если не бедности, большой части населения. В опросах, проведенных за последние (2003-2005) годы, фиксируется от 42 до 56% людей, которые раз за разом пытаются контролировать свои расходы, чтобы не залезать в долги, отложить «на старость», но у них это не получается (ноябрь 2003, 2004, 2005 годов, N=2100 ). Иначе говоря, возможностями маневрировать своим бюджетом (иметь некоторый запас средств, собственно «денег», обращаемых на какие-то ценностные блага) располагают около четверти населения (главным образом те, кто имеют дополнительные доходы, а это — 10-14% работающего населения). В этих условиях деньги не могут служить универсальным посредником, для абсолютного большинства населения объем полученных выплат это — это всего лишь средство покрытия самых насущных потребностей (неотложных расходов на питание, одежду и жилье) [9].

Другими словами, основная масса населения живет в условиях «социализма». Речь не только о действующих административных барьерах социальной мобильности (неразвитости рынка труда, жилья, требованиях прописки-регистрации), но и о крайне ограниченных возможностях населения, не позволяющих менять образ и место жизни без крайней нужды [10]. Ситуация усугубляется тем, что значительная часть населения, еще несколько лет назад — большая часть, вынуждена жить в долг, так как практика задержек или невыплаты зарплаты парализует возможности какого-либо рационального ведения семейных бюджетов (подчеркнем, что совсем недавно невыплаты зарплаты и пособий составляли в среднем на 6-7 месяцев) (табл. 2).

Таблица 2. Своевременно и полностью ли Вам выплатили зарплату за прошлый месяц?
  1993 1994 1995 1996 1997
Своевременно и полностью 62 38 43 31 27
Выплатили, но с задержкой 26 28 29 31 7
Выплатили, но не полностью 2 5 4 5 5
Выплатили, но с задержкой и не полностью 2 10 6 8 18
Пока не выплатили вообще 7 20 17 24 43
Таблица 3. Получили ли Вы зарплату за прошлый месяц? (в % к числу опрошенных, март, N=2100)
  2001 2002 2004 2005 2006
Получил полностью 46 51 44 55 59
Получил частично 16 16 15 17 14
Не получил 37 33 41 28 28

Абсолютное большинство работающих — от 67% до 73% в разные годы — убеждены, что их зарплата не соответствует ни их квалификации, ни их трудовому вкладу в работу предприятия или фирмы, что им систематически не «доплачивается» (не в смысле — что-то удерживается из начисленной зарплаты, а сами параметры зарплат, пенсий оскорбительно низки и искусственно занижаются в силу разных причин, мало понятных работающим и населению) [11]. Это же наблюдение подтверждается устойчивостью соотношений представлений о том, сколько фактически выходит в семье на душу и сколько опрошенным «нужно денег, чтобы жить, по их представлениям, «нормально»: оно составляет в среднем на протяжении многих лет 1:3 или 1:4 (табл. 4).

Таблица 4. Соотношение величины среднедушевого дохода в семье и мнений о том, сколько «нужно денег» на человека в семье для «нормальной жизни» [12]
1995 1996 1997 1998 1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005 2006
0.35 0.33 0.23 0.30 0.25 0.25 0.26 0.29 0.28 0.30 0.30 0.34

Другими словами, в массовом сознании присутствует неразвернутый внутренний конфликт. Как должный и справедливый значим принцип эквивалентности труда и вознаграждения за труд [13], однако одновременно люди признают: это не более чем идеальная норма, то, что должно быть, но чего нет, поскольку у них нет возможностей добиться реализации этого принципа — нет действенных механизмов торга, приравнивания, эквивалентности. Это значит, что в основе оплаты труда или выплаты пенсий лежат какие-то другие смысловые основания, предполагающие, как и в советское время, фактическую зависимость от государства как работодателя (в бюджетной сфере) или полную безответственность частного работодателя, использующего неписаные правила и нормы оплаты труда в системе занятости на государственной службе или предприятиях. Поэтому главная проблема заключается не просто в нехватке денег. «Денег нет» потому, что нет единой системы обмена, а значит — не возникает и соответствующих ориентаций, установок на достижение, мотиваций интенсивного труда. Подобная двойственность и воспринимается как несправедливость, разрушающая основания социального и морального порядка. Однако, ни в одной из политических программ демократов эти проблемы не были проработаны или даже упомянуты.

