19 марта 2024, вторник, 12:39
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

Лекции
хронология темы лекторы

Проект и традиция в России

Олег Генисаретский. Кадр из интервью.
Олег Генисаретский. Кадр из интервью.
Полит.ру

избранные моменты из биографии и библиографии Олега Генисаретского

все материалы по предыдущей публичной лекции Махмута Гареева "Россия в войнах XX века"

анонс следующей публичной лекции Юрия Левады "Человек советский"

О СОРАЗМЕРНОСТИ И СОБЫТИИ

(резюме лекции от "Полит.ру")

Олег Генисаретский определил жанр произошедшего 1 апреля как событие. Тем самым он задал жанр этого комментария, потому что тяжело аналитически членить событие. О событии свидетельствуют. А еще свидетели, как правило, врут.

Поэтому предлагаем Вам текст стенограммы и устраняемся от комментария в жанре “вот, что там было на самом деле”.

Единственное, что мы хотим предпослать этому тексту, это несколько суждений о том, как событие повлияло на понимание присутствовавших при нем организаторов.

Тезис Генисаретского об институциональной риторике как условии удержания пространства политического был понят как еще один вариант рамки (т.е. предельного видения содержания) публичных лекций. Принадлежность к институтам и способность говорить с этой позиции – минимальный критерий для любого лектора. Поскольку он же - минимальное условие способности мышления о политическом и стратегии.

Имя “событие” пока наиболее точно для обозначения того, что мы пытаемся делать в рамках этого проекта. Это и не лекция в чистом виде (поскольку нет в чистом виде задачи получения нового знания, большинство наших лекторов написали то, что они говорят у нас, в собственных книгах и статьях), и не семинар (поскольку мы сознательно не выдерживаем научную строгость организации этого мероприятия). Событие как соучастие всех присутствующих в том жанре, который разворачивается здесь и сейчас, требующее активного и собранного внимания, – вот что мы предлагаем тем, кто приходит по четвергам в клуб Bilingua.

СТЕНОГРАММА ЛЕКЦИИ И ОБСУЖДЕНИЯ

О СТРЕМЕ

Генисаретский. Предпочитаю не серьёзную, а весёлую интонацию. Поэтому это не лекция и не доклад. Жанр встречи в ещё пока не устоявшемся клубе – вещь крайне неопределённая. Поэтому, чтобы как-то обозначать её, я буду называть то, что будет происходить, словом “стрёмство”. Что это такое – я не знаю, но знаю, что оно имеет отношение к стриму и к стрёму, и вообще ко всему, что имеет в корне “стр” (строение, структура, встреча). Нечто такое, ввинчивающееся в устойчивость, “стрёмство”.

Гофман. “Мэйн стрёмство”.

Генисаретский. Да, “мэйн стрёмство”, “майн кампф стрёмство” и так далее.

Во времени это всё будет устроено так. У меня 45 минут, думаю, я успею 4-5 пунктов “прострёмничать”, проскочить. После каждого из них предлагаю вам задать два-три каких-нибудь вопроса, чтобы было некое движение, иллюзия совместности, а потом, когда уже кончатся эти 45 минут, вы скажите всё, что вы думаете о предмете, обо мне и о безобразиях, которые здесь произойдут.

Недавно ко мне в Институт Человека явился один красноярский профессор. После пятиминутного пристрелочного разговора я всё-таки спросил о цели его посещения и нашего разговора. Он посмотрел странно на меня, предполагая, что всё очевидно: “Ну как зачем? Для перекрёстного опыления”. Мне пришлось ему напомнить, что мы живём в такие времена, когда случайные связи опасны, и просто так опыляться с кем угодно я не намерен. Должен заявить, что здесь я к этой процедуре прибегать тоже не буду.

Поэтому вам ничего не угрожает. Никаких знаний, никаких смыслов я передавать не собираюсь. Мы все будем делать некоторые события и при этих событиях присутствовать. В меру того, как мы в них войдём, что-то и произойдёт.

О СВОРАЧИВАНИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО

 

Тем не менее, клуб и организаторы называются странным именем “Полит.ру” и, тем самым, отсылают всё происходящее и нас на эти самые 7 букв. Полагаю, что политика ещё в каком-то смысле вещь актуальная, а может быть - даже осмысленная.

Начну с первого затравочного суждения о том, что мы, все вместе и страна, переживаем процесс интенсивного сворачивания политического поля. Причём, градус этого сворачивания столь высок, что некоторые склонны считать, что оно свернулось до нуля. То есть уже не остаётся места для того, что называется политической деятельностью, политической мыслью, гражданско-политическим, гражданско-городским, цивилизационным отношением к общежитию, к сожитию всех друг с другом.

При всём при том, что мы мало понимаем, ещё меньше ощущаем на себе то, что значит быть homo politicus, всё-таки то, что с нами непонимающими происходит, более или менее очевидно. И с этим многие согласны. Нечто, чего мы не очень ощущаем, сворачивается. Вполне обычная ситуация. Сворачивается, его становится меньше.

Оставляю на ваш вкус считать, хорошо это или плохо. Те, кто считал, что у нас была избыточная политизация в начале перестройки, вполне склонны считать, что подморозить ситуацию вовсе не плохо. Те, кто считал, что демократической, либеральной политикой даже ещё и не пахло, будут огорчены. Я предлагаю до вынесения оценки сосредоточиться на этом ощущении сворачивания и в конце сам выскажу убеждение, почему это происходит и происходит с неизбежностью. И для всякого, кто, тем не менее, разделяет политические ценности, именно отсюда должен потом расти ответ на вопрос: “Восстановимо ли политическое? Что нужно и можно сделать для его восстановления?”

Признание того, что сворачивание имеет место, происходит как слева, так и справа. В этом смысле, в своём известном письме господин Ходорковский не сказал ничего нового, об этом газета “Завтра” писала 5, 7, 10 лет назад. Тогда всё сворачивалось слева, а теперь оно сворачивается и справа. Тут они протягивают друг другу руки, попадают в объятья, констатируя один и тот же процесс, в котором и та, и другая сторона с удовольствием, с жириновским нахрапом участвовала непрерывно и каждый день. Поэтому нечему тут удивляться, не к чему лить крокодильи слёзы. Так обстоит дело.

Теперь на место того вожделенного, но не состоявшегося политического снова приходит время, которое когда-то называлось в советском раю “кухнями”. Время, которое Кургинян назвал также временем клубов и корпораций. Действительно, когда сворачивается свободная политическая инициативность, остаётся место либо чему-то небольшому - клубу (примерно такого формата, чуть больше или чуть меньше) или, наоборот, - устойчивым крупным структурам, которые называются корпорациями. Не обязательно промышленным, не обязательно государственным: в том числе и гражданско-правовым корпорациям, каковыми, например, считаются муниципалитеты и прочие формы естественно-правовой жизни.

Мы с вами оказались сейчас вполне в духе времени. Может, потому что сегодня первое апреля. Говорить будем как раз о корпоративном.

Это первое суждение о сворачивании. Я бы предложил по этому поводу либо два вопроса, либо два замечания. Ощущаем мы этот процесс? Да, нет. А если ощущаем, то мы на него реагируем…

Куликов. Когда Вы говорите, что что-то сворачивается, Вы имеете в виду социальный аспект или какой-то другой?

Генисаретский. В данном случае я безаспектен.

Куликов. Тогда безаспектно. В чьей жизни сворачивается?

Генисаретский. Сворачивается в жизни страны.

Куликов. А такая есть у нас?

Генисаретский. Что, страна?

Куликов. Нет, жизнь у страны есть?

Генисаретский. Я имею счастье проживать в той стране, которая называется Россией, и пока ещё периодически делаю вдохи и выдохи, то есть живу.

Куликов. Вы – да, а страна живёт при этом?

Генисаретский. Я живу в ней.

Куликов. А, Вы живёте, тогда всё понятно.

Генисаретский. Если бы я не жил, то я бы её не ощущал. Я ощущаю её жизнь. Я знаю.

