Современное государство — это иллюзия, созданная для того, чтобы унять тревогу людей, которые ждут, когда Государство наконец-то обретет свою полную историческую форму во времени, а на земле наступит рай. Для достижения этой амбициозной цели Государству нужны от граждан две вещи: во-первых, Государство требует полного отказа от этической составляющей человека как субъекта, так, чтобы вся полнота власти решать, что хорошо, а что плохо, была передана механическому Киборгу, собранного из живого тела Народа. Во-вторых, Государство хочет, чтобы полнота гражданина была сведена лишь к какому-ту одному фрагменту; гражданин должен выделить некую часть собственной идентичности и сделать именно ее основой своей индивидуальности. А так как жить в соответствии с этими требованиями оказывается невозможно, индивид должен избавиться от того, что может показаться лишним, одновременно притворяясь, что является цельной личностью.
Цель предыдущего абзаца – не в провокации, а скорее в попытке выразить современной терминологией мысль одного из ключевых авторов эпохи Западного Модерна – Томаса Гоббса. Очень часто проходят мимо того факта, что Запад с XVII века жил в значительной степени в согласии с символическими архетипами, которые получили своё развитие в его работах. Однако нельзя приписывать Гоббсу исключительное право на всё, что будет обсуждаться далее. Как часто случается с великими умами, он стоял на плечах гигантов, бывших до него. Среди этих гигантов - Уильям Оккам и номиналисты в целом, которые открыли западной мысли дорогу к пониманию окружающего мира не как целого, но, скорее, как набора разрозненных частиц, лишенных общей цели (не обладали пониманием конечной цели, или, как сказал бы Аристотель, телоса). Мартин Лютер, который при помощи социально-политических наук расколдовал тему Спасения и поставил её в зависимость от принципа хорошего правления; и проложил дорогу к принципу «чья страна, того и вера». Рене Декарт, который придал новый импульс античному пониманию Человека как одинокого духа, оказавшегося пленником плоти, в сочетании с его механистическим пониманием реальности. Юст Липсис, который придумал христианский стоицизм, заменивший идеал агапе (любовь и милосердие) на апатию (постоянство жизни во всех её проявлениях), и после устранения идеала сострадания из центра общественной жизни внедрил вместо него гражданский активизм и военную дисциплину.
Томас Гоббс – именно тот Мыслитель, который внес самый значимый вклад в философию раннего Нового времени. Он, оставаясь в рамках христианского символизма, создал теологию сообщества где, согласно философу Эрику Фёгелену, «противоречие между временным и вечным становится бессмысленным» (1). Рассмотрим гравюру на титульной странице «Левиафана» (издание 1652 года). Первое, что видит читатель, - гигантское тело, сложенное из человеческих фигур в шляпах и плащах; они обращены спиной к зрителю и смотрят на корону, венчающую голову гиганта. На первом плане – окруженный стеной город (2). Город пуст, там лишь десяток солдат, которые, видимо, направляются к церкви, расположенной в левом нижнем углу гравюры. Рядом с церковью – две человеческие фигуры, возглавляющие процессию. Это священники либо доктора, на них – чумные маски с вытянутыми клювами.
Этот гигант – Левиафан – Искусственный Человек или, как сказали бы сегодня, Киборг, внутри которого множество людей составляют единое тело. Именно это тело, а не избранный правитель или любой другой представитель власти, - становится главным действующим лицом истории. Трудно оценить революционность этой концепции, не уделив должного внимания тому, как воспринимается здесь понятие «Человек», - тот самый человек, который втиснут в рамки Искусственного Человека. Гоббс считает, что любым человеком управляют страсти; самая сильная из которых — Libido Dominandi — страсть служить и подавлять. Однако это желание присуще не индивиду в целом, а только Личности. Гоббс пишет: «Слово личность (person) латинское, вместо которого греки имеют слово prosopon, обозначающее лик или вид, подобно тому как латинское persona обозначает наряд или внешний вид человека, представляемого на сцене, а иногда специально ту часть этого наряда, которая скрывает лицо, например маску. С театральных подмостков это название было перенесено на всякого, представляющего речь или действие как в судилищах, так и в театрах. Личность, таким образом, есть то же самое, что действующее лицо» (3).
