19 марта 2024, вторник, 12:17
TelegramVK.comTwitterYouTubeЯндекс.ДзенОдноклассники

НОВОСТИ

СТАТЬИ

PRO SCIENCE

МЕДЛЕННОЕ ЧТЕНИЕ

ЛЕКЦИИ

АВТОРЫ

04 сентября 2008, 09:06

Социологи и неформалы

C 13 августа каждую среду в 20:05 на частоте 99,6 выходит радиопередача «Нейтральная территория», совместный проект «Финам-FM» и "Публичных лекций «Полит.ру». Проект посвящен попытке разобраться, как устроена окружающая нас действительность. Мы будем публиковать расшифровки вышедших передач. В качестве пробы было сделано две передачи, выходившие в тестовом режиме. Мы начинаем публикацию именно с них.

Дмитрий Ицкович: Добрый вечер. С вами проект «Нейтральная территория», совместный с публичными лекциями «Полит.ру». В эфире Дмитрий Ицкович, Борис Долгин, научный редактор «Полит.ру» и Елена Омельченко, доктор социологических наук, руководитель…

Борис Долгин: Научно-исследовательского центра «Регион». Елена, живет постоянно в Ульяновске, а сейчас приехала в Москву для того, чтобы прочитать лекции в рамках специальных социологических курсов, которые устраивает Институт социологии РАН для региональных социологов. Елена там рассказывала о том, как устроены молодежные субкультуры России. Но наш разговор сегодня будет посвящен тому, что такое социология, что такое опросы и доверяем ли мы им. Они-то нам доверяют. И вообще, зачем, собственно, нам надо все это о себе знать, как мы про себя узнаем, кто нам помогает в этом и кто мешает. А первое, о чем хотелось бы поговорить, это то, зачем вообще существуют социологи.

Елена Омельченко: Вопрос, зачем существуют социологи, конечно, не простой. Так же как психологи, политологи и так далее, и так далее. Его можно, наверное, задать по поводу любой социальной науки. Если позитивное знание можно перевести в какие-то формулы, в состав, в реакцию, словом, в какую-то вещь, которую можно повторить или наглядно продемонстрировать, то социальные науки, науки об обществе, имеют дело с какими-то конструкторами, представлениями, мифами, идеями - и кажутся чем-то эфемерным.

Д. И.: Лена, можно я перебью. У меня был хороший пример по этому поводу. Если человек едет на лифте, он твердо понимает, что это продукт научно-технического прогресса. Кто-то его придумал, есть там какая-то физика, какая-то механика, электричество и что-нибудь еще, существующее отдельно от его тела. Если человек слушает Моцарта и думает, как это красиво, то ему кажется, что это естественно. Притом, что это тоже продукт некоторых социальных усилий, интеллекта, который придумал не только музыку, но и то, что музыку можно воспринимать именно так. Иными словами, здесь нет четкой границы, разделяющей созданное и естественное.

Б. Д.: А по поводу всяких теорий, мифов и так далее. Разве это продукт индивидуального творчества социолога?

Е. О.: Разумеется, нет. Мифы рождаются, прежде всего, в художественном творчестве. Социология обращена к сегодняшнему дню. По большей части, если художественная культура обращается к вечным образам, то социология ориентирована на понимание того, что с нами происходит сегодня. В отличие от психологии, которая имеет дело с одним человеком и объясняет ему все про его собственную жизнь, социология работает с некими обобщенными группами, где человек часто растворяется. Отсюда непонимание, зачем это все нужно, а если говорить о социологии в ее опросном варианте, то она нередко не особо гуманно выглядит.

Д. И.: А почему не гуманно?

Е. О.: Потому что человек высказывает свое индивидуальное мнение, с какими-то дополнительными чувствами, индивидуальными красками, а социологи всех объединяют и выводят среднее арифметическое.

Д. И.: Но человек может отказаться высказать свое мнение. По-моему, так часто и происходит - люди не хотят говорить.

Е. О.: Очень часто, хотя не только по этой причине. Люди говорят: какая разница, у вас и так много респондентов, какое значение имеет еще и мой голос. Он все равно ничего не изменит. Кроме того, это накладывается на достаточно грустную историю практической социологии, которая часто, особенно в советское время, выполняла определенные идеологические заказы, и не имела какого-то самостоятельного голоса.

Д.И.: А сейчас социология не выполняет какие-то заказы, почти такие же, как в советские времена?

Е. О.:. Конечно, да.

Б. Д.: Так в каком смысле вам, социологам, приходится трудно? Вы приходите к человеку - и что он вам говорит?

Е. О.: Здесь, наверно, надо внести маленький нюанс. Есть социологи и социологи. Я представляю такое крыло социологии, которое, прежде всего, ориентировано на использование качественных методов, то есть это глубинные интервью. Это не обращение к массам, не подсчеты каких-то мнений, а попытка понять и прочувствовать…

Б. Д.: Некоторую логику.

Е. О.: Логику, содержание.

Б. Д.: И качественные методы в социологии как будто противостоят количественным, которые как раз работают с большими массивами данных, получая так «любимое» вами среднее…

Е. О.: Да, средняя температура по больнице.

Д. И.: А у качественников разве не получается средняя температура по больнице?