Как реакция на это тупиковое положение, возникло стойкое представление о эгоизме и алчности властей, массовый рессантимент, с одной стороны, и убеждение в тотальной коррупции государственной власти, мифологизация денег как всемогущего средства влияния и самоутверждения, с другой. По существу, в этом заключаются истоки массового отчуждения от политики, неверие власти, дискредитация основных социальным и политических институтов (продажности суда, правоохранительных органов, обслуживающих власть прессы и ТВ, коррумпированности чиновничества, депутатов парламента и членов правительства, короче, всех участников политических процессов).

Общее недоверие к институциональной системе проявляется, среди прочего, в характерном ощущении того, что «государство», контролирующее экономику через цены, постоянно «откусывает» часть и без того скромных доходов населения. Именно «рост цен» и «бедность населения», вину за которые население возлагает на государство, из года в год оказываются главной заботой и проблемой населения. Это первый по важности упрек, который делает население властям.

Таблица 5. Как, на Ваш взгляд, изменились в прошлом месяце денежные доходы вашей семьи по сравнению с ценами?
Год опроса 1997 1998 1999 2000 2001 2002 2003 2004 2005
Денежные доходы опережают рост цен* 6 6 4 6 7 8 9 7 8
Денежные доходы отстают от роста цен* 84 79 91 85 80 80 79 84 79
Затруднились ответить 10 15 5 9 13 12 12 9 13
«Мониторинг», в % к числу опрошенных, каждый опрос в июле соответствующего года, число опрошенных — 2100,
(* — сумма ответов «значительно» опережают/отстают + «несколько» опережают/отстают)

Если взять только тех, кто отличается некоторым достатком, то есть, чьи текущие расходы меньше доходов, кто имеет возможность — благодаря дополнительной работе или экономии — откладывать на будущее в качестве страховых сбережений или целевым образом на крупные покупки, то мы увидим, что и их ресурсы оказываются чрезвычайно незначительными.

По данным Мониторинга (июль и сентябрь 2005 года), сбережения есть в семьях 22% опрошенных (на эти сбережения большая часть этих семей могла прожить от 3 до 6 месяцев). Источники сбережений складываются главным образом из дополнительной работы (у половины или несколько больше половины данной группы [14]) либо сокращения прежних расходов на воспитание и образование детей, завершение строительства или расходов на приобретение жилья, выплату долгов [15]. 71-72% не имели крупных расходов (покупок, ремонт, поездок и т.п.). Расходы других делятся на две неравные части: меньшая часть (8-9%) совершают крупные покупки, приобретения, производят значительные затраты (квартира, мебель, автомобиль, капитальный ремонт), большая — относительно небольшие покупки (от $100 до $1000; это, главным образом, приобретение бытовой техники, расходы на отдых, на текущий ремонт и проч.).

Средний размер рублевых вкладов в Сбербанк, на счетах которого абсолютное большинство населения хранит свои сбережения, вырос (в перерасчете на американские доллары) с $30 в 2000 г. до $135 в 2005 г. [16]. Но это именно средний размер. Как известно, общая масса сбережений распределяется крайне неравномерно (примерно на 4-5% вкладов сосредоточено свыше 40-45% всех денег). Кроме того, масса накоплений существенно меняется от региона к региону. Для сравнения: в Москве величина среднего вклада в Сбербанке почти втрое выше среднего (в 2005 году — свыше $390, тогда как в Курской области — 65, в Рязанской — 40, в Костромской, Псковской, Калужской и других региона — $18-20 и т.п.). Иначе говоря, в массе своей эти накопления представляют собой скорее страховые резервы населения, а не текущее потребление.

Несколько иную картину могли бы дать валютные накопления, имеющиеся у примерно 8-9% населения, но эта задача требует специального анализа, который выходит за рамки данной статьи. Отметим только, что общая масса денег населения на валютных счетах во всех кредитных учреждениях (в рублевом эквиваленте) втрое меньше, чем на рублевых счетах, в Сбербанке — впятеро меньше. Но размер этих вкладов гораздо выше: здесь (если опять-таки брать Сбербанк, хотя в данном отношении он оказывается уже не единственным держателем средств населения) средняя величина вклада составляет уже примерно 2.5 тысячи долларов, а в Москве — свыше 4.5 тысячи долларов. Подчеркнем, что межрегиональные колебания средних размеров валютных вкладов выглядят уже не столь значительными, как рублевых. Понятно, что Москва концентрирует у себя львиную долю валютных операций: в 2004 году москвичи покупали 42% и продавали 46% всей валюты (для сравнения: во втором по размерам оборота городе — Санкт-Петербурге — покупалось лишь 8% и продавалось 12% валюты) [17].