Конечно, не Гоббс изобрел концепцию личности. Напротив, идея личности была составной частью западной интеллектуальной традиции со времен античности. Строго говоря, и в Западной традиции присутствуют все оттенки и грани этого феномена, но когда дело доходит до точного определения, то самое главное значение, приписываемое личности в рамках этого подхода, всегда находится в области общественных отношений. Причина этого перекоса уходит корнями в великую культуру римского и западного права: если “Я” во многом определяется тем, как “Я” видится другим, то тогда правила и различные восприятия личности со стороны других безусловно имеют огромное значение. Оскорбление публичного лица — это оскорбление того, кем оно является. Именно через такое понимание идеи личности культура общественного достоинства закрепилась в Европе, а возможность ограничения власти государства стала реальной. Акцент на индивиде как личности при определенных обстоятельствах является способом уравновесить отношения в обществе. Несомненно, именно в отношении такого социального проявления личности направлено уважение со стороны общества. Символы власти, статус, права – тоже принадлежат ей.
И все же есть условия, при которых личность не может бы самодостаточной, что, при определенных обстоятельствах, может иметь разрушительные последствия. В конечном счете, символизм личности функционирует, только если он основывается на реалиях высшего порядка — и в особенности на справедливости (традиционно понимаемой как «воздаяние должного должному»). Такое понимание справедливости предполагает существование а) объективной реальности б) идею телоса (цели) и иерархию целей. Без этих компонентов никакие критерии уважения и достоинства не могут прижиться в обществе, а каждый человек становится взаимозаменяемым. Кто-то может сказать, что подобная трактовка индивида жестока — как насчёт тех, чьи цели заслуживают меньшего уважения? Не случайным является то, что многие утопические проекты нападали на западную традицию как раз для того, чтобы уважение не зависело от справедливости. Но пытаясь разбавить онтологическую основу уважения и сделав каждого уважаемым, мы в итоге остаемся и без справедливости, и без права, и без уважения (4).
Однако, отдавая должное существованию концепции прав человека и верховенства закона, мы упускаем из виду вероятность становления тоталитарной утопии. И действительно, почему бы не попробовать довести индивида и общество до совершенства, изменив правила их взаимодействия? Гоббс именно это и предлагает. Он выступает за то, чтобы эти маски стали винтиками Искусственной машины, которая будет работать бесперебойно и достигнет… Достигнет чего?
Цель Гоббса заключается не только в решении проблемы мирного правления в контексте Европы, разрываемой на части религиозными войнами. Нет, его стремление выходит за рамки исторического времени. Он пытается решить проблему сосуществования частных проявлений индивида и целостности сообщества. Говоря по-простому, люди чрезвычайно многообразны, у них разные физические характеристики, разный жизненный опыт, разные возможности и т.д. – и с учетом всего этого, не будет преувеличением, сказать, что это чудо, что отдельно взятое общество может существовать длительное время и не развалиться сразу. Особенно тогда, когда у членов общества разные взгляды не только на природу добра и зла, но и на ту основу, благодаря которой подобное разделение вообще становится возможным. Когда политическое сообщество по-прежнему читает одни и те же тексты, а его участники уже мыслят, исходя из совершенно различных аксиом, исчезает сама возможность диалога. Как можно обеспечить выживание сообщества, когда его члены расходятся во взглядах по поводу самых базовых моральных принципов? Именно таким было время, в котором жил Гоббс, а эти вопросы заняли центральное место в его творчестве.