Б. Д.: Не получается ли так, что вы беседуете с людьми, а потом пытаетесь экстраполировать знания, полученные от них, на остальных людей, предполагая, что другие устроены так же, как они?

Е. О.: Отчасти, это так. Но здесь все-таки больше возможностей для того, чтобы был услышан каждый.

Д. И.: А человек хочет быть так индивидуализирован?

Е. О.: Хочет. Вы знаете, существует миф, что люди не любят о себе рассказывать. Когда мы занимаемся молодежью, изучаем такие сложные темы, как наркотизация, то нас часто спрашивают: неужели ребята вам рассказывают о своем наркотическом опыте? На самом деле, человек очень любит о себе рассказывать. Если удается преодолеть первый барьер настороженности и недоверия, то подчас собеседника бывает сложно остановить. Честно говоря, сегодня мало кто слушает других людей, поэтому люди рады, когда их хотят выслушать.

Б. Д.: А если  все-таки отказываются рассказывать, то почему? Что лежит в основе этого недоверия, является его мотивом?

Е. О.: Один из мотивов - человек не верит, что его мнение может хоть каким-то образом на что-то повлиять. Еще одной причиной является недоверие к чистоплотности, искренности и бескорыстию исследователя.

Д. И.: Вот вы проводите опросы среди молодежи, которая употребляет наркотики. У них же, прежде всего, должны быть уголовные страхи по этому поводу?

Е. О.: Ну конечно.

Д. И.: Если он рассказывает, где он их достает, из чего их делает, где у него притон там или что?

Б. Д.: Должен быть страх, что социологи сдадут их правоохранительным органам.

Е. О.: Это один из самых больших страхов, когда мы имеем дело с такими, скажем так, трудными ситуациями. Но умение снять эти страхи зависит от профессиональной подготовки, просто нужно иметь специальные навыки и аргументы, чтобы объяснить собеседнику или собеседнице, что его рассказ не будет предан никакой огласке, и конфиденциальность полностью гарантирована. Кроме того, у исследователей существует определенная репутация. Вообще, надо сказать, наши информанты…

Б. Д.: Информанты - это те, кого вы опрашиваете.

Е. О.: Здесь тоже есть небольшая разница между количественниками и качественниками: количественники обычно говорят о респондентах, а качественники - об информантах.

Б. Д.: Так все же, что можно сделать, чтобы информант не боялся, что социолог сдаст его? Похож ли социолог на священника?

Е. О.: Социолог на священника  не похож, потому что…

Д. И.: Он девушка.

Е. О.: Дело не только в этом, хотя отдельная тема, как влияет пол социолога на то, что он изучает. А вопрос насчет доверия, конечно, очень и очень сложный. Для этого, в частности, когда мы изучаем проблемные ситуации, мы даем свои координаты, и у наших собеседников есть возможность проверить нашу репутацию. Они заходят на сайт, они вообще проявляют достаточно большую активность. Даже, к нашему удивлению, иногда достают и читают наши книги для того, чтобы сформировать какое-то мнение и понять, насколько можно нам доверять.

Б. Д.: То есть получается, что они не просто дают какую-то информацию о себе, но потом интересуются тем, что же о них рассказывают?

Е. О.: Да, да, да.

Б. Д.: Интересно. Хорошо, допустим, такие люди находятся. Но что может действительно значить их мнение? Вот вы побеседовали с человеком, он высказал свое собственное мнение. И что вы делаете дальше?..

Е. О.: Вы знаете, сложно говорить о социологии вообще. Может быть, мы определим какой-то предмет, либо область, потому что иначе это будет слишком абстрактно.

Б. Д.: Прошу прощения, мы вынуждены прерваться. Нам звонит слушатель. Олег, мы вас слушаем.

Олег: Добрый вечер. У меня вопрос по теме сегодняшней программы. Очень приятно, что вы пригласили в эфир социолога. У меня вопрос как раз по поводу социологических исследований на радио. Так получилось, что однажды я стал участником такого социологического исследования, которое проводила довольно крупная компания. Я не буду ее называть. Эта компания позвонила мне по домашнему телефону и предложила ответить на несколько вопросов, касающихся работы радиостанций. Это к вопросу о доверии к социологии и вообще о том, влияет ли мое мнение на что-либо в этой жизни.

Б. Д.: Вы им рассказали?

Олег: Я честно решил ответить на все вопросы. Они спросили, какую радиостанцию я слушал в последние дни? Я ответил. После этого мне задали вопрос, а какую еще радиостанцию я слышал за последнюю неделю? Я назвал вторую радиостанцию. Тогда у меня удивленным голосом спросили, не слушал ли я другие радиостанции? Я ответил, что не слушал. А дальше мне назвали список из шести или семи радиостанций и спросили, не слушал ли я их. Я честно ответил отрицательно, а потом задумался. Ведь в Москве существует 40 с лишним радиостанций. Почему социологическая компания, которая проводит исследования, на основании которой продается реклама, меня подталкивает к какому-то ответу? Ведь реклама – это то, что позволяет радиостанциям выжить.

Б. Д.: То есть не получается ли так, что в данном случае социологи выступали в роли рекламистов, продвигающие эти пять радиостанций?

Д. И.: Некоторая коррупция тут точно присутствует. Радиостанции, которые участвуют в рейтинге, заплатили социологам, которые проводят опрос только для этих радиостанций, а другие просто не замечают.