Куликов. Вы употребили такие слова: “В жизни страны сворачивается”.

Генисаретский. Я слова не употреблял. Я сделал суждение, слова Вам показались. Я сделал суждение, а суждение относится к сфере мыслей, а не слов.

Куликов. Вот продолжите мысль “страна живёт”…

Генисаретский. Я заявляю, она живёт. Мы живём в ней, и в ней происходит сворачивание того, чего мы не знаем, но называем политическим.

Черкасов. Скорее всего, Рабинович спросил бы: разве это жизнь?

Генисаретский. Интересно только, какой. Я знаю такого, который бы такое никогда не сказал. И тоже Рабинович. Я имею в виду Вадима.

Черкасов. Но подумал бы.

Генисаретский. Если бы подумал, не смог бы не сказать. Он всё говорит, что думает и что не думает.

Реплика. Как Вы определяете политику? Вы говорите: “Политическое сворачивается”. Политика – это направление государства.

Генисаретский. Я не буду давать определение, но Вы сейчас произнесли слово “государство”, и я скажу, что я буду подразумевать, что мы его мыслим, по меньшей мере, в трёх принципиально разных измерениях или аспектах. А именно, государство существует в сфере управления, политики и права. Это как минимум. Для меня принципиальны различия этих трёх аспектов. Когда речь идёт о сворачивании политического, политики, то…

Придётся сказать то, что собирался сделать в конце. Происходит это в силу интенсивного разворачивания стратегических штудий и действий в стране. Стратегия относится к измерению управления. Но за счёт того, что в последний президентский срок шла интенсивная стратегическая работа по собиранию страны в единое управленческое пространство, в силу усердного пережима и переноса всех усилий в эту управленческо-стратегическую плоскость пришлось то, что относится к политическому измерению, подавить. Произошло подавление или сворачивание. Поэтому я не определяю его, но различаю внутри. Представление о государстве, эти три аспекта.

Спасибо Вам за этот вопрос. Благодаря ему, мне раньше удалось сказать то, к чему бы я пришёл сам несколько позже. Это различие для меня принципиально.

Одна из причин того, что этот перенос был необходим, состоит не только в том, что стратегические штудии, жанр стратегического управления популярны и широко приняты в мире. Одна из внутренних причин состояла как раз в том, что политики, те, кто самозванно выдавал себя за таких, вообще игноровали этот профессионально-управленческий стратегический аспект. То самодурство, которое позволяли себе довольно известные лица в отношении управленческих компетенций, поневоле привело к краху этой политической, с позволения сказать, культуры. Пережим именно в управленческо-стратегическую сторону оказался реакцией на псевдополитический, псевдопрофессиональный беспредел.

ОБ ИНСТИТУТАХ И НЕПРОПЕЧЕННЫХ

 

У вас ещё будет дальше возможность высказаться и задать вопросы. Я перехожу к следующему пункту. Мне была предложена и тема этой встречи, этого стрёмства, а именно - “Проект и традиции в современном мире и российской государственности”, и ряд вопросов, которые были присланы заранее. Я имел возможность их обдумать и даже переформулировать, если бы на то была моя добрая воля. Я не стал этого делать, потому что это даёт теперь мне возможность отнестись к этим вопросам как к обозначению ситуации, в которой мы встретились. И отнестись следующим образом: надо задаться вопросом, при каких условиях нашего понимания, при каком нашем понимании сама по себе эта тема “Проект и традиции в современном мире и российской государственности” осмысленна. При каком понимании мы можем эти три вещи приблизить друг к другу и сказать себе: “Да, здесь есть осмысленные вопросы и даже какая-то неопределённость, выходящая за пределы вопроса и притязающая на то, чтобы быть серьёзной проблемой”. На самом деле это не так очевидно, что такая осмысленность здесь заложена, хотя я думаю, что да. И мне хотелось бы её раскрыть. Мне близок этот вопрос, но самому до сих пор не вполне внятны условия его внятной и отчётливой мыслимости.

Первое, по поводу чего я бы хотел сказать дальше, это про институциональные условия, постановки и ответы на подобные вопросы. Я на кухне в процессе приготовления очередных блинов слушаю какое-нибудь радио “Свободу”, в частности, передачи, которые ведёт Леонид Седов, рассказывающий про всё, что происходит в стране, в свете социологических данных. Так вот, он рассказывает с маниакальным постоянством, что институциональным авторитетом в нашей стране по-прежнему пользуются два институциональных комплекса – армия и церковь. Который год я пеку блины и слушаю это радио, который год слышу этот рефрен, что армия и церковь пользуются неизменным институциональным авторитетом.

Дальше я в скобках про себя добавляю: это при всём при том, что каждый знает, какого масштаба безобразия творятся и в том, и в другом институте. Большинство родителей предпринимают героические усилия, чтобы в этот самый авторитетный институт ни в коем случае своих деток не отправить. И, тем не менее, он авторитетен. Я спрашиваю: “Почему такая странность в сознании происходит?”. И отвечаю на этот вопрос так: “Наверное, потому что у институтов источники авторитета лежат совершенно в другом месте, чем наше обыденное, разумное, рациональное, повседневное сознание”. Наверное, оно связано с чем-то другим.

И действительно так. Реальность институтов относится к области формальной рациональности, а вовсе не целевой или эффективной, которой мы пользуемся в своей обыденной жизни. Из какого-то другого места она растёт. И это, наверное, хорошо, что есть в мире что-то такое, что не зависит от нашей повседневной рациональности, от нашей коммунальной рациональности, от нас непропечённых, как выразилась бы моя бабушка. Она делила людей на пропечённых и непропечённых. Народное поверье. Вы знаете, почему Баба Яга в известной сказке Ивана пыталась обязательно поместить в печку? Потому что он такой полудурок, он непропечённый. Его нужно сначала пропечь, а потом с ним можно разговаривать.

Так вот, для нас непропечённых это сознание было бы слишком ответственным. Поэтому есть что-то такое, чему мы в своих ответах на социологические вопросы следуем, и что относится, скорее, к области социального бессознательного.

Допустим, что это так, но тогда спрашивается: “Почему именно эти два института?” Конечно, у них есть исторические заслуги в становлении страны. Армия, более широко говоря – воинство, которое строило, защищало, воинство дружинное, да ещё и княжеское - у него свои исторические заслуги и свой вклад в формирование этого целого. Понятно. С православной церковью, что бы кто ни думал, тоже более или менее понятно.

ОБ ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЙ РИТОРИКЕ И КЛАССОВЫХ ИНТЕРЕСАХ

 

Меня интересует другое: “Почему в этом списке нет других институтов, которые имеют не меньшие исторические заслуги?” Например, почему в этом списке постоянно отсутствует университет, которому, худо или бедно, 300 лет в нашей стране как институту? Не такой маленький срок. Время европейской государственности. Почему здесь нет музея и вообще всего, что относится к охраняемому наследию? Сегодня здесь нет академии, которой тоже 300 лет и так далее.

Мне кажется, потому что куда-то ушла или странным образом была погашена институциональная риторика, связанная с этими институтами. Потому что слово “институт” имеет два наиболее распространённых перевода и толкования: собственно учреждение и наставление. Они, понятно, идут вместе. То есть нечто, учреждаемое именно в силу инвестированных энергий, становится настоятельным, вменяющим долг, наставляющим, то есть формирующим определённые установки в сознании. Именно поэтому институциональный авторитет толчётся у нас в сознании как бы сам по себе.

Ослабленная и погашенная риторика, связанная с этими институтами. Над этим очень много постаралась такая мощная сила, как российская разночинная интеллигенция, а затем и советская власть, относившаяся к этим институтам с надлежащим для неё пренебрежением. Именно в силу того, что она была разночинной, то есть ни с чем не сочинённой, ни с одной из реальностей. И потому считавшей себя от них свободной и имеющей право всему и вся в этом институциональном мире выставлять свои, когда мелочные, а когда и вполне разумные, счёты.