Ответы, которые предлагает Гоббс, сформировали парадигму западной мысли на следующие 400 лет. Сначала он допускает, что невозможно достичь какого-либо соглашения по поводу иерархии этических принципов: «Каков бы ни был объект какого-либо человеческого влечения, или желания,- это именно то, что человек называет для себя добром; объект своей ненависти или отвращения он называет злом, а объект пренебрежения -дребеденью и пустяком. Ибо слова "добро", "зло" и "пустяк" всегда употребляются в относительном смысле в зависимости от того, кто их употребляет, так как ничто не бывает чем-либо таковым просто и абсолютно и никакое общее правило о том, что есть добро и что - зло, не может быть взято из природы самих объектов». Здесь в мире Гоббса, в «природном состоянии» сосуществование людей как сотрудников в общем деле или проекте просто невозможно. Он отказывает от главного постулата предшествующей социально-политической мысли — идеи общего блага или высшего блага. Остается лишь кучка параноиков, которые сторонятся любых контактов с другими людьми или, как уже говорилось ранее, — с масками на сцене, а единственная вещь, которая еще способна удержать их вместе — страх и манипуляция.
Трудно по-настоящему осмыслить, насколько радикально звучало подобное предположение, не прочитав «Левиафан» и не поняв тот идеал, который он был призван заменить. Например, в Послании к Ефесянам 4:15-16, апостол Павел имеет дело с той же самой проблемой единства посреди разнообразия даров других верующих, о котором и Гоббс говорит в своей книге. Вот решение, которое предлагает апостол Павел: Но истинною любовью все возращали в Того, Который есть глава Христос, из Которого все тело, составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получает приращение для созидания самого себя в любви» (5).
Вместо этого Гоббс предлагает следующее: «Ибо искусством создан тот великий Левиафан, который называется Республикой, или Государством (Commonwealth, or State), по-латыни - Civitas, и который является лишь искусственным человеком… В этом Левиафане верховная власть, дающая жизнь и движение всему телу, есть искусственная душа, должностные лица и другие представители судебной и исполнительной власти - искусственные суставы; награда и наказание (при помощи которых каждый сустав и член прикрепляются к седалищу верховной власти и побуждаются исполнить свои обязанности) представляют собой нервы, выполняющие такие же функции в естественном теле».
Теперь прямое противоречие между сказанным Гоббсом и идеалами апостола Павла видно как нельзя лучше: идеи Гоббса идут вразрез с отношением Церкви Павла и духа Христа (чья любовь должна трансформировать множество в единство); у Гоббса на передний план выходит отношение между политическим сообществом (составными частями Машины-Левиафана) и сувереном — высшей силой (которая удерживает все части механизма). Апостол говорит о неопределенном времени: «Доколе все придем в единство веры и познания Сына Божия, в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова» (6) (это может свершиться в любой день, хоть завтра или через миллион лет) (7). Вместо этого Гоббс говорит о категорическом времени. Левиафан уже существует, человеческие шестеренки уже крутятся в теле искусственного человека, а сила, которая заставляет их крутиться, - не любовь, а «награда и наказание». Там, где христианское Res Publicum (общее дело) должно быть единым в любви и через милосердие, Гоббс объединяет людей через пропаганду и страх смерти.
В понимании Гоббса множество становится единством не через любовь Христа, но через Государство. Государство - это Историческое Тело, смертный Бог, перед которым у человека те же самые обязательства, что и перед Христом. И только это государство-киборг имеет право на моральное сомнение, поиск ответов на самые сложные этические вопросы: «Соглашение с Богом невозможно без особого откровения. Заключить соглашение с Богом можно лишь при посредстве тех, с кем Бог сообщается путем сверхъестественного откровения, или при посредстве Его наместников, правящих под Ним и от Его имени, ибо иначе мы не знаем, принимает Бог наши условия или нет». Именно в этих понятиях полностью проявляется ключевой вопрос любого политического проекта в рамках европейской интеллектуальной традиции: как понимать Время и Историю.
Все политические теории, сформулированные на Западе, — принимают ли это их авторы или нет — так или иначе глубоко укоренены в греческом и христианском символизме. Одним из таких символов считается Кайрос (8) — специфическое понимание времени, которое греки определяли как правильное время, открывшуюся возможность для действия. В христианской традиции кайрос трансформировался в божественное время, которое нельзя определить при помощи инструментов падшего мира; напротив, оно призвано ответить на самые сокровенные вопросы смысла жизни. Более того, после Христа любое коллективное время в рамках западной традиции считается эсхатологическим временем: это время, которое воплощает себя в виде последней точки — момента закрытия и трансформации.
