Пару лет назад меня поразило одно высказывание. Вот оно. Вырванное из контекста, звучит даже точнее. «Единственное, на чем настаивает и что утверждает формируемый текст, – справедливость для каждого в России и для России в мире».
Ни больше, ни меньше – текст настаивает и утверждает. Текст как политика и политика как текст.
В узких кругах афоризм – «политика – это текст» использовался давно. Что это значит – стало ясно только сейчас, после статьи Медведева и его же выступления на Ярославском Форуме. Два этих документа окончательно оформили и завершили стиль нынешнего Президента, определили, так сказать, «уникальность его политического метода». Для нашей страны этот метод рискованно нов, почти революционен. Суть его: не эмоция, не волевой императив, а, действительно – текст.
Эти выступления вызвали очень интересную и показательную реакцию политической (и около) среды: она была бурной, спонтанной и не стихает до сих пор – вещь крайне редкая для нашего информационного пространства. Понятно, почему это произошло. Россия, несмотря ни на что, страна безнадежно литературная – все русские (более или менее сознательные) в душе писатели, как скажем итальянцы – певцы. Поэтому политические взгляды выражения в виде авторской статьи написанной по всем законам жанра – особая, «личная», интонация, тщательно отделанная композиция, небанальная («авторская») система аргументов – все это не может не заставить биться чаще сердце любого «мыслящего» члена передового общества.
Однако у этого «признания» есть и другая сторона. Поразительно, но новейшая русская политическая традиция существует не просто отдельно от литературности, от «текста», но на основаниях враждебных ему. Наша политическая культура, а как следствие, политическая технология в последние 20 лет, почти целиком располагалась в сфере шоу-бизнеса – в соответствие с, как нам всегда казалось, наиболее эффективной, американской моделью. В основе этой модели (как, опять же, мы ее понимаем) – ощущение, эмоция. Она, во-первых, надежнее – ибо «отсекает» гораздо меньшее количество людей, чем «смыслы»; а объединяет и сплачивает, наоборот несравнимо больше. Во-вторых – технологичнее: ее носитель – мощный аппарат шоу-бизнеса: не различающий опять же смысловых нюансов телевидение и т.д. В-третьих (это, возможно, главное) – безопаснее. Дело в том, что технология шоу-бизнеса обязательно предполагает особые, «товарно-денежные», отношения с клиентом – объектом коммуникации. По закону жанра, этот товар делается не для себя, и обратная связь работает только на уровне потребления («купил – не купил»). Совсем другое дело – текст. Это другой режим, режим «диалога», гораздо более беззащитный, конфликтный и, по определению, менее массовый. Считается, что это так называемая европейская модель коммуникации.
Интересно, что в российской телевизионной среде существует абсолютно базовое, аксиоматическое убеждение – наше ТВ сравнимо по качеству только с так называемым «англосаксонским» – американским и английским, остальные европейские каналы – Германии, Франции, Италии и т.д. – глубоко маргинальны и далеко отстали от нашего, в высшей степени талантливого, яркого и дорогого ТВ. При этом любой отечественный продюсер не смотрит по телевизору ни собственный продукт, ни программы своих коллег. Все, что его, продюсера, действительно интересует – от рыбалки и путешествий до живописи и оперы показывают как раз на маргинальных европейских каналах.
В своё время, руководителя одного из крупнейших каналов страны спросила журналистка: а почему, первое, что Вы сделали став главным продюсером – закрыли собственную программу об искусстве? Вы считаете, что массовый зритель не понимает искусства? «Наоборот, – ответил продюсер, – слишком хорошо понимает. Он включает, смотрит программу ровно десять секунд, говорит: «а, это искусство» и уверено нажимает на переключатель».
Как выяснилось, это касается не только массового зрителя, и не только искусства.
Повторяю – текст, как способ высказывания, отвечает сам за себя и судить его надо, прежде всего, исходя из замкнутого пространства его собственного смысла и противоречий, а «контекст» – т.е. кто, против кого, и за что (кого) совершил это высказывание – все это важно, но второстепенно, т.е. имеет смысл, только в «контексте» (прошу прощения за дурной каламбур) первого. Очень показательна первая реакция «общества» на высказывания Президента. Как любил говорить еще, кажется, Талейран, её надо бояться, так как она самая правильная.