Поэтому для времени клубов и корпораций, я думаю, главная и основная задача, что-то посильное для нас – это практиковаться в новой, модернизированной, если хотите, риторике относительно ценностей означенных институтов: университета, музея, академии. Можете прибавить к этому ещё что-нибудь: библиотеки, филармонии и так далее. Потому как по своим профессиональным занятиям и социальному положению мы, в первую очередь, являемся лицами, приписанными к этим институтам. Большинство из нас. Если осмысленно говорить о каком-то высоком политическом долге, то именно об этом – о том, чтобы преодолеть эту риторическую немоту, неспособность защищать и утверждать, я не побоюсь этого слова, классовые интересы этих институтов и нас как лиц, к ним имеющих профессиональное отношение.

Если мы принимаем такую точку зрения, то дальнейшие разговоры о сворачивании политического, его восстановлении, не гарантированно, но может быть, станут осмысленными. Если такого класса задачи не принимаются, то можно смело оставаться не столько в клубе, сколько на своей кухне, потому что с теми шарадами, с которыми под видом политического дискурса выходят на экраны наши ведущие политики все, что можно было сделать, клоуны от политики уже сделали.

Это пункт номер два про институциональные комплексы, институциональный авторитет, институциональную риторику и практикование такой риторики как непременного условия восстановления политического. Если таковое в восстановлении а) нуждается; б) заслуживает. Мы можем решить, что мы такая до конца самобытная держава, что в ней не только традиций, но и институтов нет, не было и не будет. Если кто-нибудь такое скажет, тогда я первый побегу послушать, что он думает по этому поводу.

Лейбин. Амбициозная задача по созданию риторики институтов…

Генисаретский. Она не амбициозная, прошу прощения, она гигиеническая. Чистка зубов не является амбициозным действием в цивилизованной стране. Хотя в 20-е годы 10 лет мы потратили на то, чтобы научить население чистить зубы.

Лейбин. Эта гигиеническая задача. Конкуренты, или институты, которые имеют такую риторику, черпают её из своей многовековой исторической судьбы. В том смысле, что если бы сейчас генералам поставили задачу создать риторику для армии, они бы не смогли её сделать. Она существует исторически. Если ставят такую задачу по отношению к университету…

Генисаретский. Можно ответить? Она существует исторически. В предыдущей Конституции эта риторика обозначалась словами “священный долг”. Когда замковый камень армейской риторики был вынут из неё и священного долга не осталось, а грезится нечто под названием “профессиональная армия”, то риторика ёкнулась. Никакой армейской риторики сейчас нет. Как только священный долг ушёл, чем занялась Военно-политическая Академия имени Ленина? Сначала она занялась гуманитарной психологией и пыталась восполнить отсутствие политкомиссаров психологом. Потом она дёрнулась к капелланам и теперь пытается восполнить отсутствие и комиссара, и психолога, только непонятно кем, потому что тогда придётся устанавливать комнату по межконфессиональному диалогу в каждой воинской части. В этом пункте внятности никакой нет.

Лейбин. Значит, я недопонял. То есть нет конкуренции даже у таких институтов, несмотря на то, что радио “Свобода”…

Генисаретский. Я сослался на данные опроса. Это население так по наивности думает. Или не по наивности, а по инерции и по мудрости. Глас народа – глас Божий. Этой частью народного сознания оно и голосит о том, что это авторитетно. Народ в данном социологическом исследовании, на которое я ссылаюсь, таков. Это факт. Я не даю ему никакой нравственной оценки: заблуждается он или, наоборот, это мудро.

Лейбин. Тогда в каком смысле мне понимать постановку задачи? Допустим, я был бы приписан к некоторому институту. Вы мне ставите задачу, что я должен этому институту риторику придумать. В каком смысле её придумать?

Генисаретский. Во-первых, я не ставлю задачу. Во-вторых, я не сказал слово “придумать”. Я сказал практиковать. Если я служу в учреждении Академии наук и приписан туда по доброй воле: я заключал соответствующий контракт, добросовестно осуществляю свою деятельность в рамках этой институциональной формы, то мой профессиональный долг – практиковать эту институциональную риторику. Практиковать соответствующую риторику, что бы там ни думали наши корпоративные академики в Президиуме этой академии.

Куликов. Олег Игоревич, если я Вас правильно понял, Вы говорите о минимальных условиях человеческой соразмерности постановке такого рода вопросов, которые Вы вынесли в заглавие Вашей лекции. Да, понятно. Но у меня есть сомнение. Вы говорите - институты, наставляющая риторика... Пользуясь молодёжным сленгом, важно, чтобы она была в данном случае не наставляющая, а нас вставляющая. Что я вижу в реакции зала? Не вставляют, Олег Игоревич, не вставляют эти институты! Понимаете?

Генисаретский. На здоровье! Останетесь в тусовке. Не будете Вы в этом институте, в другом и в третьем. Будете у раздаточной - и всё.

Куликов. Я-то про себя не волнуюсь.

Генисаретский. А я вообще ни про кого не волнуюсь. Люди ответственные, взрослые, у всех паспорта в кармане. В чём вопрос?

Куликов. Я-то согласен с тезисом, что останутся в тусовке. Но я бы не упрощал задачу.

Генисаретский. А я Вас к этому и не призываю.

Куликов. Я её усложняю. Я утверждаю: Ваши институты эту функцию не выполнят. Не верит в них никто.

Генисаретский. Подождите. Это всё равно, что не верить в силу тяжести.

Долгин. Есть два сомнения. Первое: для интерпретации социологических данных была использована гипотеза о том, что по остальным институтам разночинцами было произведено "вытаптывание". Но по двум другим институтам (армии и церкви) "вытаптывание" производилось больше, если мы вспомним историю. По церкви разночинцы походили ничуть не меньше, да и по армии время от времени тоже похаживали.

Генисаретский. Нет, подождите. Есть два периода и два разных слоя этой нигилистической работы. Один касается роли интеллигенции, в частности, разночинной. Второй – того, что началось в 1929 году в нашей стране, когда интеллигенция как таковая сначала была названа не мозгом нации, а её дерьмом (это Владимир Ильич Ленин), а потом записана в попутчики (до 1929 года была попутчиком). Потом бы проведён образцово-показательный процесс, смысл которого состоял в том, что создавались специальные заведения под названием "почтовые ящики" и "шарашки", специальные города, чтобы ее политически и институционально кастрировать и заставить заниматься своим собственным делом: изобретать атомные бомбы, ракетоносители, вычислительные машины, бактериологическое оружие и прочие общественно-полезные вещи. Но только чтобы она не занималась институционально-политическим. Произошла политическая кастрация.

Я согласен с Вами в том, что первые два института: армия и, в максимальной степени, церковь, поскольку была лишена не только политических, но и гражданских прав, - были поставлены на износ. Но важен сам факт, исходный тезис был о сворачивании политического и возможности возвращения к нему. Поэтому мой гипотетический ответ в равной мере, конечно, касается всего, но, апеллируя к своей причастности к этому институциональному комплексу: к университетам, музеям и академии, - я на этом сделал нажим. Хотя правомерен вопрос о том, что нужно для восстановления такой же риторики по отношению к армии и церкви.

Долгин. А вот здесь мы подходим ко второму моему сомнению. Вы жёстко утверждали два момента: первое, разговор о сворачивании и разворачивании политического, а второе, крепость риторики тех или иных институтов. Я совершенно не против риторики за эти институты, но я пока не увидел у Вас обоснования прямой связи между этими двумя вещами.

Генисаретский. Институтами и риторикой?

Долгин. Нет. Крепостью риторики институтов с одной стороны и проблемой разворачивания-сворачивания политического - с другой стороны. Как Вы выводите то, что имеет смысл о разворачивании-сворачивании политического говорить только в свете риторической крепости институтов?

Генисаретский. Я не сказал “только”. Я сказал, и на это обратил внимание товарищ Куликов, что это минимальное необходимое условие.

