«Я поехала в Ингушетию, пошла к российским военным и сказала им, что я из Красного Креста и мы вместе должны пойти и попытаться освободить эту семью. Да, я соврала – не была я ни в каком Красном Кресте. Но ведь нужно было что-то делать, а простую учительницу они бы и слушать не стали».
Наташа говорила что-то еще о том, как именно удалось договориться, чтобы заложников отпустили. Автобус мотало из стороны в сторону и многих слов просто нельзя было расслышать.
«Тогда, в 92-ом в Пригородном районе я первый раз увидела войну. Это было страшно. Но просто сидеть в Чечне, когда рядом все это происходит, было невозможно».
Всегда было так мало времени, чтобы говорить с ней не о работе, точнее не о текущих делах. О ее прошлой жизни узнавала вот так, из урывков разговоров – всегда было что-то срочное, помощь кому-то требовалась прямо сейчас.
Получеченка, полурусская – русская в Чечне, чеченка в России – везде чужая. Своя – для тех, кто знал лично, кто любил, кто у нее учился, кто приходил к ней за помощью. Таких – много. Очень много.
Приехав в 19 лет в Чечню, осталась здесь насовсем. Учитель истории, всегда бывшая больше, чем просто «школьная учительница»: «сотрудник Красного Креста», радиожурналист, собиравший материалы о депортации чеченцев и ингушей, тележурналист, рассказывавший о жертвах новой войны.
После первой чеченской ее ученики писали сочинение на тему «Как я провел войну»:
«Я побежала встречать тетю, и вдруг из-за угла появился танк, один наемник открыл люк и пошла очередь из автомата. Он попал в мою тетю и в трехлетнюю двоюродную сестру. Мой брат подошел к своей маме и сестре, но они были мертвы. Там лежал убитый солдат с автоматом, он закричал «убийцы» и схватил автомат, который лежал рядом с мертвым солдатом, подбежал к танку, прицелился прямо в дуло и нажал на курок и вместе с танком взорвался и сам. Хотя ему было всего лишь семь лет, но он отомстил за мать и сестру, и мы всегда будем помнить о его выдающимся поступке».
«В самые холода у нас умерла прабабушка. Ее мы похоронили у знакомых соседей во дворе. А на кладбище еще ходить было нельзя, шла война. Уже весной, когда в городе бои стихли, мы перехоронили прабабушку на кладбище. Постепенно стало на улице теплеть и мы 1 апреля стали ходить в школу. В школе было холодно, не было стекол в окнах. Уроки были по 30 минут. Вначале нас было 6 учеников в классе, постепенно дети приходили и приходили еще. К концу учебы у нас был уже почти целый класс. Учебу я закончил хорошо, сейчас мы ходили в школу в 5 А класс».
С началом мирной жизни зарплаты в Чечне выплачивать не начали, а ей, школьному учителю, нужно было прокормить не только себя, но и дочь двух лет. Оставив совсем крохотного ребенка у бабушки на Урале, Наташа уже в 95-ом вернулась в Чечню, а в 96-ом, как только закончилась война, привезла Лану в Грозный. В следующий раз отправить девочку одну жить к родственникам на Урал потому, что вновь стало очень опасно, Наташа решила год назад…
В июне этого года, когда Наташа везла дочку на летние каникулы домой, в Чечню, мы сидели на московской кухне общей подруги и она рассказывала о том межвоенном времени:
«Нужно было продолжать учить детей, и мы стали собирать за учебу в месяц по 50 рублей (50 тысяч тогдашних) с семьи: за одного ребенка – 50, если двое ходят – по 25 с каждого, выгоднее всего было иметь трех детей – тогда по 15 с человека. Те, кто совсем не мог платить – не платили. А я была еще и классным руководителем, но за это денег дополнительно не брала, старалась по-другому подрабатывать: частные уроки давала, юбки плиссированные шила. Но благодаря экономии на классном руководстве оставалось больше денег для оплаты учителям-предметникам и к нам в класс шли лучшие учителя работать и все старались в этот класс своих детей устроить. Кто-то завидовал, меня потом обвинили, что я часть денег себе присваиваю. У меня сил не было ничего тогда доказывать и я ушла из школы. Переживала очень – мне нравилось быть учителем».
Уже работая на местном телевидении, она занималась не только проблемами жертв недавно окончившейся войны, но и жертвами нового времени – в республике процветала практика заложничества и торговли людьми, распространялись ваххабитские порядки. Для Наташи это не совпадало с образом ее Чечни. Когда два года назад уже нынешний чеченский президент Рамзан Кадыров начал бороться «за нравственность» и обязал всех женщин носить косынки и, по возможности, «традиционную» одежду, Наташа говорила о том, что это уже проходили - как раз во времена Ичкерии – тогда ваххабиты тоже пытались заставить всех женщин выглядеть «правильно».
А потом началась вторая война. Когда в августе прошлого года я сказала Наташе, что российские военные запустили "Точку-У" (ракета «земля-земля»), у нее потекли слезы. Когда такой же ракетой осенью 1999 года стреляли по центральному рынку и роддому Грозного, Наташа была там и осталась жива. Погибло тогда больше ста человек, около четырехсот было ранено.