Поэтому не случайно, что соблазн управлять временем процветает на Западе. В то время как Восток (Китай и Индия) может существовать в рамках бесконечного цикла (9), Запад как на уровне философских архетипов, так и на уровне коллективного воображения не забывает об Эсхатоне, о Рае и Преображении. Однако в то же самое время Западу крайне трудно пребывать без хронологической ясности, в темпоральной неопределенности. Жизнь западного человека — это «жизнь в ожидании Рая», и никто не знает, когда этот Рай настанет: через пару секунд, завтра, через сто или десятки миллионов лет. Один из последних вопросов, который задали ученики Христу, был таким: «Не в сие ли время, Господи, восстановляешь Ты царство Израилю?» (10) И Он ответил совсем не то, что хотели бы услышать во времена апостолов, во времена Гоббса или в наше время: «Он же сказал им: не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти» (11). Христос не только даёт ответ, но и требует смирения и доверия перед лицом божественного времени, так как пришествие Царства Небесного не похоже на прибытие поезда на станцию — у него нет расписания.
Однако стороннему наблюдателю часто тяжело набраться терпения и ждать, особенно когда соблазн потенциального роста коллективной силы человечества и способности манипулировать столь силен. Как тут не захотеть ускорить наступление кайроса, ускорить движение времен? Гоббс гораздо скромнее в этом отношении — он по-прежнему помнит, что за Богом остаётся последнее слово — но он позволяет себе мечтать о возможности ускорить хронологическое и циклическое время до точки «секунда до конца света», сохраняя состояние вечного Творения.
В “Левиафане” Гоббс совершает фундаментальный шаг для любой будущей утопии — он порывает связь с реальностью, с миром как он есть в пользу упрощенного и одновременно всеобъемлющего понимания человека и общества. Его вклад в будущую политическую мысль в большей степени онтологический. Он редуцирует человека до простого набора страстей, главная из которых - желание править и подчинять, Libido Dominandi. Первым шагом по направлению к его утопии — и вообще к любой утопии — должно быть упрощение; процесс редуцирования человеческой индивидуальности до человеческой маски, до грима актёра, который обращен к другим людям. Затем эти маски обращаются в винтики государственной машины, которую можно привести в соответствие с волей суверена. После этого единственная вещь, которая меняется, - это сам принцип редуцирования. В понимании Гоббса критерий выбора цвета или формы маски сводится к набору страстей. Однако у других искателей утопии могут быть иные критерии выбора масок: экономическое положение в обществе, язык общения, пол, гендер и так далее.
В гоббсианском направлении мысли происходит отказ от одного из величайших достижений христианства, принципа «Воздавайте кесарю кесарево, а Божие Богу». И это как раз пограничная позиция Гоббса между мирами традиции и современности, которая дает возможность увидеть глубокую связь между логикой библейского текста и архетипами утопии. В последующих политических теориях подобную связь различить труднее, но она, тем не менее, будет занимать важное место.
Независимо от того, признает это кто-нибудь или нет, общества в итоге всегда оказываются в гоббсовской ловушке тогда, когда пытаются остановить ход истории; когда интеллектуальное или политическое движение решает определить время Второго Пришествия. Не важно, как этот рай будет выглядеть, будь это коммунизм или этически чистое гомогенизированное общество зеленой утопии, или Царство Науки. Если политическое движение искренне ставит себе целью достижение идеала в обозримом или по крайней мере в «ускоренном» будущем, ему неизбежно придется упрощать индивидуальную сущность до маски класса, расы, гендера или любого другого фрагмента человеческой личности. После отречения от таких качеств, как любовь к ближнему и терпимость перед лицом естественных человеческих слабостей, утопическое движение должно научиться любить Государство (включая такие его качества, как страх, насилие и возможности по части промывки мозгов). Это и есть главный урок, который хочет преподать Гоббс.