Долгин. Как минимум. Хорошо. Итак, какова связь?

Генисаретский. В простейшем смысле, социальный институт – это статически свёрнутая политика, политика - это динамическая деятельность на развёртывание институциональности. Это если совсем наивно и ничем больше не оперировать. Но в правопонимании это, действительно, просто две стороны одного и того же.

Долгин. При этом существуют общества, в которых эти институты обладают определённым авторитетом, но политическое свёрнуто, равно как и наоборот.

Генисаретский. Я думаю, Вы тут правы. Но мы присутствуем при событии сворачивания политического в конкретной стране и имеем в этом событии совершенно определённый интерес. Поэтому аналитически я с Вами соглашусь, но это меня нисколько не сдвинет в данной ситуации.

О ПРЕДАНИИ И НАСЛЕДСТВЕ

 

Мой академический час подходит к концу. Поэтому я сейчас скажу ещё одно суждение, а потом уже будет ваше время, я буду отвечать на ваши вопросы.

Мне удастся свернуть неспешный ход этого стрёма только таким образом: на заданный мне вопрос про проект и традицию в современном мире помимо институциональных условий я могу сказать только ещё об одном онтологическом условии, а именно: только при определённом стратегическом понимании исторического времени возможно свести вместе все три обозначенные в вопросе моменты, а именно, проектность, традицию и идентификацию.

Мне это очень важно, потому что двумя уточняющими русскоязычными определениями эквивалентными “традиционности”, которые я вспомнил, являются предание и наследование. Я обращаю ваше внимание на очевидную обыденную вещь: даже если нам кто-то что-то завещал, мы автоматически не становимся наследниками пока не проходим процедуру вхождения в права наследования. Есть в традиционалистском сознании и правопонимании, связанном с традицией, это действие вступления в права наследования. Оно, как минимум, предполагает признание преемственности передаваемого.

Второй вопрос, о котором я произнесу суждение, и на этом остановлюсь. Почему всё-таки нужна эта институциональная историческая риторика? Потому что де-юре, согласно определениям нашей Конституции, мы возвели свою правовою, смысловую и прочую преемственность к Конституции 1922 года. Тем самым, волевым юридическим актом отрубив себя от исторической тысячелетней преемственности того государства и той культуры, наследниками которой мы якобы являемся или хотели бы быть. Это действие такого же класса, как и сворачивание институциональной внятности.

Я убеждён, никакой дее- и смыслоспособности в восстановлении политического достичь не удастся, если не установить ясность с этим вопросом. В своё время это было понятно вождю мирового пролетариата товарищу Ленину, который задал вопрос: “От какого наследства мы отказываемся?”, а потом лукаво где-то сказал, что коммунист может сказать только то, что унаследует всё лучшее, что было в человеческой истории. Восстановление исторической преемственности в сознании, признание наличия таковой хотя бы в чём-то и будет вторым условием восстановления политического.

На этом я позволю себе догматически остановиться, потому что 45 минут истекло, а из уважения ко времени я большего сказать не успею.

Спектор. Не все могут наследовать по институту…

Генисаретский. Не все и не всё.

Спектор Не каждый. Я бы хотел Вашего комментария на момент границы.

Генисаретский. Граница между чем и чем?

Спектор. Права апелляции на наследство. Мы можем по конкурсу пройти или пройти в армию или в институт. И точно также, если мы будем говорить социологически наивно, мы не получим исключительности.

О ПРЕДАТЕЛЬСТВЕ И САМОЗВАНСТВЕ

 

Генисаретский. С удовольствием воспользуюсь Вашим вопросом, чтобы отослать всех желающих к замечательному роману Александра Васильевича Пятигорского “Записки странного человека”, где один из его героев произнёс очень сильные слова о том, что главной философской проблемой 20 века является проблема предательства. Обращаю внимание, философской проблемой. У него сказано даже - метафизической. Я сначала вздрогнул, прочтя эту фразу, потом был вынужден поставить себе вопрос: “Что же имел в виду Александр Васильевич?” Он человек осведомлённый не только в идеях и смыслах, но и в терминологии. Если он так сказал, то странно было бы, если бы он не имел в виду всего другого к этому подлежащего. Я для себя нашёл такой ответ на этот вопрос: наверное, так имело смысл говорить до того, как в оборот гуманитарной мысли не вошла проблематика идентичности. Что такое предательство в данном случае? Это расставание с вменённой традицией идентичности. Ситуация блудного сына, уходящего от родства, бросающего родной дом, отца и образ жизни, веру и так далее. Этот нигилистический жест был затем упакован в понятие идентичности. Мы живём в полиидентичном мире, идентичностей много, они разные и так далее. Можно обложиться за своим рабочим столом: здесь будет лежать одна священная книга, тут - другая.

Реплика. Это Вы утверждаете?

Генисаретский. Пятигорский назвал это предательством. Я уже близок к бескомпромиссному ответу на Ваш вопрос. Что является обратной стороной или антонимом к предательству?

Реплика. Верность.

Генисаретский. Самозванство.

Реплика. Да ну!

Генисаретский. Да, самозванство. Наша национальная забава – самозванство. То есть, притязание на обладание чем-то или на самопровозглашённое наследование чего-то. У нас было такое замечательное явление, как самосвяты, которые притязали на право освящать самого себя, объявлять святым.

За вопросом о проекте и традиции стоит некоторая фундаментальная реальность, которую мы неловко (о причинах этой неловкости нужно говорить отдельно) обозначаем то сквозь сожаление о предательстве, то сквозь поросячью радость самозванства, то через стоическое ощущение того, что верность – это принцип. И так далее.

ВЫСТУПЛЕНИЕ АЛЕКСАНДРА БЕНЦИОНОВИЧА ГОФМАНА

 

 

Гофман. Я хочу, прежде всего, сказать, что тезисы Олега Игоревича мне близки и для меня лично достаточно очевидны. По-моему, это всё более или менее бесспорно. Первый тезис о том, что политическое сворачивается, не знаю, надолго ли. И второй тезис, поскольку действительно так получается, что результаты массовых зондажей показывают непонятно откуда идущие авторитеты этих двух институтов: армии и церкви. Я здесь не согласен, что они находились в таком же положении, как другие институты. Действительно, время от времени они могли испытывать какие-то напряжения, но при этом они всегда были сакрализованы очень интенсивно, всею силою и мощью госаппарата и до Октября, и после. В каком-то смысле КПСС – это был тот же трансформированный институт.

Генисаретский. Обоих.

Гофман. Да, совершенно верно. Поэтому эти две структуры и эти две функции всегда были вне конкуренции. Никакие разговоры о том, что учитель, как писал Ленин, должен быть поставлен на такую высоту… Сегодня собираются в Москве поставить памятник учителю, чтобы улучшить его положение. Это же смешно. Эти суррогаты сакрализации, суррогаты вдалбливания чего-то не могут рассматриваться как однопорядковые с тем, что вбивалось по поводу армии и по поводу церкви. И продолжается то же самое.

Мне многое близко. Удивительно, что я в лекциях часто рассказываю про чистку зубов, что это социальный институт, как ни странно. Это институционализированная практика, которая сама по себе не является институтом. Но дальше она институционализируется.

В прошлом году я публиковал работу под названием “От какого наследства мы не отказываемся” c подзаголовком “традиция и инновация в современной России”. Как раз была аллюзия на известную и упомянутую Олегом Игоревичем работу Ленина.

Я думаю, что Олег Игоревич понимает, что это условие, может быть, и необходимое, но не достаточное для нового развёртывания политического. Мне кажется, что нужно добиваться институционализации требований слоёв и категорий, пока ещё не умеющих реализовать свои требования даже вербально. Я имею в виду положение учителей, врачей. Нет сейчас форм институционализированного протеста, форм выражения требований. Перегораживают улицы по поводу того, что где-то в доме не отремонтировали трубы. Это означает как раз свёртывание политического, нет других форм.