Олег: Именно эта мысль мне и пришла в голову. Ведь меня вместо того, чтобы по-честному провести это исследование и оценить 40 радиостанций, существующих в городе Москве, профессиональные социологи, имеющие определенную репутацию, имеющие имя - название компании очень громкое, пытались подтолкнуть к желательному ответу. А на те рейтинги, которые составляет эта компания, ориентируются все рекламные агентства и крупные рекламодатели. Я оказался человеком подготовленным, я отвечал честно. А потом задумался: ведь рядовой радиослушатель, которому звонят, среагирует на бренд, на имя.

Д. И.: Спасибо. Всего вам доброго.

Б. Д.: Да, интересный поставлен вопрос. Не выступают ли социологи распространителями рекламы? И социологи ли эти социологи? Итак, нет ли у нас проблемы, что социолог является лицом, формирующим, а не изучающим общественное мнение? И не торгует ли он именем, чтобы навязывать свое мнение? В конец концов, не бывает ли так, что социолог искажает реальность?

Е. О.: Такая проблема, конечно, существует. Но социологи бывают разными, сейчас происходит бурный процесс специализации. И в описанном случае шло не совсем социологическое, скорее, это было маркетинговое исследование

Б. Д.: А где граница?

Е. О.: Граница, прежде всего, в задаче, которая ставится перед исследователями.

Д. И.: А какие можно поставить задачи, которые будут типичными для маркетингового и для социологического исследования?

Е. О.:Типичные маркетинговые исследования ориентированы на определение границ той или другой потребительской ниши, определение целевой группы для продвижения бренда, для рекламы и более точного позиционирования товара. Маркетинговые исследования всегда достаточно высоко оплачиваются и имеют дело с большими полями,  массовыми опросами. А вот в части каких-то ценностных вещей маркетинговые исследования пересекаются с социологическими. В частности, когда мы пытаемся понять стиль жизни, здесь уже трудно их развести. Но маркетинговые, как правило, более объемные. Исследования, ориентированные на рейтинги, - это все-таки маркетинговые исследования.

Б. Д.: Иными словами, есть маркетологи, которые своими исследованиями зарабатывают деньги. И есть социологи, которые святые?

Е. О.: Да, святые.

Д. И.: А у меня другой вопрос. Правдоподобна ли история, рассказанная радиослушателем Олегом? Так оно бывает? Насколько корректно ведет себя такая маркетинговая служба? А, может быть, с точки зрения маркетинга это правильно, так и надо?

Б. Д.: Такой нормальный маркетинговый ход, но только немножко порочащий социолога в глазах потребителя?

Е. О.: Понимаете, здесь ошибка исследователя в том, что он попал, как я поняла, на профессионального работника радио. И это очень большая проблема, очень большая ошибка.

Д. И.: А если бы он попал на другого человека?

Е. О.: Этот человек поддался бы его влиянию.

Б. Д.: То есть, ошибки на самом деле нет? Все он сделал правильно?

Е. О.: Есть ошибка, в данном случае речь идет о недобросовестном и не очень профессиональном инструменте исследования.

Д. И.: В чем непрофессиональность?

Е. О.: Здесь присутствует то, что в социологии называется тенденциозностью исследования. Тенденциозность может заключаться не только в перечне радиостанций, но и в формулировке вопроса. Например: скажите, пожалуйста, как вы относитесь к такому негативному явлению, как употребление наркотиков? Ну, естественно, когда человеку говорят, что это негативное явление, он и скажет, что относится негативно.

Б. Д.: А если его не спросят, как вы относитесь к негативному явлению, то он, конечно, подумает, что наркотики это очень хорошо?

Е. О.: Есть техники, которые помогают человеку оказаться в пространстве, где существуют разные мнения. Медики думают так, юристы так, а  ученые так. И вообще, вы знаете, что есть страны, в которых существуют другие практики. А вот как вы к этому относитесь? Что такое употребление наркотиков? Мы задавали такие вопросы, и получали неоднозначные ответы.

Б. Д.: Сильное смещение относительно ситуации, когда говорится «к такому негативному явлению»? Какова степень смещения?

Д. И.: Если человек чувствует негативное отношение к предмету, который для него почему-то позитивен, он просто откажется говорить. Зачем?

Е. О.: Или отговорится - «трудно сказать». Иными словами, все зависит от того, как задан вопрос, какие предложены альтернативы. В данном случае, как ограничиваются варианты ответов. В случае, о котором рассказал Олег, пространство альтернатив ограничено тем выбором, который интересовал заказчика и который заказчик проплатил. Проплатил он пять радиостанций, о них и спрашивали.…

Б. Д.: Посмотрим на ситуацию иначе. Сорок радиостанций, перечислить их все, было бы, наверно, слишком долго. Боюсь, что задавший нам вопрос повесил бы трубку, не дослушав до 40-й. Надо было кого-то отобрать, ну и взяли, допустим, первую пятерку и еще кого-то добавили. Разве так не может быть? У них не было выхода, и, может, все было сделано честно: нормальный закрытый вопрос с альтернативами.

Е. О.: Нормальный закрытый вопрос с альтернативами можно было бы задать следующим образом: скажите, пожалуйста, какие радиостанции вы предпочитаете? Это первый вопрос; второй: а какие вы слушали сегодня или вчера?