В данном случае для нас, разумеется, важны не абсолютные цифры распределения доходов или «достатка» в российском обществе, а устойчиво партикуляристское, противоречивое, или по меньшей мере — амбивалентное, отношение к деньгам как символическому посреднику, возможности, границы или препятствия, встающие на пути универсализации ценностей.

38% опрошенных говорят о том, что они «испытывают уважение к людям», которые «умеют делать деньги», и одновременно 29% — что «люди с большими деньгами вызывают у них подозрение». 22% респондентов считают, что «деньги, личное обогащение» стали «символом нашего времени». 8% «завидуют людям, которые имеют много денег». 7% заявляют, что «деньги для них не имеют никакой ценности». Еще 10% инфантильно и мечтательно, «коммунистически», настроенных опрошенных дали ответ, что хотели бы «жить в обществе, где не было бы никаких денег».

Спокойное и прагматично-рутинное отношение к деньгам («чтобы жить нормально, нужно планировать семейный бюджет, считать деньги») характерно для неопределенной в социальном плане массы, образующей «середину» общества — 39% (в значительной степени это те же респонденты, которые ценят «деньги» и людей, их имеющих; сумма ответов больше 100%, в среднем каждый респондент указал на 1.6 вариантов ответа; сентябрь 2001, N=1600). Но стоит лишь иначе поставить вопрос, включающий представление о деньгах как «сокровище» или идею «богатства», неявно т.е. вводящий перспективу социальной стратификации или власти, соответственно, затрагивающий традиционалистские образы социума, как тут же мы получим гипертрофическую, мифологизированную оценку денег как магически-волшебного, оперного и притом тотально охватывающего все общество средства воздействия на людей.

Пик распространенности представления о могуществе денег («Сатана там правит бал») был достигнут сразу после начала гайдаровских реформ, в сентябре 1994 года: 89% опрошенных россиян (N=3000) были согласны с суждением — «что бы ни говорили, а деньги сегодня решают все» [18]. В принципе это достаточно архаическое отношение к деньгам, свойственное скорее аграрному обществу, нежели современном, вступающему в век информационных технологий, глобализации и т.п. [19] Представление о деньгах как злой силе, перед которой никто и ничто не устоит, распространено в российском обществе весьма широко. Эта мифологизация и демонизация денег отражает представление о моральном порядке современной России и характере авторитета действующей власти, аккумулирующей у себя и контролирующей общественное достояние и богатства, иерархической социальной структуре общества, по-прежнему основанного на насилии, а не индивидуальных заслугах и достижениях, работе, равенстве возможностей, справедливости и свободе, отсутствии институциональных гарантией существования человека. Это типичное и характерное представление о деньгах для общества, не могущего решить проблемы модернизации, уйти, освободиться от своего тоталитарного прошлого, раз за разом воспроизводящего установки и ценности патернализма и веры в доброго царя.