У нас нет традиции отстаивать требования групп самими группами. Я вспоминаю историю, когда я работал несколько лет назад во Франции в Академии Наук, мой парижский коллега меня спросил: “Почему у вас так мало платят научным работникам?”. Я ему стал говорить то, что мы обычно говорим: что если я завтра не приду на работу, то никто не заметит, а если водитель автобуса не придёт, то сразу остановится движение и так далее. А он мне в ответ говорит: “Но у нас же то же самое. Если я не приду, то тоже никто не заметит. Но нам же платят больше”. Мы забываем, что всё, чего добились те или иные группы, институты и прочее, они добились, как пелось в Интернационале, “своею собственной рукой”. На днях пожарные чуть не спалили весь Париж. Они вышли на улицы из-за плохих условий труда и того, что им мало платят, учинили форменный разгром города и буквально чуть его не сожгли, хотя они и пожарные.

Здесь будущее политического связано как раз с пробиванием, с умением отстаивать и институционализировать некие требования и устремления. Не будет таких форм институционализации – ничего не получится.

 

И последнее. Традиции – действительно сложная вещь. Мне близка мысль, что традиции, наследие само по себе не передаётся. Мы выбираем своё прошлое, но выбираем не так, как нам захочется. Ситуация парадоксальна в том отношении, что, учитывая особенности исторического развития нашей страны, получается так, что у нас ассимиляция традиций, их “возрождение” подобны инновациям по сути из-за прерывного характера исторического развития. Что традиция, что инновация оказываются однопорядковыми, потому что известный принцип совместимости, который был разработан в проблемной области усвоения инноваций, у нас очень сложно реализуем. Принцип совместимости состоит в очевидной вещи, что в маркетинге, что в диффузии: чем больше инновация связана с традиционным наследием, с традиционными ценностями или опытом реципиентов инноваций, тем легче она усваиваются. Это очевидно.

Дальше возникает вопрос: “Что считать истинной традицией? Что традиция, что нет?” Одни говорят, что это и есть истинное, исконное, а другие говорят: “Да ничего подобного, этого вообще не было”. И так далее. Мы всё время совершаем ошибку, принимая часть за целое, pars pro totus, выдавая какие-то фрагменты исторического наследия за всё наследие. Кому что нравится, тот то и берёт, выставляет и говорит: “Вот оно, вот она традиция”. А другое где? Что, другого не было, что ли? Как поёт одна наша нынешняя девочка: “Я вся во вкусе”. Кажется так. Спасибо за внимание.

О ЦЕЛЯХ И СМЫСЛАХ

 

Генисаретский. Небольшое добавление, но для меня в контексте того, что я говорил, крайне существенное. Предыдущий выступающий напирал, артикулировал такую сторону инстуционального поведения как требовательность. Надо требовать что-то. Да, действительно, это форма реализации политической активности.

Гофман. Институциональное требование.

Генисаретский. Институциональное требование. Но среди институтов, особенно в контексте разговора о риторике, особенно важны когнитивные институты, а не только социальные. Относящиеся к мышлению, к мысли и к смыслам. То есть когнитивные институты, которые фиксируют условия мыслимости чего-то и осмысленности.

Если вы чуть-чуть знакомы с практикой менеджмента, то вы знаете, что там распространён программно-целевого подход, когда считается, что главное – это обоснованное целеполагание, ранжирование целей, выставление приоритетов и так далее. При этом предполагается по умолчанию, что со смыслами-то у нас всё в порядке, что у нас полное взаимопонимание, то есть мы понимаем друг друга, мы находимся в одном смысловом пространстве и поле. А вот с целями нужно всё время договариваться, поскольку они зависят от интересов.

Есть состояние общественного развития (судя по всему, мы в нём и находимся), когда проблематичнее не согласовывание целей и интересов, а согласованность именно смыслов, то есть пребывание в одном и том же смысловом и ценностном поле. Поэтому когнитивная институционализация, когнитивные институты – это то, с чем имеет дело институциональная риторика, и что актуальнее всего, как мне кажется, для восстановления политического поля. Поэтому да, надо требовать, но ещё надо уметь, особенно, если речь касается таких вещей, как ценность школы, образования, науки и так далее, превращать это в соответствующую доступную словесность.

Черкасов. Всё далеко не так безнадёжно даже в таком безнадёжном месте. Меня поразили результаты парламентских выборов 1997 года в Чечне. Учителя набирали голосов столько же, если не больше, чем бывшие недавние победители, полевые командиры, или же люди, специализирующиеся на исламской риторике, которая тогда была очень в чести.

На самом деле риторикой можно многое достичь. По принципу той кикиморы: “Живу я здесь”. Можно много достичь, себя проявляя и показывая. В конце концов, моя организация сумела легализоваться в центре Грозного. Даже соседний блокпост начал привыкать: “Ну да, здесь “Мемориал” находится, всё нормально”. Это как печь хлеб. Его нужно печь каждый день, и тогда, может быть, через некоторое время будет и хорошая зарплата, будут и хорошие традиции.

И СНОВА О САМОЗВАНСТВЕ

 

Лейбин. Я по-прежнему не понимаю, кто сможет и должен такое наследие наследовать не самозванным образом?

Генисаретский. Этот вопрос, какой смысл он имеет? Как кто я должен на него отвечать? Когда я прихожу к студентам на кафедру, я знаю, что я делаю. Когда я прихожу в больницу как пациент, я тоже знаю, что я делаю. А на этот вопрос я в качестве кого должен отвечать? Как вообще можно отвечать на этот вопрос?

Куликов. Олег Игоревич так построил свой “сэйшн”, что на этот вопрос можно ответить только одним образом. Только тот, кто сможет это сделать, то есть, обрести корни, позицию, идентичность, только он сможет претендовать на то, чтобы существовать в истории, в политике или в чём-то вообще, имеющем отношение к реальности. Поэтому задавать вопрос: “Кто сможет?”, - здесь бессмысленно.

Генисаретский. Мы говорим про условие, это кантовский оборот речи, условие возможности. Не про тех, кто сможет, а про условие возможности.

Лейбин. Газета “Коммерсантъ”, которая как бы наследует ту досоветскую газету. Она смогла или не смогла?

Генисаретский. Из того, что она взяла название?

Лейбин. Она объявила о наследовании. Пыталась произвести присвоение истории этого названия.

Генисаретский. У нас Моссовет объявил: предикат “московский” имеют право использовать только те, кто заплатил в соответствующую кассу. Я москвич, мы все москвичи. Мы можем произвести прилагательное “московский” применительно к себе, которое принадлежит русскому языку, а за это нужно заплатить в Инвестиционную палату. Это бандитизм, а не наследование.

Куликов. Пример Лейбина очень показателен, потому что я беседовал через полгода после учреждения газеты “Коммерсантъ” с людьми, которые её делали, разрабатывали концепцию и так далее. Всё это про доисторический, дореволюционный период – враньё. В основании лежала одна простая концепция: у нас сейчас формируется слой менеджеров со средневысоким достатком, то есть в районе нескольких тысяч долларов в месяц. Они и будут читателями нашей газеты. К чему-то историческому и традиционному, к поиску корней всё это не имело никакого отношения.

О ПОНИМАНИИ

 

Котельников. Поскольку я много не понял, то я буду пытаться, как могу, формулировать некое непонимание. Теперь мой вопрос: “А почему в качестве первой реальности в связи с объявленной задачей восстановления политического поля кладутся институты?”

Генисаретский. Скажите так: “Я сомневаюсь, что надо было бы в этом месте (дальше идёт такое логическое слово) класть институты”.

Котельников. Даже ещё не сомневаюсь, у меня нет такого жёсткого утверждения.

Генисаретский. “Это не очевидно”.

Котельников. Нет, даже не так. Моё подсознание извлекает этот вопрос. Я могу искать его основания. Я же что-то припоминаю в этот момент, когда достаю вопросы. У меня есть своя индивидуальная традиция, если можно так выразиться, откуда я пытаюсь мыслить. Навязывая себе и, по сопричастности, вам жанр понимания.