Б. Д.: Это открытый вопрос.

Е. О.: И что?

Б. Д.: А закрытые вопросы, вопросы с названными альтернативами вы в принципе не признаете, не применяете?

Е. О.: Нет, мы применяем, но альтернатив не может быть больше, допустим, 15-ти. Если их больше, потеряется внимание.

Б. Д.: Ну, вот их и Олегу назвали: пять из сорока.

Е. О.: В том случае, когда альтернатива больше 15-ти, делают открытый вопрос, чтобы человек сам назвал. Некорректно и непрофессионально делать такой перечень. Человек никогда не будет отвечать на такой вопрос.

Д. И.: Ну почему? В каком-то смысле получается, что работа маркетологов была достаточно профессиональной: у них был заказ от семи радиостанций, они о них и расспрашивали. А причем здесь остальные?

Б. Д.: Хорошо. Представим себе, что это были не маркетологи, а все-таки социологи. Разве социолог никогда не формирует социальную реальность? Он ее только изучает?

Е. О.: Формирует, конечно.

Б. Д.: А как с этим быть? Как понять, когда мы читаем какое-нибудь социологическое исследование, перед нами попытка "незаинтересованного" описания или способ воздействия, манипулирование?

Е. О: Вне манипулирования вообще в информационном пространстве ничего не существует. Мне кажется, если политик что-то говорит, или культурный лидер, или какой-то эксперт, в любом случае они что-то формируют.

Б. Д.: Так они и не претендуют на то, чтобы донести до нас чисто социальные знания.

Д. И.: Они говорят о себе, а социолог ведь собирает информацию и респондент, наверное, надеется, что его ответ на что-то повлияет.

Е. О.: Конечно, задача социолога максимально убрать свою личность, но, тем не менее, социология не позитивная наука и мы не можем говорить об абсолютной объективности того знания, которое мы представляем. Мы сами, так или иначе, включены в это поле.

Б. Д.: Мы остановились на вопросе, социология формирует реальность или ее описывает. И, кстати, не только социология. Когда, начиная с периода Перестройки, мы много читали о каких-то неформальных объединениях, да и сейчас продолжаем читать, иногда возникает ощущение, что часть информации высосана из пальца, что некоторых описываемых объединений просто не существует или не существовало до появления соответствующих описаний. То есть у журналиста или у человека, который пытается представить себя социологом, есть какой-то знакомый, который готов ему подыграть, о чем-то рассказать. Потом появляется статья в газете или в научном издании, ее читают. И люди в разных городах узнают о том, вот так можно одеваться, так себя вести. Не получается ли так, что эти молодежные культуры во многом являются продуктом описания?

Е. О.: В какой-то степени, да. Но с другой стороны я, когда разговариваю с кем-то из молодежных субкультур, всегда задаю вопрос, почему они в субкультуре, а не просто пытаюсь понять, кто они такие, эти готы, панки, эмо, скины. Вот вы были субкультурщиком?

Б. Д.: Нет.

Е. О.: Нет, а почему? Почему этот юноша или та девушка делают такой выбор, а другие нет. Это же личностный выбор, очень глубокая вещь, зависящая от окружения.

Д. И.: Одну секундочку. Но существование субкультур - это объективная реальность. Мы выходим на улицу и постоянно видим странно одетых людей. Но это разные люди?

Е. О.: Да, другое дело, что внутри этой культурной сцены, есть разные персонажи, выполняющие разные роли. Там есть ядро, есть лидеры, есть, конечно, примкнувшие. Вот среди примкнувших могут оказаться те, которые просто следуют моде, или им нравится девочка или мальчик в этой группе.

Б. Д.: Или они прочитали о том, что такое в принципе существует, и им захотелось выделиться из своего окружения уже известным им способом.

Д. И.: А как запаляется, появляется новое течение?

Б. Д.: Как появляется течение вообще или как каждый человек в него приходит?..

Д. И.: Вот, например, где-то готы или эмо уже есть, а у нас в деревне их не было - и вдруг они появляются. Как они возникают вот в этом конкретном месте? Откуда появляются лидеры и обрастают примкнувшими? Откуда берется эта сцена?

Б. Д.: Направляется из Москвы делегация, занимается экспортом готической революции?

Е. О.: Нет, что вы, экспорта не происходит. Неужели в каждой культуре есть свой Че Гевара? Существует не только реальное символическое пространство, но еще и виртуальное пространство. Готом можно стать через Интернет. Приобщиться к этой идеологии, культуре, к имиджу или еще к чему-то можно не обязательно в реалии.

Д. И.: Но если приобщиться виртуально, то зачем мне реальные побрякушки: волосы стричь определенным образом, в черное одеваться, зачем?

Б. Д.: Просто надо о себе написать в форуме, что у меня такой "прикид", я так подстригся.

Д. И.: Вот что делал мой приятель-египтянин в ранние интернетовские времена. Там было пять компьютеров или четыре, не важно. И он там сидел и со всех этих компьютеров делал вид, что он - исламская женщина. И его со всех исламских чатах выпирали, но он при этом не делал себе операцию по смене пола.

Е. О.: Это было давно, сейчас другой тренд в Интернете – все, наоборот, стремятся открывать себя, реализовывать.