Представление о том, что сегодня у нас в стране «деньги стали главным для людей», стало очень заметным в 90-е годы, особенно для молодежи. В августе 1991 года 76% опрошенных /N=1000/ полагали, что нынешнюю молодежь более всего интересуют именно «деньги» («любовь», секс — 48%, «личная свобода, независимость — 45%, личная карьера — 36%, работа — 11%, семья — 10%, культура, духовное развитие — 5%, общественная деятельность — 3%). Можно было бы считать это выражением негативного отношения к самой молодежи, либо страхами, напряжением, характерным для традиционалистского общества, вступившего в полосу социальных потрясений, а потому проецирующего на молодежь как носителя новаций свои фрустрации, опасающегося, что привычные ценности неформальной солидарности (верности, лояльности, поддержки и т.п.) распадаются, если бы не похожее распределение ответов, полученных несколькими месяцами позже в исследовании уже самой молодежи (ноябрь 1991, N=2000). На вопрос, что сегодня в большей мере характерно для молодого человека, начинающего самостоятельную жизнь, самая большая доля ответов (40%) сводилась к варианту «желание разбогатеть, делать деньги» (следом шел вариант — «стремление получить от жизни как можно больше удовольствий» /36%/, и затем только — «стремление больше работать и учиться, чтобы обеспечить себе и своей семье материальное благополучие» /30%/, «стремление иметь хорошую дружную семью» /25%/, желание «иметь хорошую и интересную работу» — 12%, «жить как придется» — 10% и т.п.). В октябре 1991 (N=1150) большая часть опрошенных полагали, что «связи» более важны, чем «деньги» для занятия высокого положения человека в обществе, для достижения важнейших социальных целей (первые назвали в таком качестве 62%, вторые — 43%). В 2003 году, на близкий по смыслу вопрос, «деньги» назывались втрое чаще, чем «связи» (72-76% против 20-22%; июль 2003, N=1600). Подчеркну, что в данном контексте речь идет не о «деньгах вообще», а о «коррупционных деньгах», то есть более или менее содержательно определенном представлении о деньгах (деньгах как материальном «благе», а не посреднике):

Таблица 6. Что сейчас более всего необходимо для поступления в высшее учебное заведение: знания, связи, деньги? (в % к числу опрошенных)
  Июль 2003
N=1600
Июль 2004
N=1600
Нояб. 2005
N=2100
Знания 19 13 22
Связи 14 13 11
Деньги 61 69 64
Затруднились ответить 5 5 3

Неприязнь, негативное отношение к богатству — чувства, удельный вес которых довольно стабилен, по крайней мере в последние годы — быстро растет с размером «сверхбогатства» отдельных лиц, особенно со стороны самых депримированных и обделенных групп. Если к «просто разбогатевшим» неприязненное отношение высказывают 28%, то к «сверхбогатым» — уже 45-49% (см. табл. 8 и 9):

Таблица 7. С какими чувствами Вы относитесь к людям, разбогатевшим за последние 10-15 лет? (в % к числу опрошенных, N=1600)
  2003 2005
С положительными 31 29
С отрицательными 28 28
Без особых чувств 37 41
Затрудняюсь ответить 4 2
Таблица 8. Недавно опубликованы составленные за рубежом списки самых богатых людей мира, в их числе несколько фамилий российских бизнесменов. Как Вы относитесь к появлению таких сверхбогатых людей в нашей стране?
  2002
N=1600
2005
N=1900
2006
N=1600
Положительно (с удовлетворением, гордостью) 9 9 8
Отрицательно (с раздражением, с возмущением + ненавистью) 49 45 48
Спокойно, без особых чувств 38 43 40
Затрудняюсь ответить 4 3 4
(в % к числу опрошенных)

В меньшей степени социальный рессантимент наблюдается у самых молодых и образованных, занятых бизнесом, обеспеченных, москвичей; напротив, сильнее всего — у пожилых людей, особенно, пенсионеров, малообразованных и нуждающихся, жителях села.

Таблица 9. Недавно опубликованы списки самых богатых людей мира, в их числе фамилии российских бизнесменов. Как Вы относитесь к появлению таких сверхбогатых людей в нашей стране? (в % к числу опрошенных, 2006, N=1600)
  С раздражением, с возмущением + ненавистью Спокойно, без особых эмоций + с удовлетворением, гордостью
В среднем 48 (21+27) 48 (40+8)
Возраст
18-24 25 73
25-39 32 64
40-54 45 41
55 лети и старше 66 30
Образование
Высшее 41 55
Среднее 47 51
Ниже среднего 57 38
Доход
Низкий 60 34
Ниже среднего 62 35
Средний 49 47
Выше среднего 43 55
Социально-профессиональный статус
Предприниматель 27 70
Руководитель 31 66
Специалист 37 58
Силовик 28 72
Служащий 52 46
Рабочий 49 47
Студент, учащийся 26 71
пенсионер 67 29
домохозяйка 35 59
безработный 33 63
Потребительский статус
Едва сводим концы, денег хватает только на еду 62 24
На еду хватает, но покупка одежды вызывает затруднения 53 43
Денег хватает на текущее потребление, но покупка ТДП (ТВ, холодильник и т.п.) становится проблемой 44 52
Могут позволить себе расходы на ТДП, но не действительно дорогие вещи (квартира, машина) 28 69
Тип поселения
Москва 35 59
Большой город 48 47
Средний город 45 49
Малый город 47 50
Село 53 44
Дела в стране идут в правильном направлении или страна движется по неверному пути?
В правильном направлении 31 66
По неверному пути 63 35
(в % к числу опрошенных, без затруднившихся ответить, апрель 2006, N=1600)