Второй урок в том, что единственная вещь, которую нам может предложить Левиафан в обмен на личную свободу — это безопасность — не для индивида, а для маски: «И наконец, мотивом и целью при отречении от права, или отчуждении его, является гарантия безопасности человеческой личности, т. е. сохранение жизни и обеспечение средств такого сохранения жизни, при котором последняя не стала бы тяжелой». Если индивиду удается редуцировать себя до какого-от отдельного фрагмента своей личности, например, превратить себя в “немца”, “предпринимателя”, «рабочего» или «гея», Государство обеспечит ему комфорт и безопасность. Однако за это придется заплатить. Взамен человек должен согласиться на жизнь в состоянии перманентного внутреннего раскола, шизофрении, так как индивид будет вынужден цензурировать все, что выходит за пределы маски. Подобный обмен явно не назовешь справедливым, но это – цена за поддержание иллюзии искусственного Бога, который сумел подчинить или заморозить божественное время.
Что Гоббс отказался признать, так это абсурдность собственной мысли. Абсурдность же в том, что, заключив человека в тюрьму частного существования маски, Гоббс не только пренебрегает необходимостью установить условия для мира между людьми, но и, напротив, создает условия для вечной войны между ними. В конце концов, если не существует общего блага, единодушия и согласия (гомонойя), то тогда почему волю одного человека стоит ограничивать волей других? Страх и иллюзии работают ровно до того момента, пока не появляется амбициозный и безжалостный Раскольников и не решает поставить эту машину под свой контроль — самому стать сувереном. В итоге у такого “Суперчеловека” нет моральной причины от этого отказаться.
Наивно верить, будто страха и манипуляций достаточно, чтобы поддерживать иллюзию власти Государства-Киборга в течение продолжительного времени; однако подобная иллюзия и является целью. Современное государство должно любыми способами (манипуляционными или иными) залатать дыру (которую называют «пустым троном»), находящуюся в его сердце. Как и гоббсовский человек, это государство тоже искусственно. Политический теоретик Карл Шмитт подчеркивал внутреннюю хрупкость подобного коллективного тела, отмечая, что в мире Гоббса «публичная власть и могущество могут быть признаны в сколь угодно полной и неукоснительной мере, к ним можно относиться с какой угодно лояльностью, но только как к внешнему могуществу, внешней власти, - они внутренне пусты, они уже лишены жизни» (12). Более того, как отмечал философ Джорджо Агамбен, это государство, «сформированное из бесчисленного числа маленьких фигур не может быть реальным: это скорее искусственная оптическая иллюзия» (13). Левиафан не просто искусственный Бог, это бог-подделка, в которого невозможно уверовать. Можно притворяться и соглашаться внешне признавать его таким, но при этом в глубине сердца ты все равно будешь видеть всю его ложность.
Фальшивость этого государства не является случайной: это существенное следствие глубокого христианского смысла текста Гоббса. Проект Левиафана с самого своего начала является глубоко эсхатологическим, и Гоббс это хорошо понимает. В его мире нет места общественным разногласиям, так как это ставит под угрозу существование иллюзии: «В компетенцию верховной власти входит быть судьей в отношении того, какие мнения и учения препятствуют и какие содействуют водворению мира, и, следовательно, в каких случаях, в каких рамках и каким людям может быть предоставлено право обращаться к народной массе и кто должен расследовать доктрины всех книг, прежде чем они будут опубликованы. Ибо действия людей обусловлены их мнениями, и в хорошем управлении мнениями состоит хорошее управление действиями людей с целью водворения среди них мира и согласия». Такой контроль может осуществляться только земным Богом — Государством — и его власть простирается не только в общественную сферу, но и де-факто в индивидуальную сферу каждой человеческой души. Суд совести сливается с судом закона.