Б. Д.: То есть представить себя максимально правдиво?

Е. О.: Правдиво, конечно, потому что очень важно рассказать о том, какой или какая ты есть. И описать себя во всех возможных ипостасях. Но я считаю, что этого недостаточно. Если человек хочет быть готом, ему важно иметь свою логику, правильно?

Б. Д.: А зачем человеку хотеть быть готом?

Е. О.: Вот это как раз самый главный и интересный предмет для исследования. Если, например, журналист, тот же маркетолог, или, допустим, политтехнолог будут интересоваться, сколько готов в Москве, и можно ли их активировать на ту или иную акцию, то для нас самое интересное - это причина данного субкультурного выбора. Мы хотим знать, какие проблемы человек для себя решает, какие цели и задачи он таким образом реализует и прочее?

Д. И.: Про эмо расскажи, эмо сейчас самые свежие, самые интересные.

Б. Д.: Странное очень название, напоминает о страусах эму. Откуда оно возникло?

Е. О.: Ну, эмо – это эмоушн, то есть это производное сокращенное от эмоций, от чувственности или чувствительности. Это такая субкультура, нет, скорее, движение, потому что последовательные субкультурщики типа готов и панков не считают эмо субкультурой. Они полагают, что эмо – это очень попсовая, мэйнстримная молодежь, которая использует какие-то отдельные элементы старших братьев.

Б. Д.: То есть критерий субкультуры - это признают ли тебя субкультурой другие субкультуры?

Е. О.: Обязательно. А как же? Между ними существуют достаточно мощные ритуальные разборки, выяснения.

Б. Д.: А в данном случае никто ни с кем не разбирается, просто не признают?

Е. О.: Нет, почему же, эмо бьют.

Б. Д.:Значит, они тоже субкультура.

Е. О.: Ну, отчасти да.

Д. И.: А кто бьет эмо, скины?

Е. О.: Могут скины, могут готы. Вообще их не очень любит субкультура в целом. Все, с кем мы ни разговаривали, на это указывают, а мы проводили исследования скинов, изучали антифашистов и пр.

Д. И.: А что, антифашисты - это тоже субкультура?

Е. О.: Нет, это движение, а не субкультура, потому что там существует очень много разновидностей.

Б. Д.: В принципе и скины изредка бывают антифашистами, хотя кажется, в России это случается редко.

Е. О.: И скины бывают антифашистами, и рэперы, и диайвайщики, поэтому антифашистов и нельзя назвать субкультурой, слишком они многолики.

Б. Д.: А какое последнее было слово? Что это такое?

Е. О.: Диайвайщики. Ээто аббревиатура от dо it уоurself - такое вот течение.

Б. Д.: Это люди, преобразующие себя изнутри?

Е. О.: Нет. Это люди, использующие только то, что сделано своими собственными руками. Это новые панки.

Б. Д.: Это ближе к природе?

Е. О.: Нет. Это как раз урбанистические культуры, какое-то ответвление панковского движения, хиппи.

Д. И.: У них было несколько больших акций в Европе, а у нас что они делают?

Е. О.: У нас? Основные их акции - это… как это называется? Food not bombs, FNB: они кормят бомжей пищей, которую сами готовят.

Б. Д.: Елена, не возникает ли вопроса, есть ли смысл ими заниматься? Их ведь довольно мало - или их много? Можно ли оценить, какую часть населения они составляют?

Е. О.: Это вопрос, заданный с позиций количественной социологии. Не важно, сколько их. Субкультурщиков всегда меньше, чем мейнстрима, составляющего основную поколенческую группу. Мейнстрима, конечно, больше – обычной, нормальной молодежи.

Б. Д.: Но все же насколько меньше? Меньше - это может быть 40%, а может быть 1 промилле.

Е. О.: Это абсолютно неважно, потому что революцию тоже делали несколько человек. Какая разница, сколько их?

Б. Д.: Но эту революцию потом кто-то поддержал.

Е. О.: Смысл заключается в том, что между обычной молодежью и субкультурной не существует абсолютного барьера. То есть очень многие тренды, которые разрабатываются молодежными субкультурами, потом воспринимаются мейнстримом.

Б. Д.: Это очень важный момент. Прошу прощения, у нас слушатель Елена на линии. Добрый день, Елена.

Елена: Добрый вечер, господа. Честно признаюсь, я ничего не понимаю ни в готах, ни в эмо. Мне хотелось бы получить ответ вот на такой вопрос: почему молодые люди делают выбор в пользу той или иной субкультуры, что об этом говорит социология? И еще один вопрос, который у меня возник, когда я слушала вашу беседу. Почему между теми же  готами и эмо нет никакого взаимопонимания или дружбы?

Б. Д.: Такой корпоративной дружбы? И ты субкультура, и я субкультура, да?

Елена: Ну, потому что и там, и там, везде молодежь.

Б. Д.: А что, молодежь обычно дружит между собой? Так когда-нибудь было?

Елена: Не знаю, но меня возникли такие вопросы, на которые мне хотелось бы получить ответ.

Б. Д.: Спасибо большое, Елена. Первый вопрос помните?