Понятно, что первые (обеспеченные, молодые, образованные, живущие в социальной среде с гораздо более широкими социальными возможностями) весьма оптимистически оценивают характер развития страны, вторые (пожилые, бедные, необразованные, жители социальной периферии с очень ограниченными ресурсами) недовольны и разочарованы состоянием дел в стране, политикой государства.

Более подробное представление о семантике денег дает специальное исследование, проведенное в августе 2003 года (N=1600), в котором респондентам предлагалось отметить свои ближайшие ассоциации со словом «деньги». Их можно разделить на несколько типов:

  1. Наиболее частые, лежащие на поверхности: деньги — это то, что связано с обязательными выплатами — зарплатой (74%), работой (58), пенсиями (44), стипендиями (15%) и что жестко тарифицировано и ограничено. Здесь важен не размер самих выплат, а регулярность источника получения, приобретающая нормативный характер «положенного». Последнее обстоятельство — производное от патерналистского представления о том, что люди в таких закрытых обществах-государствах должны быть обеспечены государством работой и жильем, что им должны быть гарантирован определенный уровень существования. Поэтому кажущееся стоящим отдельно, но по сути связанное с этим ассоциативное представление об уверенности, которую придают деньги человеку (33%), видимо, ассоциируется не с величиной заработка или дохода («свободой действий»), а обусловлено ситуацией хронической социальной и политико-экономической нестабильности, чувством социальной неполноценности индивида. Еще одна очевидная, непосредственная и тривиальная негативная связь с деньгами (точнее — отсутствие денег) — ассоциация «денег» и «бедности» (13%), лишений.

  2. Следующий по частоте комплекс ассоциаций с деньгами: богатство (34%), не заработанное, а внезапно свалившееся «откуда-то», полученное каким-то странным («чудесным») образом: выигрыш, удача (21%), либо достигнутое незаконным криминальным, спекулятивным, мошенническим или другим неправедным путем или исключением из общих правил: льготы (17%), взятка, коррупция (15%), нажива (12%), воровство, жульничество (9%), предполагающих использование возможностей «быть» при административном и властном барьере, фильтре, кране и проч., получать «откат», «навар» и т.п.

  3. Деньги и социальный статус: положение в обществе (19%), власть (18%), неравенство (12%). Комплекс латентных представлений этого рода связан с иерархическим устройством закрытого социума в обществах-государствах советского и постсоветского типа, когда социальные ресурсы, возможности действия, включая и типы потребления распределены в соответствии с классом, сословием, чином, рангом в номенклатурной системе, занимаемым тем или иным человеком. Речь в гораздо меньшей степени в данном случае идет о характере влияния, авторитета, которым пользуются богатые люди, как это имеет место в странах «развитого капитализма»; скорее, наоборот: следует говорить о многократно отмеченном процессе конвертации социальных позиций государственно-партийной и хозяйственной бюрократии в финансово-промышленный капитал.

  4. Рыночная экономика (14%), сфера открытых, а потому формальных, собственно денежных регуляций социальных отношений, опирающихся на стоимостные механизмы соотношения различных ценностей.