Генисаретский. Я должен Вас предупредить: Вам это не удастся. Навязать мне жанр Вам не удастся. Я готов выслушать с уважением, но Вы имейте в виду.

Котельников. То есть, Вы не принимаете вопрос?

Генисаретский. Я не пришёл сюда для того, чтобы вы меня понимали, и чтобы я вас понимал. Я пришёл сюда с другим. Не с пониманием и не за пониманием. Об этом я объявил с самого начала. Я пришёл участвовать в событии, которое условно назвал каким-то словом. И вас пригласил в нём участвовать.

Котельников. Тогда я отступлю немного назад и должен спросить себя: “Какой интеллектуальной функцией я должен реагировать на Ваше выступление?”

Генисаретский. Хотя бы одной из наличных, если таковые есть.

Котельников. Вас не устраивает понимание.

Генисаретский. Я не сказал, что меня не устраивает. Я сказал, что я не за этим сюда пришёл.

Котельников. То есть реакция не предполагается.

Генисаретский. Мы соприсутствуем в одном событии. Если я пришёл на встречу, то я не пришёл реагировать, я пришёл на встречу. Я, может, и прореагирую, если мне наступят на известное место, но это не всегда происходит, нужно Вам сказать.

Котельников. Значит, не нужно вопроса о моём интеллектуальном реагировании?

Генисаретский. Я буду его с интересом наблюдать. Как антрополог. Это искренне. Не будет перекрёстного опыления, как я сказал с самого начала. Обмена смыслами не будет. Я не передаю их, я их не ищу. Вы допускаете возможность такой позиции всерьёз?

Котельников. Вы хоть какие-нибудь сигналы мне давайте.

Генисаретский. На терапевтическом сеансе я бы давал сигналы.

О СВОРАЧИВАНИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО – II

 

Куликов. Сергей Иванович, Генисаретский пришёл и обозначил некоторую проблему. В живущей стране, он же с самого начала сказал: “Страна живёт. Как она живёт, разбираться здесь не будем. Страна живёт, и вот в этом живущем есть такая проблема”. Вы можете либо согласиться, что она наша с вами проблема, либо не согласиться.

Генисаретский. Даже не проблема. В ней вот что происходит. В ней происходит сворачивание.

Куликов. Сергей Иванович, я готов отмотать назад и сказать следующее: “Олег Игоревич, насчёт того, что сворачивается, тут Вы погорячились” Да?

Генисаретский. Да.

Куликов. Потому что всё-таки Вы нас на арапа не возьмёте, и давайте разбираться.

Генисаретский. Да на фиг вы мне сдались?! Что значит “брать на арапа”?

Куликов. Да, не возьмёте нас на арапа. Давайте-таки разбираться, что же именно сворачивается. Есть большое сомнение, что сворачивается политическое.

Генисаретский. Замечательно, вот и надо было сделать это через пять минут после начала. Сейчас поезд ушёл.

Куликов. Почему ушёл? Мы с Вами всё-таки в клубе, Вы же не пришли нам рассказать, как жизнь на самом деле устроена. Я могу свою позицию пояснить. Мне на самом деле всё равно – восстанавливается это поле или будет создаваться по новой. Потому что спорить можно было только по поводу этого. Я считаю, что всё это бантики. Я считаю, что содержательный тезис в выступлении Генисаретского прозвучал, хотел он этого или не хотел. Он обозначил минимальное условие для существования политического поля.

Котельников. Посильное для здесь присутствующих.

Куликов. Нет, он сказал более жёстко: “И ни одна сволочь, даже в самом высоком кабинете, до этого минимума не дотягивается”.

Генисаретский. Нет, этого я не говорил.

Куликов. Хорошо, тогда это сказал я. Для протокола - это я сказал. Тезис достаточно жёсткий и содержательный.

Генисаретский. Что касается кабинетов, то в кабинетах занимаются другой деятельностью – политическим планированием.

Куликов. Про кабинеты в кавычки возьмём.

Генисаретский. Я тоже в кавычках говорю. Занимаются прямо противоположным - так называемым политпланированием, где по весьма сомнительным, неизвестно откуда взявшимся, лекалам раскраивают левое, правое, центр, национальное, глобальное, антиглобальное и т. д. Напёрсточники. Из трёх напёрстков комбинируются некоторые структуры, которые якобы функционально эквивалентны спонтанному историческому политическому процессу. Дальше можно задаваться вопросом: это манипуляция или это предмет наивной веры. Это отдельная задача, вы можете в ней специально разбираться.

О КОММУНИКАЦИИ

 

Александр. Я пришёл на лекцию, обозначенную как “Традиции, проект, современное общество”. Что-то вроде этого. Я пришёл на лекцию, мне говорят, что сейчас будет семинар. Не услышал я ни что такое традиция, ни что такое проект. Я услышал, что политическое сейчас свёртывается в современном мире. Я думаю, что вообще скоро наступит конец истории, а не только политическое свернётся в одной стране. Дело не в этом, дело в другом, в некоторых непониманиях. У меня тоже возникает очень сильное непонимание, о чём идёт речь. Речь идёт о том, что традиционные институты – церковь и армия – всё ещё популярны по социологическим опросам, а институты нетрадиционные – университет, скажем, это нетрадиционный институт…

Реплика. Нет, это не было сказано.

Александр. По церкви и армии, действительно, проехались, по ним и сейчас проезжаются. С 1991 года в поле СМИ они не существуют практически как положительные образы. А в населении - существуют. Университет, я думаю, существует. Просто он не сразу приходит в голову. Когда спрашивают про институты, сразу отвечают: “Церковь, армия”. Почему-то не прозвучала семья.

Реплика. Неверно. У них закрытый перечень вопросов, они выбирают из готового списка.

Генисаретский. Давайте тогда так. В этот момент наступит перелом. Я скажу без стрёма, пожёстче. В игровом деле, к которому многие здесь причастны, есть такое золотое правило: что в игре – то и в жизни. Мало ли откуда в головы наших организаторов залетели эти слова – традиция, проект, идентичность. Я не знаю, откуда они у них. Я не знаю, что они имели в виду, и не могу знать, что они имели в виду, когда написали в приглашении эти слова. Я не понимаю этих вопросов как таковых. И не могу понимать. И Вы не понимаете. Когда Вы говорите, что Вы что-то не поняли, то Вы просто не поняли, чего Вы не поняли в такой ситуации.

Правило: только то, что происходит здесь в актуальной коммуникации, и является смыслообразующим для процесса, который здесь происходит, и для того эффекта, который, может быть, у кого-нибудь останется. Только то, что происходит здесь. Поэтому нужно быть предельно внимательным к тем вариациям смыслов и энергий, которые здесь происходят. Всё, что Вы перечислили, 99% из 100, я вообще не говорил. Я не знаю, как Вы это услышали.

Я начал с минимальных условий мыслимости, в том числе, и с политического поля, и с институтов, потому что, по моему убеждению (я его стараюсь демонстрировать своим коммуникативным поведением), без того, чтобы в государстве не отчленять политического от всего остального, в частности, от стратегии, эти вопросы вообще бессмысленны. И собираться даже не надо было, если это не иметь в виду. Я демонстрирую это.

Реплика. Последняя фраза не звучала.

Генисаретский. Я был мягче, я шутил и говорил чуть-чуть в духе 1 Апреля. И никогда до этого смысла не добраться, если мы будем предателями, теми клерками, которые, находясь в своих институтах, простите за выражение, обсирают их с ног до головы. Находясь в библиотеке (сейчас мы находимся в библиотеке), учась в университете, работая в академии, в музее без способности к ценностному оправданию своей собственной деятельности в рамках этого института разговаривать с людьми бессмысленно. Бессмысленно, если они не относятся всерьёз к тому, что они делают. Поэтому институциональная, поэтому риторика.