В итоге Гоббс передает право собственности на людские души от Бога Государству, изменив таким образом ход западной мысли. В протестантских движениях со времен Гоббса не существует единства между церковью и Христом, так как одним целым они станут только в конце времен. То же самое относится и к модели Левиафана, у которого политическое тело может существовать только в форме иллюзии — рассеянный свет на фоне тени возможной гражданской войны — и только к концу света люди смогут приобрести реальное, а не иллюзорное единство. До тех пор политическое сообщество не должно даже помышлять о том, что государство может быть иллюзией. Иначе магия механизма перестает работать, и она, говоря словами Шмитта, ломается как тот двигатель, в которой попал песок: «Ибо восхитительная оснащенность современной государственной организации требует наличия единой воли и единого разума. Если ее приспособлениями в темноте управляет множество разнородных, состязающихся друг с другом умов, то машина вскоре выходит из строя, а с ней и вся система легальности законного государства» (14).
Такова внутренняя логика и происхождение имманентной пустоты, которая спрятана за фасадом политических институтов модерна. Ницше был прав, когда, придя в ужас от того, куда движется человечество, полуобезумевший, он понял: единственное, что осталось миру, утратившему «живую веру»(15) (без веры, которая может наполнить жизнь и трансформировать человека при помощи благодати, превосходящей его), миру, который продолжает ожидать наступления рая, при этом одновременно творя себе искусственных богов — это тотальная война без правил. Война, где победит сильнейший, Левиафан, способный подавить всё вокруг себя. А люди вплоть до второго Пришествия должны быть успокоены иллюзией обещанного искусственного рая, который никогда не наступит.
Это ужасный мир. Однако, он является неизбежным логическим выводом из предпосылки, предполагающей отношение к общему благу как ко лжи, созданной волей благосклонного управленца, чтобы спрятать истинную суть общества - бесконечную и бессмысленную борьбу за власть. И мы в современном мире будем продолжать попадаться в ту же самую ловушку, пока будем считать, что Личность эквивалентна Персоне, и стремиться управлять временем кайроса. Но этой ловушки можно избежать, если считать высшее благо не просто уловкой, но объективной реальностью, и допустить, что возможно единство личностей, основанное не на страхе и манипуляции, а на общей любви к чему-то большему. Это на самом деле достаточно трудная задача, особенно учитывая, что гоббсовский способ мышления стал почти неотделимым от наших самых базовых архетипов восприятия политики. Трудная, но решаемая. Один из способов выйти из ловушки этого мировоззрения заключается в том, чтобы взглянуть на то, что рядом — на нашего соседа, на наши мысли и наше стремление совершить что-то хорошее, исходя из того, что мы можем сделать в нашем положении.
Пример гоббсовского символизма в массовой культуре
В числе лучших культурных артефактов прошлого десятилетия, где гоббсовский символизм наглядно представлен, - сериал «Игра Престолов».
Одним из главных персонажей Игры Престолов является Дейнерис Таргарен, чье мировоззрение позволяет пролить свет на внутреннюю драму современности. И это мировоззрение можно выразить одной фразой — “сломать колесо”.
Дейнерис Таргаирен: «Ланистеры, Таргарены, Баратеоны, Старки, Тайреллы - все всего лишь спицы в колесе. Сначала одна спица оказывается сверху, затем другая, а колесо крутится, сокрушая все, что под него попадет».
Тирион Ланнистер (16): «Это прекрасная мечта - остановить вращение колеса. Ты не первая, кто об этом подумал».
Дейнерис Таргаирен: «Я не собираюсь останавливать колесо. Я собираюсь его сломать».
Что значит желание «сломать колесо», если не момент установления рая на земле посредством сильной и благожелательной воли? В данном случае это воля Матери Драконов (17), так как она единственная, кто отменил рабство, сделав шаг в сторону мира, принципиально отличного от существующей системы угнетения. К чему приводит эта мечта? Дэйнерис неспособна контролировать свою волю, а дракон обращает Королевскую Гавань в пепел. Цена, которую пришлось заплатить за попытку построить рай на земле, — выжженная земля и новый тиран на троне (18).