Так вот. Первая реакция – осторожно-радостная. К примеру, Президент заявил в Ярославле о том, что «государства вправе критически оценивать не только внешнюю, но и внутреннюю политику друг друга, может быть, и указывать на недостатки этой политики, если она может привести к проблемам международного масштаба или игнорирует общепринятые этические нормы, принципы гуманизма». Разумеется, это сенсация. И понятно почему – это очевидный конфликт с «предыдущей» концепцией суверенной демократии, т.е. с Сурковым, т.е. свобода, ура! и т.д. Удивительно, что уже следующий, после процитированного абзац, исчерпывающе разъясняет смысл предыдущего – но его никто не читает – чтобы не расстраиваться. «Никто не должен диктовать эти правила в одностороннем порядке, даже самые сильные, самые мощные государства, самые уважаемые государства. Чтобы они воспринимались, чтобы они были действенные, их нужно вырабатывать общими усилиями в ходе свободной дискуссии всех участников мировой политики. Здесь вполне уместен известный латинский принцип «то, что в равной мере затрагивает всех, требует и одобрения со стороны всех». Иначе говоря, в современном мире часто бывает так, что суверенная деятельность какой-либо страны напрямую касается многих или всех стран. Президент приводит в пример ситуацию с миграцией, когда одни страны не могут дать работу своим гражданам, а другие должны эти проблемы решать. Но можно привести много других, не менее очевидных примеров. Например, скажем, если внутренняя валюта страны является резервной для всего мира. С одной стороны вопросы эмиссии и другие, связанные с печатным станком – абсолютно внутреннее, суверенное дело этой страны. С другой стороны – огромные активы других стран хранятся именно в этой валюте.
Или такой пример. Что если суверенная страна, которой принадлежит 30% всех мировых природных ресурсов, слишком буквально поймет призыв «слезть с нефтегазовой иглы» и перестанет поставлять на мировой рынок эти самые ресурсы? Понятных ответов на эти вопросы нет, потому что нет внятного и устраивающего всех «языка» – системы понятий, смыслов и кодов отражающих, с одной стороны, эту новую, несиловую зависимость всех от всех; а, с другой – устанавливающих какие-то новые правила доминирования сильного, как говорил один мыслитель: отношения не иерархии, а архитектоники, не по принципу вертикального соподчинения, а как в куполе, доминирования по «касательной». Этот язык повторяю, необходим, а пока его нет – «никто не должен диктовать эти правила, даже самые сильные, самые мощные государства».
Поразительно, ни один комментатор элементарно не прочел этот тезис: зато многие отметили «противоречия». Кстати, «автор» концепции «суверенной демократии» также прямо пишет «о справедливом мироустройстве как о сообществе свободных сообществ (суверенных демократий), сотрудничество и соревнование которых осуществляются по разумным правилам. И потому предполагают либерализацию международных отношений и демонополизацию глобальной экономики. Чем, конечно, раздражают планетарных силовиков и монополистов».
Я взял слово «автор» в кавычки, потому что авторство «текста = политика» всегда вторично. Тексты, которые в равной мере затрагивают всех, в той же мере и принадлежат всем. Кто автор «Билля о правах» или «Доктрины Монро»? – Т.е., конечно, ясно кто′, но какое это имеет значение.
Теперь – подробнее по поводу «конфликта». Обращение к источникам приводит к интересному и неожиданному для представителей нашего общества эффекту. Вот две цитаты по только что названной теме:
Д.А.Медведев: «Утопические проекты глобального господства, как бы они ни назывались – «всемирный халифат» или «благожелательная гегемония», высокопарное оправдание военных авантюр, подавление прав и свобод людей, любые незаконные действия – всё это, конечно, было бы желательно оставить в прошлом, хотя я понимаю, что это всё проще произнести, чем сделать».
В.Ю.Сурков: «Конечно, тонкие ценители обнаружат существенную разницу между вселенской бюрократией, всемирным халифатом и всеядной мафией. Но любая чрезмерная централизация материальных средств тотального контроля и уничтожения, тотального производства и потребления, тотального манипулирования и коррупции формирует тотальную (тоталитарную) власть. А значит – непоправимую несправедливость и несвободу. Что крайне не желательно в любой отдельно взятой стране и абсолютно неприемлемо в глобальном масштабе».
Вот еще. Про новый суверенитет:
Д.А.Медведев: «Мировой экономический кризис опроверг довольно модные в конце прошлого века рассуждения о снижении роли национальных государств в глобальную эпоху. И ведь не транснациональные компании, не международные организации взяли на себя ответственность за судьбы миллионов людей в мире. Антикризисные программы, стабилизационные меры, социальная защита граждан осуществляются правительствами, осуществляются самими государствами и способствуют нормализации уже, в свою очередь, глобальной экономики».
