Однажды на лекции «Полит.ру» я увидел одного человека. К сожалению, никто не знает, откуда он появляется и куда пропадает после лекций. Публикаторы иногда называют его Павлом Кротким, преподавателем МГУ, иногда просто Коротким или даже Геннадием Коротким, а иногда Коротких. Конечно, те, кто бывают на лекциях – не могут его не замечать. Он много читает, рассказывает об этом, его знают, любят, ждут его реплик. Кажется несправедливым, что читатели стенограмм лекций при беглом чтении могут упустить, то, что упускать непростительно. Извините, за такое смелое предположение, но мне кажется, доходит до того, что он говорит то, что думает.
Короткий: Мне кажется, что главная проблема между вами и нами - проблема, что человек, который ездит на «Мерседесе» никогда не поймет человека, который ездит на метро, тот, кто живет в пентхаусе, никогда не поймет того, кто живет в котельной и питается, собирая на помойках. У вас совершенно искаженная картина того, что происходит в России. При том, что ваша лекция довольно глубокая и интересная, у вас проблема в искаженной картине. Вы говорите «коммунизм». Что вы называете «коммунизмом»? Вы знаете, когда Ленин отменил деньги в 1918 году, экономика сразу развалилась, и Троцкий предложил поставить рабочих на военное положение, трудовые армии. Троцкий и Сталин – это не коммунисты, это фашисты. У нас не было коммунизма, у нас был казарменный коммунизм.
Реплика из зала: А где вопрос?
Короткий: Вопрос понятен: вы понимаете, что у вас искаженная картина?
Кон-Бендит: Я на «Мерседесе» не езжу, и пентхауса у меня нет. Если на нас с вами посмотреть, мы не так уж по-разному выглядим.
Коротких (Москва) : Мне очень понравилось ваше выступление, хотя я пришёл только на концовку. Я задам вопрос критического плана к самой методологии вашего мышления. Безусловно, реформы в России нужно было проводить. Те, кто работал на производстве в то время, и даже самые молодые, уже знали, что система гниёт и разлагается. В бригадах никто не хотел работать – это ясно. Но ведь все реформы, как и все изменения в любом деле, производятся ради улучшения. Но реформы привели к резкому ухудшению жизни простых людей – не тех, которые строили особняки на Рублёвке. Реальные простые люди стали хуже жить, они стали голодать. Вы отдаёте себе в этом отчёт? Давайте откажемся от мифов и вернёмся к реальности, снимем эти мифологические напластования – эти царские мифы, сталинские мифы…
Коротких: Хочу закончить свой вопрос. Предположим, всё, что вы сказали, – это правда. Но скажите, как же так получается. Что когда большинство населения голодает, другая половина начинает просто жировать, притом теряет свой нравственный облик: проститутки в банях, непонятные гонорары по $100 000 за книгу… Вы понимаете, это же настолько аморально! Неужели вам было не стыдно, когда большинство людей с трудом сводили концы с концами, а вы пили коньяк и ели красную икру на банкетах?
Кох: Я так и знал, что это превратится в персональное дело коммуниста Коха. Коньяк я не пил и икру не ел.
Короткий: Знаете, вот волны эмоций у вас идут из вашей речи, и совершенно полная путаница. Когда начинаешь жестко анализировать вашу речь – такое впечатление. Скажите, как вы себе мыслите, из-за кого Сычёв потерял ноги? Это ведь товарищи над ним издевались и избивали, а через год он бы избивал своих товарищей, которые были на год его младше. Вот проблема. Власть от плоти народа. Каков народ, такая и власть. И второй вопрос. Вот вы сейчас призываете к бакунинщине. Марксизма вы не знаете абсолютно. Почитайте Маркса, особенно ранние его работы. Вы призываете к бакунинщине! Мы были уже в бакунинщине! Это бандитские группировки. Это Батька Ангел, это махновщина, вот к чему вы призываете. Вы осознаете это?
Лимонов: А что у вас такие эмоции? Вы колетесь, что ли? Я, во-первых, ни к чему не призываю. Я дал свой очерк российской истории и литературы. Я не говорил «давайте», «пошли» – это упрёк абсолютно незаслуженный, никак ко мне нельзя это обратить. А первое, я забыл уже, что вы хотели спросить. Потому что ваши эмоции захлестнули меня. Я думал, чтобы с вами чего не случилось. А то вы так дёргаетесь.
Короткий (МГУ): Здравствуйте, Григорий Алексеевич, я за вас голосовал все эти годы за исключением последних выборов, где вы, как ни странно, не прошли, я подумал, что мой голос что-то значит. Симптоматично что-то значит.