Дэйнерис, возможно, и не осознает причины собственных неудач, но нам задолго до конца сериала в диалоге между двумя основными персонажами показывают логику, которая предопределяет провал её мечты. Петир Байлиш и Варис, находясь рядом с символом суверена, перед пустым Железным Троном, ведут один из самых запоминающихся разговоров в сериале, где хорошо демонстрируется внутренняя несостоятельность современного государств, о которой шла речь выше:
Варис: «Я сделал то, что сделал, для блага Королевства».
Государственный деятель должен служить государству как безличной ценности независимо от того, кто занимает трон. Государство — это символ высшего блага. Варис говорит правильные слова, но….
Петир: «Королевство…. знаешь ли ты, что это такое? Это тысячи клинков врагов Эйегона — история, которую мы готовы рассказывать друг другу снова и снова до тех пор, пока мы забудем, что это ложь».
Государство, которому ты служишь, - не что иное, как симулякр, фальшивый Бог, за маской которого ничего нет. Как ты можешь искренне этому служить? Ты либо дурак, либо лицемер…
Варис: «Но что нам остается после того, как мы откажется от лжи? Зияющая дыра, которая поглотит нас всех».
Да, я служу иллюзии, зная, что это всего лишь иллюзия (у Вариса внутри раскол и ради сюжета он неотвратимо выберет одну из сторон, и это будет не сторона государства, но в сериале это станет ясным чуть позже). Однако если мы это признаем, мы сразу окажемся в естественном состоянии Гоббса: «Война всех против всех». За пустым троном - только холод и уничтожение, которые невозможно сдержать, поэтому лучше притвориться, что существует такая вещь, как общее благо.
Петир: «Хаос — это не зияющая дыра. Хаос — это лестница. Многие из тех, кто по ней взбирается, падают и больше никогда не пытаются этого сделать снова. Неудача надламывает их... И некоторым дается шанс забраться, но они отказываются. Они цепляются за королевство, любовь или богов… за иллюзии. Реальна только лестница. Единственное что можно делать — карабкаться по ней».
Поэтому ты просто лицемер и трус. Зная, что фигура суверена фальшива, ты боишься признать, что реальны только воля суверена и поглощение воли слабых сильными. Ты боишься стать сверхчеловеком, хотя ты играешь в игры сверхлюдей. Хуже того, ты знаешь, что нет никакого смысла в этих играх, но ты продолжаешь говорить, что смысл есть (да, фальшивый смысл, но он стоит того, чтобы в него верили), вместо того, чтобы принять пустоту и наслаждаться ею. Да, мы в аду, где нет смысла, нет любви, а есть только пожирание друг друга. Не ври себе, что возможен другой мир — где можно стать рыбой покрупнее.
Байлиш в этом отрывке выступает как последовательный ницшеанец, человек, который принял пустоту мира и решил утвердить себя в нем. Однако Вайрис и Петир ошибаются по поводу одних и тех же вещей. Оба отказываются видеть возможность высшего блага не как продуманную фальшь, отказываются допустить, что этика и моральное согласие являются частью объективной реальности, особенно если не пытаться достичь невозможных и утопичных целей вроде «слома колеса». Иронично, что в своих заблуждениях Петир и Вайрис слишком современны для персонажей, играющих в мире драконов, зомби, рыцарей и волшебников.
См. Приложение 2.