Е. О.: Помню, но я хотела бы сначала ответить на второй вопрос. На самом деле не совсем правильно говорить, что готы не дружат с эмо. Там, где наиболее распространены эти культурные сцены, в столицах, мегаполисах, тем действительно они существуют в основном сепаратно. А в маленьких городах, хотя Ульяновск я не назову маленьким, ну, не очень крупных, где субкультурная сцена не очень разнородна, там между многими субкультурщиками более распространено коллективное взаимодействие. Они особо не дерутся между собой и поддерживают друг друга, если возникает необходимость. Часто они даже оккупируют одни и те же кафе, какие-то площадки.

Б. Д.: То есть можно увидеть в одной компании скинхеда и эмо?

Е. О.: Ну, это чересчур.

Д. И.: А у нас скинхеды с растаманами вместе тусовались. В «Жесть» прихожу, а там вечеринка, и они вместе. Так что бывает.

Б. Д.: Интересно. А теперь первый вопрос, почему вообще субкультуры?

 Е. О.: Всякий раз по-разному, но в основе все-таки лежит определенное культурное сопротивление навязыванию какой-то культурной доминанты, не политической, а именно культурной.

Б. Д.: То есть желание стать меньшинством при каком-нибудь большинстве?

Е. О.: Да, и все субкультуры так или иначе противостоят гопничеству, противостоят абсолютной лояльности.

Б. Д.: Ну, хорошо, что такое попса, это более или менее понятно. А что такое гопничество?

Е. О.: Ну, гопничество - это гопники, понятие достаточно сложное для интерпретации..

Б. Д.: Что, до сих пор гопники - это те, которые берут на «гоп-стоп»?

Е. О.: Нет, хотя это одна из существующих версий происхождения слова. На самом деле гопники - это образное выражение, с помощью которого неформалы определяют агрессивно настроенный молодежный мейнстрим, агрессивно настроенную часть конвенциональной молодежи, которая не просто не хочет быть субкультурщиками, а активно не любит, ненавидит, и готова бороться вплоть до физических мер с неформалами.

Б. Д.: То есть когда Науменко пел про гопников, что они слушают «Арабески», он имел в виду, что слушают «Арабески» все те, кто агрессивно не терпит неформалов, и хотят с ними активно бороться?

Е. О.: Ну, я уж не знаю, что имел в виду Майк Науменко.

Д. И.:

Получается, гопники,  когда объединяются в какие-то анклавы и очень жестко борются с субкультурами, они тоже составляют субкультуры.

Б. Д.: Люберы же были субкультурой? Они не гопники?

Е. О.: Ну, скорее всего, это движения или группировки. Все-таки существуют определенные уровни организаций, потому что если организация формируется исключительно по территориальному признаку, по защите какой-то локальности или территории, это самый первый уровень. Это все-таки недостаточная идеология для того, чтобы быть субкультурой.

Д. И.: Это банда.

Е. О.: Не то, чтобы банда.

Д. И.: Ну, группировка.

Е. О.: Да, группировка. А субкультура формируется все-таки вокруг неких ценностей.

Д. И.:. Они какую-то свою правду несут.

Е. О.: Да, какую-то правду.

Б. Д.: Мы закончили на мысли о том, являются ли гопники, агрессивно противостоящие субкультурам, тоже субкультурой. Елена Омельченко высказала мысль, что это на самом деле движение, а субкультура-  это что-то совсем другое. Может быть, наши слушатели захотят с этим поспорить. Вопрос нам можно задать по телефону 730-73-70. Повторю вопрос еще раз: чем отличается субкультура от движения? Понимают ли те, с кем вы говорите, принадлежат они к субкультуре или к движению? Или это вы их так разделяете?

Е. О.: Сложный вопрос. Кто-то понимает, кто-то нет, да это и неважно. Важно, что они, например, могут сказать о себе – мы эмо, мы готы, но никто не называет себя гопником.

Б. Д.: А люберами себя называли?

Е. О.: Нет, это журналистский термин, который потом прижился.

Д. И.: Прижился, и называли, конечно.

Е. О.: Он прижился, но он был сконструирован журналистом.

Б. Д.: То есть мы все-таки пытаемся различать ситуацию, когда а) движение или субкультура возникла сама и б) когда она "наведенная"?

Д. И.: Да какая разница? Ну, кто-то кого-то назвал, и название было принято. Кто-то кого-то первый назвал хиппи или панками, и пошло.

Б. Д.: А вообще часто бывает, что принимают чужое название? Или обычно бывает самоназвание?

Е. О.: Это серьезный вопрос. Это как с именами, откуда они возникли, кто автор этого имени. Как на самом деле происходит, что молодежь начинает себя таким образом называть.

Б. Д.: У них есть свои легенды о своем имени?

Е. О.: Конечно, у каждой субкультуры есть своя легенда. Вот интересная метаморфоза произошла, например, с неформалами, которые сейчас очень активно используют этот термин. Он же родился в недрах комсомольской бюрократии. Казалось бы, его никак не могли воспринять продвинутые части нынешней, современной молодежи. Но термин зажил новой жизнью.

Б. Д.: Его с удовольствием приняли и политические, и культурные неформалы. Наоборот, стало очень почетно говорить: я неформал!

Е. О.: Да, да, да.

Д. И.: А есть какие-то наши родные субкультуры?

Б. Д.: Те, аналогов которых нет за границей?

Е. О.: Конечно, например, КСП.

Д. И.: А КСП - это?..