И поэтому не вообще социальные институты, которые надо защищать на Горбатом мосту или на Красной Пресне, а, в первую очередь и главным образом, когнитивные институты.

Это тот минимум, который был здесь инициирован и состоялся. На это состоявшееся и можно реагировать. А понимание смысла слов, случайно запавших кому-то в голову, потом на бумагу, потом было поражено вирусом и дошло мне по Интернету... Неужели я должен от него зависеть? И Вам не рекомендую зависеть от таких странных вещей. Это всё равно, что написано на заборе.

Что происходило? Да, это не была лекция. Да, я не объяснял (хотя это мои любимые предметы, всю жизнь ими занимаюсь), потому что неочевидны условия коммуникации, в которых я оказался. Поскольку мне приходится быть в таких условиях постоянно, чуть ли не каждый день, то я хорошо знаю, что мало ли что объявили. Знаете, за эти десять лет столько корпораций, клубов, университетов, академий ёкнулось. Мало ли, что тема интересная. Это тоже ещё ничего не гарантирует, если не завязываться здесь через внутренние события. Эту ткань понимания смысла мы и пытались наработать.

О СВОРАЧИВАНИИ ПОЛИТИЧЕСКОГО - III

 

Веневцев. Я хочу присоединиться к Куликову. Откуда Вы знаете, что политическое сворачивается? Может, оно просто перестало быть там, где его привыкли видеть. Например, по телевидению.

Генисаретский. Не понял.

Веневцев. Мне как раз кажется, что оно разворачивается.

Генисаретский. Во-первых, где Вы раньше были? Во-вторых, с нуля разворачивается или где-то ближе к 243 градусам?

Веневцев. Мне кажется, что политическое разворачивается в том смысле, что становится существенно более предметным. И поэтому традиционные каналы страновой коммуникации или трансляции – телевизоры - просто не способны справиться с этой предметностью. Поэтому оттуда политическое исчезает, а появляется там, где организуются коммуникативные площадки, способные это переварить.

Генисаретский. Например?

Веневцев. Площадки Вам назвать?

Генисаретский. Да, если можно. Повысьте мою осведомлённость.

Веневцев. Я, например, работаю в парламенте. Я там вижу намного более предметные коммуникации по поводу политики.

Генисаретский. Там она и не ночевала!

Веневцев. Кто?

Генисаретский. Политика.

Веневцев. Я знаю, что там происходит.

Генисаретский. Что? И это Вы называете политикой! Тогда она свёрнута до нуля. Если, конечно, Вы не имеете в виду подковёрные, кабинетные переговоры и сговоры, которые там происходят.

Веневцев. Что всё-таки свернулось?

Генисаретский. Политика!

Куликов. Свернулась позиционная структура, которая была. Другое дело, что позиции заполняли клоуны и придурки. И с этим нужно отдельно разбираться. Надо было её свернуть или нет? Здесь как раз Генисаретский был очень определённым. Он сказал: “Свернулась политическая коммуникация”. Я считаю, что в этом он прав.

Веневцев. Я считаю, что есть такая коммуникация. Может быть, я выбрал неподходящий пример для этого формата обсуждения, потому что мне придётся долго объяснять, что я имел в виду, почему парламент – это всё-таки политика.

Куликов. Нет в парламенте политических позиций.

Генисаретский. Если бы Вы были не правы до конца, то тогда вообще предмета не было бы. Наверное, я всё-таки больше имел в виду такую рефлективную коммуникативно-развернутую форму политичности. Поскольку по роду деятельности за последние годы смотрел больше из опыта не Москвы, а окружной структуры.

Политические коммуникации и трансляции, с ними связанные, не проходят партийный формализм. Большинство из образований, называющих себя партиями, таковыми не являются и не имеют никакой сети. Торжество политпланирования, то есть искусственного насаждения некоторых псевдополитических форм. Активизация всей этой активности происходит только в электоральный период. И так далее. Это можно подробнее разбирать. Это я имел в виду под сворачиванием, прежде всего.

Веневцев. Отмирает то, что было привнесено из Европы или откуда-то ещё и не имело никакого смысла в России. Люди обсуждают политику, просто она не является всемирной. Они обсуждают, например, вопрос: “Будут у них в Москве платные дороги внутри Садового Кольца или нет, и кто за них платить будет?” Потому что все стоят в пробке. Это, по-вашему, не политика? А до этого они ходили с Поповым по Красной площади и кричали, что мы хотим демократии. Они не знали, ни что они имеют в виду под демократией, ни кто они такие. И это была политика, на Ваш взгляд. А сейчас она свернулась. Да, такая политика свернулась, это правда. Но это была ложная политика.

Генисаретский. Хорошо, можно сказать, что она ложная. То, что было, и то, из чего она хотела сама вырасти. То, в каких формах она начала, начиная со времён первого съезда и до него, появляться.

Куликов. Квазиестественный рост политического в стране прекращён. По-другому можно так понимать Генисаретского. Да, Олег Игоревич?

Генисаретский. Да, давай так. Тут уже возможна какая-то аналитическая работа после этого.

Веневцев. Почему квазиестественный, извините? Это вещь, с которой я совершенно не согласен. Например, проблема ядерных отходов…

Генисаретский. Проблем тысячи. Причём здесь политика?

Веневцев. Я говорю о проблеме, которая важна. По-моему, всё обсуждение, которое шло вокруг этого – полный бред. Но шло обсуждение, обсуждение открытое, за референдум собирали подписи. Это было.

Генисаретский. Было.

Веневцев. Это обсуждалось публично, на уровне партий, на уровне регионов. Сейчас эта, на самом деле, важная проблема решается, может быть, в тех самых кабинетах, о которых говорится. Она из публичного поля убрана. Вместо этого дороги вокруг Садового Кольца. Есть масса других важных проблем, которые, может быть, неправильно обсуждались, но они из публичного поля убраны. Что осталось?

Генисаретский. Сморите, я только говорил в бессубъектной форме. Не убраны, а свернулось. Может быть, мы с Вами про одно и тоже говорим, но только я в не субъективированной форме. Было много проблем. Стало ещё больше. Они вне политической рамки.

Реплика. Тогда это просто называется: нет публичной политики.

Куликов. У Олега Игоревича был такой тезис: вообще-то есть право, управление и политика как действительности власти или государства, в которых оно действует. И тезис, как я услышал, был жёсткий. Всю лабуду, которую, мы думали, можно будет решить в политической действительности, и выяснили за 12 лет, что не можем, взяли, схлопнули и сказали: “Будем решать за счёт средств управления, организации и руководства”.

Реплика. Можно маленькую реплику? Можно жёстко сказать, что вообще нельзя говорить о политическом институте как таковом в современной реальности, а можно говорить больше о режиме, который не признаёт ни традиций, ни перспектив, а живёт сам по себе и себя облизывает.

Генисаретский. Я думаю, что многое из здесь сказанного даёт нам основание так понять или высказаться, но я бы не стал так делать. Я бы рамки рассмотрения сузил теми функциями государственности, которые я мимоходом, в ответе на вопрос, здесь назвал. Есть перераспределение активности между правом и правопониманием и управлением, в первую очередь, стратегическим управлением и политической деятельностью.

Что собственно выяснилось? При тех формах политической активности, при том её понимании, которое у нас практиковалось и которое игнорировало всё стратегическое развитие за весь ХХ век, ничего сделать невозможно. И этот урок, я считаю, позитивный. Слава Богу, что было понято и зафиксировано, что при такой постановке политического дела, оно обречено. Но это не значит, что сама политическая и гражданско-политическая, публично-политическая активность не является функционально затребованной и необходимой. Правильно?

Об этом мы сегодня и говорили, оставив ещё более острый сюжет про правопонимание и его нераскрытость и почти не затрагивая сюжет о непременности стратегического. То, что эта стратегическая работа началась, Слава Богу, это само по себе заслуживает отдельного рассмотрения и оценки. А именно, в терминах: есть стратегия, нет стратегии, какая стратегия. Пора переходить к вопросу о критериальном сдвиге. Но эта встреча была посвящена только исключительно политическому и его свёртыванию.