В.Ю.Сурков: «Некоторые подвижники коммерческой философии, трудящиеся в специализированных «некоммерческих» и «неправительственных» организациях, пишут, что в наш век интеграции и взаимозависимости глупо цепляться за суверенитет. Вряд ли, впрочем, среди правительств-спонсоров подобных писаний найдется хоть одно, готовое у себя дома ликвидировать национальное законодательство, экономику, армию и самое себя».
Исторический анализ:
Д.А.Медведев: «Вековую экономическую отсталость, привычку существовать за счёт экспорта сырья, фактически выменивая его на готовые изделия. Элементы инновационной системы создавались – и небезуспешно – Петром Великим и последними царями, и большевиками. Но цена этих успехов была слишком высока. Они достигались, как правило, чрезвычайным напряжением сил, на пределе возможностей тоталитарной государственной машины. Впечатляющие показатели двух величайших в истории страны модернизаций – петровской (имперской) и советской – оплачены разорением, унижением и уничтожением миллионов наших соотечественников. Не нам судить наших предков. Но нельзя не признать, что сохранение человеческой жизни не было, мягко скажем, в те годы для государства приоритетом. К сожалению, это факт».
В.Ю.Сурков: «Окно в Европу прорубалось способами, которые и азиатскими назвать нельзя, не оскорбив Азию. Освоение космоса и атомной энергии добыто жестоким упорством советского крепостничества. Политическую неряшливость, с какой водворялась демократизация, могла себе позволить лишь высокомерная и не знакомая с общественным контролем номенклатура. Подменившая легитимную власть олигархия сопровождалась пандемией нищеты, коррупции и заказных убийств, настоящим коммерческим террором, самоистреблением за деньги».
В начале прошлого века один русский политик написал «мы можем – следовательно должны». Прошло без малого сто лет и модальность поменялась на противоположную: «мы должны – следовательно, мы можем».
В.Ю.Сурков: «…может ли Россия расти иначе? Или всегда - через силу? Возможно ли ее свободное развитие, мирное строительство, ненасильственная модернизация?»
Д.А.Медведев: «Сегодня впервые в нашей истории у нас есть шанс доказать самим себе и всему миру, что Россия может развиваться по демократическому пути. Что переход страны на следующую, более высокую ступень цивилизации возможен»
Очевидно, что все это – практически один текст, разделенный (естественно, во времени): вопрос, долженствование – ответ, императив. Разумеется, не «гипертекст» структуралистов, а объединенная общей логикой и общими ценностями композиционно развернутое во времени высказывание. В политике такие сверхтексты-манифесты – тоже распространенное явление. На них и нарастает политическая культура, но – не в нашей традиции. В нашей традиции, наоборот, удивительно именно умение текст игнорировать.
Максимум внимания к существу высказывания свелось к примерно такой снисходительной форме: все неплохо изложено, но как это сделать? Получается – никак. Если «леса нет, то и эха нету». В таком обществе, как наше – текст не живет и не работает. Во всяком случае, пока.
Ибо – «демократия – политическая система, функционирующая на пределе сложности». «Предел сложности» – не пожелание, а констатация. Наш «предел» удручающе близко, он сам по себе не дотягивает до уровня текста.
Сурков на Форуме 2020 высказался оптимистично в том духе, что то, о чем мы говорим в последние годы постепенно стали говорить все, а поначалу считали это чем-то маргинальным. Поэтому надо «верить в силу слов». Действительно, даже Обама, приехав в Москву, казалось, говорил целыми фрагментами из «Текстов» Суркова (поразительно, но это даже наши журналисты отметили). Что там говорить о Фийоне и Сапотере в Ярославле.
Это правда. Но не вся правда.
Проблема в одном – внутри страны ничего этого не происходит. Любая дискуссия успешно игнорирует содержание текстов сразу, как в коммунальной сваре переходя на личности – все эти …. и т.д. – требующих то отставок, то нового Горбачева – все эти люди существующие для того, казалось бы, чтобы вести дискуссию, текстами реагировать на тексты – вместо этого они, в лучшем случае, оттачивают десятилетиями назад усвоенное мастерство политического доноса.
Что с этим делать? Я уверен, что здесь – ключевая проблема «ненасильственной модернизации». Без культуры диалога она невозможна. Конечно, ситуация когда власть в очередной раз в России оказывается «впереди» – банальных до тошноты, но видимо это гравитационная данность русской истории. И эта ситуация не является драмой. Демократия не состояние, а метод, и он, говоря трезво, неприменим к тем, кому он не нужен. Никакая свобода дискуссий не нужна людям, не ведущим дискуссий, никакая модернизация не подойдет тем, кто не хочет меняться. Необходимо продолжить усилия и технологически найти тех, а их немало, кому все это действительно необходимо.
И. ЛАРИОНОВ