Стоит обратить внимание на отсутствие обычных в таких случаях связей денег с происхождением (накоплением капиталов и состояния в течение поколений), с успехом, талантом, изобретательностью, предприимчивостью, трудолюбием, упорством, короче, с мотивациями трудовой деятельности. Во всех подобных случаях «деньги» сохраняют значение либо «материальных», предметных ценностей или потенциальных (виртуальных) благ, либо партикуляристских средств достижения столь же определенных социальных благ или целей. Они не включены в систему формальных связей и обменов, а потому не имеют отношения к универсальным механизмам социальной организации и мышления. Напротив, их партикуляризм тесно связан с семантическими комплексами коррупции, неформальных сетей, нарушением закона, чем-то предосудительным или сомнительным в моральном плане. Иначе говоря, «содержательное» представление о деньгах имплицитно предполагает более или менее определенные представления о формах социальных отношений, в которых возникает «необходимость» денег, причем сама необходимость их задана фигурой актора, которому предназначены «деньги» или который опосредует социальные связи, важнейшим элементом которых являются «деньги». Появление этой фигуры (социальной роли, актора) «посредника» очень определенных социальных взаимоотношений указывает на то, что деньги не приобретают черты «универсальности», свойства и качества «чистого посредника ценностей». Собственно это и можно назвать блокировкой или подавление процессов функциональной дифференциации и универсализма в обществе (мышления, морали, права и т.п.). Деньги в этом контексте не имеют отношения к общим правилам индивидуального достижения успеха, а значит и к социальным нормам его признания. «Деньги» в таком контексте лишь градуально отличаются от других партикуляристских социальных посредников (водки, «дефицита», секса и т.п.).

«Деньги» здесь то, чего «нет у нас» и что есть «у них». Этой системе представлений о деньгах соответствует и характер ценностей российского населения. Набор основных ценностей будет следующим (в порядке снижения значимости): здоровье (64%), семья (55%), /умеренный/ достаток (40%), законность (равенство всех перед законом, то есть отсутствие произвола — 41%), порядочность (40% , подчеркнем: в данном отношении «порядочность» ассоциируется не с сословным или корпоративным чувством чести, а с традиционалистской лояльностью к своим, близким или к кругу неформальных отношений и связей, противопоставленной формальным нормам подчинения закону и власти), стабильность (предсказуемость политического и социального порядка — 33%), уважение к родителям (30%) и др. [20] Это наиболее часто называемые опрошенными в ходе регулярных массовых опросов ценности и блага. Их композиция очень устойчива и мало меняется на протяжении последних 15 лет. Легко видеть, что сам набор этих значений представляет собой скорее систему традиционалистских представлений, он специфичен для общества, выходящего из  состояния бедности и принудительного равенства, общества, в котором подавлены все достижительские и индивидуалистические ценности (личного успеха, конкуренции, сотрудничества, профессионализма, образования, богатства, разнообразия, гедонизма, знания, интереса. Это материальные «ценности», а не ценности более «высокого», универсального, отвлеченного или идеального рода, среди которых чаще встречаются процедурные или релятивистские представления (честность, образованность, трудолюбие, талант).

 

Примечания

[1] Simmel G. Philosophie des Geldes. Berlin: Duncker&Humblot Verlag, 1900. Книга, на мой взгляд, во многих отношениях недооценена и, к сожалению, до сих пор не переведена в России (кроме небольшого фрагмента в сборнике «Теория общества, М., 1999). В отличие от небольшого очерка Зиммеля «Духовная жизнь в больших городах», подхваченного социологами Чикагской школы уже в 1920-х гг. и ставшего хрестоматийным (известен он и у нас в стране), эта капитальная работа мало известна за пределами узкого круга специалистов по истории немецкой социологии; кстати, и ее полный перевод на английский Дейвидом Фрисби появился лишь лишь в 1980-х гг., зато с тех пор несколько раз переиздан.

[2] В русском языке понятие «государство» сохраняет еще свой фоновый, инерционный, традиционный смысл патриархального института господства, но уже с чертами безличной власти. Будучи производным от старого «господарства» (хозяйства, личного имения, близкого по значения «ойкосу», авторитету и господству главы рода или клана над домашними и клиентами), еще сохранившегося в XIX веке в южнорусских наречиях, оно с течением времени стало связываться главным образом с властью подымающихся московских князей и царей, постепенно расширявших свою власть уже на земли и подданных, не имеющих отношения к царскому дому. С XVII-XVIII вв. в состав понятия стали входить значения политической, хотя и самодержавной, власти, не предполагавшие поэтому какой-либо идеи представительности, договора («установления», «конституционности») и сохранявшиеся вплоть до начала ХХ века. Советская власть мало что изменила в подобном массовом представлении о государстве как персонифицированной, ничем не ограниченной власти первого лица, опирающегося на зависимую от него бюрократию. Попытки оформить эту традицию уже в новых условиях посткоммунистической России в форме президентской республики, где президенту предоставлены чрезвычайно большие полномочия (но уже с разделением ветвей власти), привели к быстрой деградации номинальной парламентской и судебной власти, к утверждению и закреплению, пусть и слабого, вырожденного авторитаризма и административного произвола.