Е. О.: В общем, это тоже  движение, и принято считать, что да, это именно наше.

Б. Д.: Но его вполне успешно экспортировали в страны, куда уехали наши граждане.

Д. И.: В слетах есть свои ритуалы, есть свои какие-то атрибуты.

Е. О.: Можно еще назвать какие-то диссидентские субкультуры, шестидесятников. Хотя, конечно, в 60-е практически во всей Европе были определенные движения, студенческие волнения и пр.

Б. Д.: Но там это было отнюдь не диссидентство.

Е. О.: А у нас диссидентство, это другое.Честно говоря, я не согласна с тем, что субкультура это экспорт. Сейчас вообще странно об этом говорить, поскольку существует глобальное информационное пространство.

Д. И.: Но где-то эти субкультуры зарождаются.

Б. Д.: Эмо где зародились?

Е. О.: Я не знаю, где зародились эмо. Панки и скины английского происхождения, хиппи – американского.

Б. Д.: А готы?

Е. О.: Готы, готик – это Англия, конечно.

Б. Д.: Хорошо, вернемся к социологии. Я не случайно задал вопрос, о том, какую часть населения охватывают субкультуры, эти движения. Зачем нам всем этим заниматься? Просто чтобы узнать, как это может быть устроено? Или это имеет какой-нибудь дополнительный интерес?

Е. О.: Конечно.

Б. Д.: Какой? Зачем?

Е. О.: Дело в том, что наличие субкультур есть признак общественного плюрализма В тоталитарных обществах субкультуры, в общем, невозможны. Или они подавляются, или они существуют в полном андеграунде.

Д. И.: А шестидесятники…

Е. О.: Это было в хрущевскую оттепель, а потом гайки опять стали закручивать.

Д. И.: Но КСП было.

Б. Д.: Кстати, была субкультура в тоталитарном обществе. Как же…

Е. О.: Какая?

Б. Д.: Стиляги.

Е. О.: Это 60-е годы.

Б. Д.: Нет, нет. Это не 60-е, они возникли в поздние 40-е годы. Они возникли, когда привезли какие-то вещи из-за границы, когда стали вырастать дети разного рода партработников. Это конец 40-х – начало 50-х годов.

Д. И.: Нет, ты неправ.

Е. О.: Нельзя путать стиляг, которые просто одевались в стильные вещи, и стиляг, которые стали субкультурой.…

Д. И.: Да, и субкультура эта -  конец 50-х – начало 60-х.

Е. О.: Да, конечно. Наверно, каждая тема, которую мы тут поднимаем, она очень отдельная и интересная. Но поговорим собственно о субкультурах. Начнем с того, что если мы не представляем себе, что это такое, то любые необычные проявления молодежи вызывают у взрослых панику. У взрослых - панику, у родителей - страх, у политиков - желание каким-то образом контролировать, приобщить, манипулировать и использовать. А вообще содержательное представление о субкультурах помогает гармонизации общества. Помогает понять, что в обществе должны существовать разные люди, в том числе, в молодежной среде.

Б. Д.:

Но что я понимаю под разнообразием общества? Ну да, ходит там эмо. И что? 

Е. О.: Это как и в любом другом пространстве. Люди имеют право на разные культурные выборы, разные способы презентации себя и разные способы нахождения своего смысла в жизни. И когда отсутствуют тоталитарные, четко прописанные правила, каким должен быть молодой человек или молодая девушка, то они имеют право это свое пространство молодости обустраивать так, как они хотят. И если существует уважение к этому праву, то возникает большее понимание, в том числе и между родителями и детьми. Уходит, в частности, моральная паника по поводу того, что если ты – эмо, то завтра ты обязательно будешь себе резать вены и прыгать с крыши.

Б. Д.: Вы хотите сказать, что на самом деле социология этих групп нужна для решения проблемы отцов и детей. Для того чтобы отцы не боялись своих детей, для того чтобы политики не считали, что все это подрывные элементы - те, кто ходят себе накрашенными?

Е. О.: Да. Или, по крайней мере, научились бы политики или просто люди понимать, что и внутри тех же скинов существуют разные движения. В частности, есть красные скины.

Д. И.: Воцерковленные люди тоже описываются как субкультура?

Е. О.: Ну, не воцерковленные. Сейчас, пожалуй, нет.… Неоязычники - да.

Д. И.: Неоязычники – это я понимаю. А вот настоящие, обычные, типа наших знакомых.

Б. Д.: Нет, стоп, если это не экстримные, то это уже не относится к субкультуре.

Д. И.: У них есть своя правда, безусловно. У них есть свои поведенческие нормы, у них есть ритуальная часть, слава Богу, есть.

Е. О.: Идеологам ни одной из церквей не понравятся ваши рассуждения.

Б. Д.: Но так мы же не идеологи церквей. Мы говорим про социологию. Понравится ли это социологам?

Е. О.: Нет, это не субкультура. А почему тогда, я не знаю, на идеологический кабинет президентской команды нельзя смотреть, как на субкультуру? И на людей, поддерживающих какое-то идеологическое направление?

Б. Д.: А как у них с ритуалами? Я думаю, что похуже, чем у церкви.

Е. О.: Я думаю, что есть какой-то свой язык, но это не субкультура. Субкультура - это как правило закрытое, достаточно ограниченное сообщество людей.