Вы знаете, я очень разочаровался в вашем выступлении. Основная проблема, мне кажется в том, если вы читали Гоголя, там есть такой персонаж Манилов, который мечтал построить мост в Москву и сидеть чай пить с государем Императором. Мне напомнило это вот. Что-то нужно делать, что-то плохо, но что делать – не знаем. Ни народ, ни субъект. Будем говорить, будем обсуждать, какую-то говорильню устроим.
Я подумал, вы придете к власти лет через 20 и Россия просто развалится. Это будет конец, повтор 1992 года, как минимум. Я подумал, как же горька эта ситуация. Вам ведь подсказывают, нужно найти массы, на которые опереться, но вы даже этого не хотите, потрясающе. До старости, пока не умру, буду говорить, поучать, но реально ничего не сделаю.
Мой вопрос в чем: мне запомнилось, вы процитировали Антонио Грамши. Ленин очень много писал про буржуазно-либеральное лицемерие. Буржуазное лицемерие – в чем оно? Мы говорим о правах человека, но пока человек не имеет денег, его права формальный характер имеют. Пока человек не может реализовать свое право, пока он привязан к рабочему станку или метле, это издевательство над ним говорить, что он имеет права. Мой вопрос: не будет ли опасно, если вы придете к власти для России?
Короткий (преподаватель): Я был на последней выставке современного искусства Московское биеннале, на чердаке ЦУМа, и там какие-то радикальные американские художники показывали свой видео-арт. Вы, наверно, не видели эту выставку?
Пригов: Я видел все биеннале и даже в нем участвовал.
Короткий: Тогда мы можем поделиться впечатлениями. Получается следующая картина: буржуазный универмаг, четырехэтажный, блестящий, лакеи, рабы и рабовладельцы, все в полном комплекте, и на чердаке какие-то радикальные художники обслуживают крышу, забавляя буржуазию своими видео-артами, которые, если честно, нафиг никому не нужны. Какое Ваше впечатление?
Пригов: В Вашем вопросе содержится несколько (утверждений). Во-первых, «нафиг никому не нужны». Проблема в том, что это сугубо Ваша оценка. Очевидно, что если их кто-то выставил и кто-то смотрит, то, как будто, они нужны.
Короткий: Работ было больше, чем зрителей. Во всем огромном павильоне – этаж ЦУМа, несколько тысяч квадратных метров – было пять-шесть зрителей. Они оказались никому не нужны.
Долгин: Но все-таки они там были, видимо, на довольно дорогой площади. Значит, кому-то оказались нужны?
Пригов: Все зависит от того, когда вы там были. Когда я был, там было невозможно эти видео увидеть за спинами стоящих.
Короткий: Ну, наверно, в этот день там было застолье.
Короткий: Я сейчас спрошу не по бьеналле. Спасибо, вы мне дали хороший ответ, что это была рамка, специальная композиция, буржуазная и гротескная. У нас сегодня искренний разговор поэта с читателем, а не с книгопродавцом. Я три года назад был на встрече с Вами в «Проекте «ОГИ»». Скажу свое впечатление. У Вас в голосе появились поповские интонации. Вы начинаете в дискурсе устраивать духовные иерархии (упорно употребляете слово «дискурс»), что высший уровень духовной иерархии – это попы, низший уровень – это уже художники. Это замечание.
Теперь вопрос. Вы два раза говорили про кураторов. Вы имеете в виду экспертов, но, на самом деле, вы имеете в виде кураторов. Я вам советую в интернете найти книгу Александра Бренера «Все суки вон», которая посвящена критике кураторов. Кураторы сейчас определяют, как Вы говорите, кто художник, а кто нет, кураторы, которые в том числе связаны, в том числе с определенными коммерческими интересами.
Долгин: А кто определяет, кто куратор?
Короткий: Ясно кто, у кого есть деньги, кто финансирует куратора, с кем он связан финансовыми потоками, тот и определяет, кто эксперт.
Долгин: А где он находит этих экспертов, из какой шкалы?
Короткий: Вы знаете, как эта тусовка годами формируется. Почитайте Александра Бренера «Все суки вон», там все про это сказано, как их тусовка функционирует годами, это застойное болото кураторов, художников, все это.
Короткий: У меня последний вопрос. Советская власть была совершенно правой, почти фашистской, не будем сейчас устраивать политических дискуссий. Мой вопрос о культуре. Мне очень понравился вопрос девушки. Если честно, меня поразил ваш ответ. У Фомы Аквинского в произведениях много раз встречалась мысль, что философия – это служанка религии. Несколько лет назад я у вас спросил: «В чем миссия художника?» Вы мне ясно так и не ответили. Что можно вынести после встречи с вами, что же стало с искусством? Какая сейчас миссия у искусства? Какая его роль? Получается только обслуживание экспертных советов. Вы все-таки не сравнивайте себя с Пушкиным. «Русланом и Людмилой» зачитывался весь свет. Вас определили как поэта эксперты, Вы экспертный поэт.