[3] Например, необъявленные номенклатурные выплаты и льготы, тарифы, по которым рассчитывалась произведенная продукция в разных отраслях или сферах народного хозяйства, иногда одного и того же типа, никак не соотносились с курсом внутреннего рубля.

[4] За образец можно взять колонию полипов, кораллов, губок, то есть чисто количественное умножение одних и тех же структурных элементов и отношений вместо появления более сложных и дифференцированных структур, основанных на взаимозависимости разнофункциональных подсистем и универсальных системах коммуникации и обмена ценностями.

[5] Причем не столько некомпетентность (что с течением времени могло быть исправлено или восполнено), сколько интеллектуальная серость, обусловленная этической глухотой и социальной импотенцией, сервильностью в отношении власти.

[6] Некоторое представление об этих процессах могут дать сведения о характере и объеме оборота российских бирж, на которых котируются активы ничтожного числа — нескольких десятков, максимум двух-трех сотен, но зато самых крупных российских корпораций, связанных с внешним рынком и отвечающих его требованиям. Основная масса российских фирм (99,99% и т.д.) не вовлечена в этот саморегулирующийся рынок.

[7] Ничего не покупали в кредит в 2003 г. 84% опрошенных, в 2004 г. — 77%, в 2005 г. — 71% (данные, позволяющие говорить о заметном развитии кредитной системы). Но при этом основная масса брала кредит для покупки сравнительно недорогих товаров — бытовой техники, видео, компьютеров и т.п. (соответственно в перечисленных годах, 12%, 17 и 22% опрошенных). См. Общественное мнение 2005, с. 32. Регулярно пользовались сложными формами денежных отношений, например, приобретали акции, судя по данным наших опросов, во второй половине 1990-х и в 2000-е годы примерно 1% опрошенных. Основной же массе из тех, «у кого были деньги», приходилось иметь дело с обменом валюты (в 1998 — 17%, в 2002 — 12% и т.п.). 87% российского населения никогда не имели дела с банковскими операциями, не считая, разумеется, расчетно-платежных операций и сберегательных вкладов. Если учесть долю сельского населения, то этот процент не выглядит таким уж большим.

[8] В 2006 году (январь, N=2100) 69% опрошенных не собирались делать каких-либо крупных покупок и не планировали значительных расходов. Ближайшие планы других сводились к следующему: 16% опрошенных собирались произвести ремонт и купить соответствующие материалы, 7% — купить что-то из мебели (отдельные предметы — диван, шкаф и т.п.), 5% — стиральную машину, 4% — намеревались купить компьютер или отдельные устройства к нему, 3% — хотели бы приобрести новый холодильник и т.п. 6% — готовились к крупным семейным расходам (свадьба, юбилей и т.п.).

[9] Экономисты говорят о частном «недопотреблении» в России. Так, авторитетный экономический аналитик Е. Гавриленков говорит о том, что «у нас доля потребления населения в ВВП по сравнению с нормальным миром мала, и составляет 46-47%... В англосаксонской модели экономики доля потребления гораздо выше — около 70%. В США... доля потребления еще больше — порядка 80%.Если сравнивать наш и пропорции с более социалистической моделью, которая есть в скандинавских странах, то там доля частного потребления близка к нашей — около 50%. Но зато в этих странах велика доля общественного потребления. Государство предоставляет гражданам довольно качественные медицинские, образовательные, другие социальные услуги. То есть частное недопотребление компенсируется общественным. У нас же доля частного потребления слишком мала, и государство не компенсирует эту нехватку. Таким образом, получается, что недопотребление и недоинвестирование в ВВП компенсируется вывозом капитала. Когда раньше частный сектор вывозил капитал, то это с макроэкономической точки зрения то же самое, что сейчас делает Минфин, накапливая стабилизационный фонд. См.: Гавриленков Е. Гарантия на три года // www.gazeta.ru/comments/2006/04/25_x_625039.shtml

[10] Об этом, в частности, говорит низкий и мало меняющийся уровень безработицы, равно как и другие особенности российского рынка труда, проанализированные специалистами Центра трудовых исследований Р. Капелюшниковым, В. Гимпельсоном и другими. Их статьи не раз публиковались в нашем журнале.