Почти одновременно с началом войны Наташа пришла работать в Правозащитном Центре «Мемориал» - осенью этого года могла бы отметить 10-летний юбилей. И началась бесконечная череда поездок по фильтрационным пунктам, поиски похищенных, убитых, попытки установить виновных.
Уже в нынешней Чечне, всего полтора года назад, с ней вместе приехали в один из дворов Старопромысловского района Грозного. Двор почти ничем от всех других не отличался. Почти. В этом дворе тогда, несколькими днями ранее, 23 февраля – в день депортации чеченцев в 44 году, установили памятную плиту в честь 84 псковских десантников, погибших в начале 2000 года в бою с боевиками. Помню, как сразу же нас обступили со всех сторон и больше десятка человек стали наперебой рассказывать о том, что в этом дворе происходило в январе 2000 года, когда в город входили российские войска, а в каждой пятиэтажке оставалось по десять-двенадцать человек – тех, кому идти было уже некуда – в основном, русские, армяне или старики-чеченцы. Выжившие уже после этих событий, сейчас рассказывали: здесь сыну перерезали горло, здесь затащили на БТР девушку и потом выбросили уже труп, в этот подвал кинули гранату. А на месте, где поставили памятную плиту, расстреляли десять человек. И старик, который стоял у той стенки одиннадцатым, но оказался только ранен, все никак не мог понять, памятник поставили сейчас тем, кто его расстреливал или каким-то другим военным.
Так вот, этот двор от других отличался только памятной плитой, во всех остальных происходило то же самое... В тот вечер домой возвращались уже около полуночи – ходили по людям и записывали все, пока не стало уже совсем неприлично поздно. И это было семь лет спустя – до этого района Грозного у правозащитников просто еще не успели дойти руки. Мало их, этих рук. Наташа так жила все эти годы второй войны.
А потом, когда ситуацию в республике стали определять уже не федеральные, а местные «силовики», долгожданный мир снова не наступил – повсеместные нарушения прав человека стали пусть и не такими массовыми, но уж точно более изощренными. Осенью 2007 вместе с Наташей приехали к главе администрации села Дарго Веденского района. У этого взрослого, солидного и очевидно уважаемого в селе человека был отчаянный страх в глазах – последнее время он, отец трех дочерей, больше не ночевал дома. Несколько ребят из села ушли к боевикам. Почти каждую ночь приезжали «силовики» официальные. Приезжали с обвинениями в пособничестве террористам – он как глава села должен был за все отвечать. Говорит, что один раз удалось откупиться. Но иногда на окраине села находили трупы: говорят, на рынке в Грозном похищали работавших там выходцев из Центральной Азии, потом здесь расстреливали и снимали на видеокамеру. Через пару дней по новостям проходил сюжет – уничтожен арабский наемник. Тогда беспредельничали в основном бойцы Ямадаевского «Востока» - поблизости Гудермес, вотчина Ямадаевых. Хотя немногим ранее тем же, со слов главы администрации, занимался и Кадыровский «Юг». Было страшно. Наташа просила заявление. Все боялись.
Одно из последних Наташиных дел, вызвавшее сильнейшее негодование руководства Чечни – публичная казнь Ризвана Альбекова в селе Ахкинучу-Борзой 7 июля этого года. Ризвана обвинили в пособничестве террористам – якобы он дал «бородачам» продукты. Его похитили вместе с сыном Азизом, а через несколько часов привезли назад и, выкинув из машины еще живого, на глазах у односельчан расстреляли, сказав, что так будет с каждым, кто помогает террористам. Азиза вернули два дня назад. Живого. Вот только рассказал он, что это просто отец спрятал его на время ради его же безопасности.
Об убийстве Ризвана родственники заявили, Наташа успела приехать и опросить всех. Она говорила, что к этому причастны сотрудники Курчалоевского РОВД. Потом родственники заявление забрали и сказали, что Ризван умер от сердечного приступа.
Ахкинчу-Борзой совсем недалеко от Дарго, соседний район. Вот только «ямадаевцы» там больше не беспредельничают – Гудермес теперь под контролем Кадырова.
Таких дел через Наташу проходили сотни. Можно сказать, что большая часть полевой работы в Чечне за последние десять лет держалась именно на Наташе. Иногда мы недовольно ворчали, что Наташа что-то забыла сделать…
Перейдя порог офиса первой, уходила она оттуда последней – времени поговорить с ней за весь день найти было невозможно – те, кому нужна была помощь шли один за другим: «Наташа здесь?», «когда Наташа будет?». Написать что-то или поработать с бумагами – только дома ночью. Иногда она вдруг выглядывала как из другой реальности и говорила: «Пойдем, выпьем кофе». В следующие 20 секунд раздавался телефонный звонок: «Идите, я в кафе приду». В кафе можно было ждать долго, иногда – приходила, чаще – не успевала.