Куликов. Понимаете, в чём дело. Это другая крайность, которую Вы репрезентируете: вот у нас сложился режим, который будет сам себя облизывать и так далее. Я бы не усматривал за этим какого-то злого умысла и злой воли, чтобы именно такой режим сложился. Ведь из выступления Генисаретского, можно и другой вывод провести: в той мере, в какой мы с вами собравшиеся здесь не сможем перейти к такому позиционированию, о котором говорил докладчик, в той мере опасность, на которую вы указываете, существует. Понимаете? В той мере, в какой новое политическое (не будем обсуждать, какое было старое, свернулось оно или не свернулось, что там с ним произошло) будет игнорировать те требования, которые Олег Игоревич здесь нам представил, в той мере существует опасность того, что режим станет таким, каким Вы его описываете. Такой вывод, на мой взгляд, из этого сделать можно.

Реплика. Неясно, почему институты так важны для политического процесса. То есть, они исторически были всегда важны. Это правда. Но современный мир предоставляет массу других возможностей. Для того, чтобы получить образование, сегодня университет необязателен. И так далее - можно перечислять. Так ли это смертельно, что институтов нет, что они как-то вырождаются, риторики у них нет или их предают? Предают и предают. Мир динамичен. И поэтому, может, не нужны такие формы в таком количестве. Может быть, временные формы политической деятельности более постоянны по своим традициям.

София. У меня вопрос к докладчику. Почему, собственно говоря, сегодняшние политические легализованные структуры не заняты целеполаганием? Почему не формируется то самое поле взаимопонимания, не формируются какие-то общие цели и задачи? Почему избегается провозглашение каких-либо целей развития, отправных пунктов, каких-либо ценностей? Это очень странно. Кроме удвоения ВВП и построения вертикали власти от Путина ничего реального не было слышно.

Генисаретский. С маленькой оговоркой. Если удвоение ВВП – это сформулированная цель, то вертикаль власти – это журналистская метафора. Это очень важный момент. Не надо покупаться на журналистские метафоры. К работе по разворачиванию стратегической деятельности так называемая, вертикаль власти никакого отношения не имеет. А вот вопрос сам по себе очень сильный. Почему не? В свете того, что здесь говорилось и происходило, я могу только дать прогноз. Никакого целеполагания без смыслополагания, без работы мысли и мышления, без восстановления этого поля и без присутствия в нём, невозможно. Заниматься чисто целеполаганием можно только тогда, когда мы понимаем друг.

Сорокин. Я работаю в музее. Такое образно представленное предательство, когда человек, работающий в парламенте, говорит: “А нужен ли, вообще говоря, тот самый политический институт?” - это нечто. При той ясности события, которое говорит о том, что политическое на самом деле свёртывается на наших глазах. Парламентарии сами проголосовали за то, что любые пикетирования и демонстрации можно проводить сейчас только в лесу, в саду или на пляже, а вовсе не перед любыми органами власти. Хорошо, что они сделали это не 1 Апреля, а до 1 Апреля. Выступление Олега Игоревича очень здорово попало именно в событийный фон, в десятку. Речь от парламента была просто великолепна.

Генисаретский. Музей против парламента. Шапка для завтрашнего сообщения.

Сорокин. Музей против парламента, это точно.

Генисаретский. А вот зря Вы пропустили вопрос, который был задан. Я понимаю, что очень невнятно суждение про смыслополагание. Целеполагание как-то понятно – сформулировать цель. А что значит смыслополагание? Нет голоса по этому поводу. Я и вынужден говорить о риторике, о когнитивных институтах, дальше нужно было бы предъявить ещё много таких конструкций, связать их, в них вместе поиграть, а потом уже получить из этого простой и ясный, как солнце, ответ: “Что же нам делать с розовой зарёй?” Зарёй смысла.

Почему мы таким постыдным образом сдали слово “понятие” людям, которые о понятиях понятия не имеют? Понятие – это наше интеллигентское слово. Из области логики. Понятие, суждение, рассуждение. Жить по понятиям – это гораздо более высоко, чем жить по закону, потому что это по пониманию и по правопониманию, в том числе. Почему-то эти сущности – понятие, мысль, смысл и так далее – ушли куда-то.

Гофман. Восхождение от чисто абстрактного к чисто конкретному.

Генисаретский. Совершенно верно. Можно сказать и “в натуре”, и так далее. Поэтому об этом приходится всё время шутить, спускать в низовой стёб или говорить абстрактными конструкциями типа “когнитивный институт”. Хотя русская словесность на этом поле богатейшая. Об этом слово риторика. Оно тоже звучит слишком риторично. На самом деле, нужно внятно, не смущаясь говорить об этом. И не бояться обвинения в том, что вы говорящие головы.

ДУМАТЬ СТРАНУ

 

Котельников. Олег Игоревич сказал, как я понял, до того, как мы начнём обсуждать проектирование или приступать к нему, нужно восстановить то, что было названо минимальными условиями. Если мы пойдём по этому пути (он мне невероятно симпатичен и, конечно же, необходим), то он будет не стратегическим. В силу того, что та стратегичность, которая разворачивается в условиях сворачивания политического поля, в силу того, что мы давно находимся давно на территории далёкой от традиционализма, с разрушенными институтами, эта стратегичность успеет наломать столько дров и таких дров, что тот тактический ход, который Вы предлагаете, будет всегда опаздывать.

Генисаретский. По отношению к чему? Опаздывать к чему?

Реплика. Всё будет разваливаться быстрее, чем какие-то институты это возьмут.

Генисаретский. Что развалится?

Котельников. Усё.

Генисаретский. Глядя на жизнерадостную, розовощёкую, с недешёвым мэйкапом аудиторию, я никогда не поверю, что всё это разваливается.

Котельников. Такой тезис. Реагируя на Ваш вопрос, давайте я байку расскажу. Она у меня была запланирована в другом месте. Но думаю, что будет кстати. Атрадиционное пространство и вся жизнь, в которую мы были упакованы, была сколочена жёстко и развалилась одномоментно. Тем не менее, оно-то и будет восстановлено. В силу своей хрупкости и возможности сборки из тех осколков, которые развалились. Гораздо быстрее, чем мы будем восстанавливать институциональность, идентификацию и связанные с ней риторические процедуры.

Генисаретский. Что, если она восстанавливается в одно мгновение? Она восстановится в одно мгновение и даже может быть в Вашем уме, если Вы этим озадачитесь. При условии, что будут соблюдены минимальные условия.

Куликов. Вопрос о том, сворачивается ли политическое или впервые поставлен вопрос о действительном разворачивании - это первый вопрос, который, с моей точки зрения, действительно имеет смысл обсуждать. Второй вопрос, который действительно имеет смысл обсуждать: “А являются ли институты тем пространством самоопределения, которое нам необходимо?” Я скорее склонен с Вами согласиться и сказать Котельникову, что он не прав, потому что при условии постановки такой задачи самоопределения это действительно ближайшая зона, до которой средний рядовой интеллигент способен дойти. При действительной постановке такой задачи. Вот в жанре восстановления осмысленности своего существования это самая простая реальность, до которой можно дойти.

Теперь, если говорить в историческом залоге, о чём Олег Игоревич не говорил и предупредил, что не будет говорить, то там вопрос об институтах правомерен. Соразмерны ли институты современной ситуации или уже не очень? Выполняют ли такую функцию или уже не очень?

Генисаретский. Когда-то издал единственный номер журнала “Культурная политика”. И он начинался статьёй “Думать Беларусь”. Это была бы очень точная формулировка того, что здесь происходило.

Поэтому большое спасибо Олегу Генисаретскому за точность формулировок и корректное отношение к теме, которую предложили ему организаторы.

Подпишитесь
— чтобы вовремя узнавать о новых публичных лекциях и других мероприятиях!

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.