Д. И.: Но разве оно не борется за расширение их субкультуры?

Е. О.: Нет.

Д. И.: Оно не хочет транслировать свою правду…

Б. Д.: Кстати, интересный вопрос. Они хотят расширяться, они хотят замкнуться? Чего они хотят от окружающего общества?

Е. О.: Честно говоря, сложно ответить. Наверно, чтобы их услышали, чтобы они свою правду каким-то образом транслировали.

Б. Д.: То есть они хотят, чтобы их заметили? Не проходили, не замечая, а чтобы их заметили?

Е. О.: Конечно, это очень важно.

Б. Д.: Но при этом не хотят, чтобы их убивали?

Е. О.: Я думаю, что, конечно, не хотят.

Д. И.: Это что за вопрос?

Б. Д.: Ну, это некоторые крайние точки. Не заметить и убить. А где вот на этом пространстве оптимальная точка? Заметить - и… Что после этого?

Е. О.: Это у всех по-разному. Но я вопрос не поняла. Выделиться, не быть как все.

Б. Д.: Чего хотят изнутри субкультуры от тех, кто находится вне ее? Какой реакции для себя они хотят? Они не хотят остаться незамеченными, они не хотят быть убитыми и быть избитыми. А еще?

Е. О.: По-моему, они прежде всего хотят, чтобы другие «свои» видели, что они тоже «свои». Вряд ли они так много думают о тех, кто не субкультурщик. Каждому готу или эмо, я думаю, приятно встретить гота или эмо и поговорить о своей музыке, о своих книжках, о своих делах. Но понимаете, это же вечные потребности, и типичные не только для молодых. Найти своих, найти свою тусовку, где ты можешь быть самим собой.

Б. Д.: То есть выделиться из большинства, но выделиться не в одиночку, а небольшим коллективом.

Е. О.: Присоединиться к кому-то, да.

Б. Д.: Присоединиться к коллективу, где в каждом месте, может быть, в другом городе можно найти своего брата.

Е. О.: И понять, что ты не один такой урод. Что ты не такой, как родители тебе объясняют, никудышный. Ты находишь своих, которые тебя понимают и разделяют твои ценности, и среди которых ты занимаешь статус, который тебе недоступен в обычном, скажем так, обществе.

Б. Д.: А чего хотят представители этих субкультур от социолога? Не вообще от абстрактного общества, а именно от социолога? Зачем они общаются, какая у них мотивация?

Е. О.: Я думаю, одна из мотиваций - быть услышанными, рассказать о себе. Просто рассказать о себе. Мы говорили с ребятами, по их мнению, журналисты пишут о них или утрированно, или поверхностно. Потому и возникают моральные паники вокруг тех или других вещей.

Д. И.: А что такое моральная паника?

Е. О.: Например, в Нижнем Новгороде прошло заседание Городской Думы, где было принято решение проводить в школах пропагандистскую работу по запрещению эмо.

Б. Д.: А чем это обосновывали?

Д. И.: Наверное, тем, что бьют их, опасно им жить.

Е. О.: Да, суицидальная субкультура, такой ярлык им сразу навесили. Если вы, родители, не хотите, чтобы ваши дети начали кончать с собой, то ни в коем случае не допускайте, чтобы они становились эмо.

Б. Д.: Понятно. Мы поговорили о социологии как о знании общества о себе и о том, как она может существовать, на материале изучения субкультур. Итак, еще раз, зачем социология? Давайте попробуем это кратко сформулировать для наших слушателей.

Е. О.: Господи, какой же это сущностный вопрос. Как на него ответить, я не знаю, честно говоря. Зачем социология… Во-первых, она нужна тем, кто ею занимается.

Б. Д.: Как способ удовлетворить свое любопытство.

Е. О.: Да, наверно.

Б. Д.: Заработать на жизнь?

Е. О.: Честно говоря, зарабатываем мы не шибко много.

Б. Д.: В сравнении с маркетологами мы это уже выяснили. А зачем это нужно обществу?

Е. О.: Я думаю, что социология, в отличие, в частности, от журналистики, все-таки позволяет донести до людей, кому это интересно, другую информацию, другие версии, интерпретации тех понятий, которые или на слуху, или продвигаются политиками в каком-то одном ключе. Это важно, так как человек имеет возможность выбирать.

Б. Д.:. То есть нужно предлагать обществу разные варианты, разные линии поведения для того, чтобы каждый мог выбирать и терпимо относиться к вариантам жизни, выбранным другими людьми. Спасибо. С вами прощаются Дмитрий Ицкович, Борис Долгин и Елена Омельченко, доктор социологических наук, руководитель исследовательского центра «Регион» в Ульяновске. С вами была передача «Нейтральная территория», совместный проект «Полит.ру» и радио «Финам-FM».

См. также:

Редакция

Электронная почта: polit@polit.ru
VK.com Twitter Telegram YouTube Яндекс.Дзен Одноклассники
Свидетельство о регистрации средства массовой информации
Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством
Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и
средств массовой информации. Выходит с 21 февраля 1998 года.
При любом использовании материалов веб-сайта ссылка на Полит.ру обязательна.
При перепечатке в Интернете обязательна гиперссылка polit.ru.
Все права защищены и охраняются законом.
© Полит.ру, 1998–2024.