Она, почти не задумываясь, готова была ехать в любое самое опасное место, если там была нужна помощь. А иногда боялась отпустить нас, москвичей, живущих у нее дома (а для многих из нас – правозащитников и журналистов – другого дома в Чечне не было) одних в магазин в своем же дворе. Видимо, не зря она своего двора боялась…
Девять дней назад ее убили. И я не знаю, как теперь мы будем жить. Именно жить, потому что рядом с ней, по крайней мере, мне часто становилось стыдно – за себя стыдно. Потому что только время от времени приезжала туда, где она жила. Жила, пропуская через себя чужое горе и не превращая это в просто работу.
Еще я не знаю, как теперь жить и работать потому что, когда девять дней назад ее запихивали в белую семерку рядом с собственным домом, а она кричала, что это похищение, никто из свидетелей не позвонил и не сказал – не в милицию, нет! – ее коллегам в «Мемориал». Каждый знал, где она работала, и не только в ее дворе – во всем городе. Может быть, спасти ее все равно и не удалось бы – все равно к вечеру ее с переломанным носом, следами скотча на запястьях, двумя пулями в груди и одной в голове нашли бы в траве у дороги в соседней Ингушетии. Может быть… Но тогда была бы надежда. Надежда на то, что не все было напрасно и война, поставившая в головах и душах людей все вверх тормашками, когда-нибудь закончится. А сейчас я не знаю…
***
Реакция президента России была скорее удивительной – он сразу же выразил соболезнования, пообещал провести расследование и сказал о важности работы правозащитников.
Президент Чечни Рамзан Кадыров тоже пообещал все расследовать и наказать преступников, вот только не по «законам гор» как обычно, а по всей строгости закона. И сразу позвонил председателю «Мемориала» Олегу Орлову – сказать, что тот неправ. Орлов накануне заявил, что считает Кадырова виновным в смерти Натальи Эстемировой, вне зависимости, отдавал ли он лично этот приказ или это сделал кто-то из его подчиненных. Кадыров сказал, что будет говорить с Орловым «как мужчина с мужчиной». Заявив, что Эстемирова для него никакой угрозы не представляла, он заметил, что Орлову будет потом стыдно за его слова. А потом подал на Орлова в суд, усмотрев в словах Олега клевету и намереваясь защитить свою честь и достоинство. Тем более, что и Медведев успел в следующем своем комментарии сказать, что искать убийц нужно везде, только даже не думать о Рамзане Кадырове. Помнится, полгода назад после убийства правозащитника и адвоката по чеченским делам Стаса Маркелова свое десятидневное молчание Медведев объяснил как раз нежеланием влиять на следствие…
В телефонном разговоре с Орловым Кадыров сказал еще и то, что ему, президенту Чеченской Республики, не подчиняются силовые структуры. То есть получается, что когда меньше месяца назад Кадыров заявлял, что теперь будет бороться с террористами в Ингушетии, он не имел у себя в подчинении «силовиков»? А кому тогда в этой республике «силовики» подчиняются? Двоюродному брату президента – Адаму Делимханову, которого местное телевидение накануне убийства Наташи показывало руководящим спецоперацией против боевиков? Адаму Делимханову, депутату Госдумы, который почему-то вместо законотворчества бегает с автоматом. Который находится в международном розыске Интерпола по подозрению в организации убийства Сулима Ямадаева в Дубае. Который в своем соболезновании по поводу смерти Натальи Эстемировой к словам, что «мировое сообщество потрясено», не добавляет еще, что в тот момент, когда похищенную Наташу вывозили из Чечни в Ингушетию, именно его люди проводили спецоперацию на границе двух республик и контролировали этот район.
И уж тем более не понятно, как Олегу Орлову могло прийти в голову, что Рамзан Кадыров может быть виновен в убийстве Натальи Эстемировой, особенно учитывая, что еще в прошлом году чеченский президент лично вызывал к себе Наташу и лично ей угрожал, а потом рассыпался в гневных высказываниях в ее адрес по телевидению. А за несколько дней до ее убийства местный омбудсмен, вызвав к себе руководителя грозненского офиса «Мемориала», говорил, что «на самом верху крайне недовольны вашей деятельностью». Как на этом фоне может прийти мысль о виновности Кадырова, действительно, сложно представить.
***
Пережив, начиная с Пригородного района, три войны, Наташа погибла сейчас. Сейчас, когда, наконец, доделала ремонт в своей квартире, когда из крана, наконец, потекла вода, когда вечером в городе стало можно выпить кофе в кафе. Мы, приезжая из Москвы, воротили нос от этого нового пластикового Грозного, ей тоже не нравилось, что восстанавливают все так плохо, но она, в отличие от нас, в этом городе жила. И очень хотела просто нормально жить. Она умела радоваться мелочам: красивым бокалам, солнечному дню, хорошей музыке. Может быть, это помогало ей не сойти с ума и продолжать спасать людей. А еще, и может быть это главное – продолжать бороться со страхом. Со страхом окружающих людей быть свободными. Со страхом просто делать, что должно. И со своим страхом тоже. Она боялась испугаться, отступить и оставить окружающих без своей поддержки.
Ее больше нет. Вечная память.