[11] Дело экономистов разобрать собственно экономические причины и механизмы такого восприятия нынешнего положения вещей, сохраняющегося от советских времен, но факт тот, что наши исследования фиксируют хронический разрыв между представлениями об «истинной стоимости» труда и реальной зарплате. Причина бедности здесь, видимо, заключается не только в сохраняющихся госпатерналистских установках, зависти, растущих запросах, порожденных более открытым характером нынешнего общества в сравнении с советскими временами, но и в институциональной инерции сохранения принудительной бедности, связанной с монополиями государства в разных сферах, а значит — и с дотациями на жилье, массовой мобилизационной и призывной армией, характером организации здравоохранения, функциями стандартов МРОТа, размерами пособий и компенсаций, отсутствием работающей системы социального страхования и проч., всего того, что в целом удерживает крайне низкую ценность человеческой жизни.

[12] Рассчитано по: Вестник общественного мнения, 2006, №2(82), с. 82

[13] И накопления к старости страхового ресурса, который бы позволил дожить свою жизнь «по-человечески», а не получать «компенсацию утраты трудоспособности». Последний принцип — идея обязательного и принудительного труда до конца жизни — по-прежнему лежит в основе философии социальной политики российского государства, определяя и основы действующей концепции пенсионного обеспечения. Нетрудно сообразить, что неэквивалентная цена человека в этом контексте всегда будет заданной по низшему пределу: как и «прожиточный» или «потребительский минимум», она равна позавчерашней норме средств на его воспроизводство.

[14] В среднем дополнительный заработок у этой группы составляет примерно $110.

[15] О своих долгах или долгах своих семей говорили 30% опрошенных (как правило, занимали у родственников и знакомых, причем величина долга в среднем составляла эквивалент $150-170), 20% — сами давали другим в долг.

[16] С учетом накопленной за этот период инфляции данный показатель выглядит менее впечатляющим. Картина стремительного роста сбережений обманчива. Причина увеличения сбережений заключается в восстановлении некоторого доверия населения банковско-кредитным учреждениям после кризиса 1998 года. Именно поэтому люди, вынув деньги из-под матраса, несут их главным образом в Сбербанк, предлагающий один из самых низкий процентов по вкладам, гораздо ниже инфляции, но зато он обладает — в силу массовой инерции — авторитетом как бы ведущего государственного банка, более надежного, чем любые другие, коммерческие банки. (Здесь и ниже все расчеты проведены по материалам Росстата. См.: Российский статистический ежегодник. 2005, М., 2006, с. 213-222).

[17] Еще меньше удельный вес сложных, наиболее рационализированных форм денежных отношений: акции в последние 12 месяцев приобретали 1% населения. Число пайщиков российских ПИФов, хотя и выросло за 10 лет с 1 тыс. до 200 тыс. (отметим, что в среднем стоимость паевого пакета одного пайщика составляет более 50 тыс. долларов), все же остается слишком малым, никак не сопоставимым с массой акционеров в промышленно развитых странах.

[18] В 1991 году на вопрос: «Что, на Ваш взгляд сегодня в России имеет большую силу, влияние?», — абсолютное большинство (71%) заявили «деньги». Два вторых по значимости варианта ответа — «водка» и «начальство» — собрали всего 10 и 8% («закон» — 5, «совесть» — 2%, вера, религия — 2%). На вопрос о наименьшем влиянии в российском обществе был получен симметричный ответ: «совесть» (52%), «закон» (24%) и «религия» (9%).

[19] На вопрос о средствах социальной мобильности («Что сейчас нужно прежде всего для того, чтобы добиться хорошего общественного положения?»), ответ — «деньги», разумеется, собирал самую большую группу ответивших — 39%; ему немного уступал вариант «знания, умения, способности» (34%) и «хорошие анкетные данные» (33%, остаток представлений о закрытом и иерархическом обществе советского времени). «Упорный труд» или «напористость, умение пробиваться» назвали лишь 24 и 21% респондентов (апрель 1997 года, N=1600).

[20] Ноябрь 1997 г., 1995-17

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.