Здесь и далее все цитаты из «Левиафана» в переводе А.Гутермана
Важно отметить, что проблема Личности (Persona) — реальна, и она продолжит терзать Запад, пока мы видим в Личности (сфера социальных отношений) нечто, что включает в себя индивидуальность в целом, раздвигая таким образом концептуальные рамки того, чем является Личность (persona), от сферы общественного до сферы жизни души. Найти альтернативное объяснение — сложная задача, однако православная традиция здесь приходит на выручку и предлагает понятие «ипостаси». Ипостась — это то, что лежит в основе любого социального взаимодействия, фундаментальной реальности жизни души. Ипостась в свою очередь не зависит от социального взаимодействия, так как она является не маской, а живой силой внутри человека. Её нельзя утратить, её нельзя отобрать, она не зависит от справедливости и открыта любви. Личность (persona) может претендовать на уважение, которое достаточно условно, а у любви нет границ, и вся ипостась может быть наделена любовью. Если мы хотим добиться хотя бы подобия гармонии в обществе, то нам необходимо навести определенный мост между Личностью (persona) и ипостасью. Насколько беззащитен мир, состоящий только из лиц, в своей сути перед соблазном тоталитаризма, настолько мир, состоящий только из ипостасей, не способен противостоять тирании в сферах общественной жизни, поскольку общественная жизнь просто не может ответить на самые фундаментальные вопросы человеческой души. Таким образом, совсем не случайно, что греческий и славянский Восток исторически не представляет из себя образец надлежащего (правильного) правления.
К Ефесянам 4:15-16
Еф.4:13
Павел обладает терпением и смирением перед лицом человеческого несовершенства “стараясь сохранять единство духа в союзе мира” Еф.4:2-3.
Греческая мысль, как правило, даёт более глубокое понимание времени в сравнении с современностью. Кроме Кайроса, греки также знали Хронос —линейное время, которое измеряется движением второй стрелки часов на циферблате и Киклос — время циклов правления, которое обречено повторяться снова и снова
Концепция колеса времени или калачакра, в рамках которой время понимается как циклическое, состоящее из повторяющихся веков
Деяния апостолов 1:6
Деяния 1:7
Schmitt, C. (1996). The Leviathan in the state theory of Thomas Hobbes: Meaning and failure of a political symbol. Greenwood Press p. 61
Agamben, G. (2015). Stasis: Civil war as a political paradigm. Stanford University Press.
Schmitt, C. (1996). The Leviathan in the state theory of Thomas Hobbes: Meaning and failure of a political symbol. Greenwood Press p. 228
Термин, позаимствованный у Хосе-Ортега-и-Гассета: “Теологи проводят очень проницательное различие, способное пролить свет не просто на некоторые вопросы сегодняшнего дня, между живой и вялой верой… Мы верим во что-то живой верой, когда этой веры достаточно, чтобы жить согласно ей, и мы живем вялой верой, когда, она больше не оказывает какого-либо сильного влияния на наши жизни, хотя мы и не отрекаемся от нее. Эта вера превращается в камень, в мертвый балласт, который все ещё является нашей частью, но при этом бесполезной, как деревянные доски на чердаке нашей души. Наша жизнь больше не строится на вере; наш компас, согласно которому мы живем, больше не питается верой. Доказательство состоит в том, что мы постоянно забываем, что во что-то ещё верим, в то время как живая вера представляет собой постоянное и крайне активное присутствие той сущности, к которой обращен наш духовный взор…живую любовь аналогичным образом можно отличить от безжизненной, висящей мертвым грузом: если любовь жива, объект любви всегда присутствует в нас и нет необходимости входить в транс, испытывать страх или сходить с ума, чтобы её почувствовать. Нам не нужно искать её со всей внимательностью; напротив, нам трудно заставить её исчезнуть из поля зрения нашего внутреннего взора”. Ortega y Gasset, J. (2002). Toward a philosophy of history. University of Illinois Press. p.172. Трудно спорить с тем, что за последние 500 лет в западном воображении вера, прогресс, нация, семья и демократия одна за другой стали формами мертвой веры (эти идеи дороги нашему сердцу, но мало кто счёл бы правильным положить их в основание общественной жизни).
Интересно, что в этом диалоге второй участник — Тирион Ланнистер — является прямым художественным воплощением Томаса Гоббса. Он тот человек, который не надеется на наступление рая, а мечтает только о том, чтобы остановить ход истории, «вращение колеса».
Драконы в данном случае являются воплощением ничем неограниченной воли
Бран Старк на самом деле настоящий тиран, который, обладая неограниченным доступом к информации, выступает мастером манипуляции
Перевод с английского Арсентия Тропаревского под редакцией Ивана Давыдова